Food resources in the economy and ritual practices of the Northern Mesopotamia population during the transition to the Neolithic

Full Text

Плодородный полумесяц – одна из немногих на Земле зон, где независимо и одним из первых произошел переход к производящей экономике. Здесь было положено начало сельскохозяйственных традиций, на основе которых сложились цивилизации Ближнего и Среднего Востока, Северной Африки и Европы.

Еще в 1880-х гг. создатель одной из первых научных концепций о происхождении культурных растений, швейцарский ботаник А. де Кандоль, предположил, что культура земледелия зарождалась не на равнинных приречных участках, а в предгорных и горных районах. Полвека спустя экспедиции выдающегося русского биолога Н.И. Вавилова доказали это предположение. Именно в предгорных и горных районах многих стран было выявлено наибольшее сортовое и видовое разнообразие предковых видов культурных растений. Н.И. Вавилов отнес территорию Плодородного полумесяца к первичным очагам распространения производящей экономики [1; 2]. В.А. Шнирельман, опираясь на теорию очагового становления производящего хозяйства, разрабатывавшуюся в трудах Н.И. Вавилова, выделяет шесть микроочагов в Передней Азии, отмечая специфический для каждого набор доместицированных растений: восточносредиземноморский, охватывающий Палестину и Юго-Западную Сирию; северосирийский; юго-восточноанатолийский; загросский; южноанатолийский, вероятно носивший вторичный характер, и закавказский, где процесс доместикации, возможно, также проходил несколько позже [3; 4, с. 31–96, с. 376–377]. Один из ведущих археоботаников современности, работающий с материалами Юго-Западной Азии, Дж. Уиллкокс, опираясь на результаты многолетних исследований, в своей недавней публикации делает вывод о наличии в зоне Плодородного полумесяца 5 очагов (как групп/кластеров поселений) зарождавшейся традиции возделывания диких злаков (рис. 1), предупреждая, что эти данные могут еще уточняться [5].

Рисунок 1 – Карта Юго-Западной Азии с указанием основных очагов происхождения земледелия. Зеленым цветом даны даты (калиброванные) фиксации раннего использования человеком растений, синим – фиксации доместикации растений (по: [5])

Вопросы «почему там и тогда, каким образом» свершился переход к производящему хозяйству, поставленные в середине прошлого века [6–8], до сих пор активно дискутируются. Вместе с тем полевые и лабораторные исследования подтверждают, что начиная с раннего голоцена, в эпоху глобального потепления климата, предгорные территории Плодородного полумесяца, находившиеся на границе лесов и степей в зоне естественного дождевания (где выпадает количество атмосферных осадков, достаточное для интенсивного собирательства и неполивного земледелия), становятся весьма благоприятными для жизни человеческих коллективов. Соседство нескольких природно-климатических зон, наличие сейсмически активных разломов, очевидно, способствовало мутациям и гибридизации животных и растений, что приводило к повышенному видовому многообразию. Это привлекало эпипалеолитических охотников и собирателей, создавало предпосылки для появления у них оседлости, демографического роста, первых опытов по доместикации растений и животных.

Принципиально, что раннеголоценовый глобальный теплый тренд не был монотонным, а нарушался рядом кратковременных похолоданий, и эти колебания температур усугубляют проблему влияния климата на социально-экономические процессы эпохи неолитизации на Ближнем Востоке [9, с. 26–27; 10]. Как обобщают Ю.Е. Берёзкин [11, с. 20] и О. Бар-Йозеф [12, p. 305, p. 307–309, fig. 19: 2], в период после последнего ледникового максимума (25/24000–19/18000 лет назад, здесь и далее даты калиброванные), которому в Передней Азии соответствует крайняя аридизация, в жизни мобильных охотников и собирателей региона наметились изменения (кебарийская и небекийская культуры). С началом резкого глобального потепления и, соответственно, увеличения влажности в южных засушливых областях начался быстрый культурный прогресс, связанный с переходом к специализированному собирательству зерновых и бобовых (ранний Натуф, примерно 15/14500–13500 лет назад). Пережив ухудшение условий в период позднего дриаса (12800–11700 лет назад; поздний Натуф – примерно 13500–11700 лет назад), люди воспользовались устойчивым увлажнением эпохи раннего голоцена и от специализированного собирательства перешли к настоящему земледелию (докерамический неолит А, примерно 11700–10500 лет назад), а в VIII тыс. до н.э. (средний докерамический неолит Б; весь PPNB – примерно 10500–8200 лет назад) – и к скотоводству. При этом стоит иметь в виду, что переход к сельскому хозяйству осуществлялся на протяжении нескольких тысячелетий в различных частях Плодородного полумесяца не только разными путями (с доместикацией различных видов растений и животных), но и не всегда синхронно и зачастую далеко не последовательно, о чем говорят результаты комплексных исследований последних десятилетий.

На этом фоне обсуждаемая с 90-х годов ХХ века теория Ж. Ковена о «революции символов» в неолите Передней Азии может быть уточнена при сопоставлении имеющихся свидетельств символического содержания и данных естественнонаучных дисциплин по материалам памятников времен эпипалеолита и раннего неолита. Напомним, что Ж. Ковен выделял принципиальные сдвиги в общественном сознании на территории Леванта в хиамский, переходный от эпохи Натуф к этапу PPNA, период. Он полагал, что социальные системы, идеология и ритуальные практики изменились до, а не как следствие появления земледелия [13, p. 277]. В Восточной Анатолии, по его мнению, неолитические культуры появляются в ходе вторичной «экономической» неолитизации [13, p. 124, 163].

В исследованиях по вопросам становления производящего хозяйства в Передней Азии авторы обычно делают акцент на материалах наиболее изученной части Плодородного полумесяца, его западного крыла – Леванта. Иногда такие публикации носят откровенно «левантоцентристский» характер [13; 12]. Задача настоящей работы – сосредоточить внимание на прохождении процессов доместикации в северомесопотамском регионе, рассмотрев их в связи с изменениями социального развития, оформлением новых ритуальных практик и идеологических установок у переходивших к неолитическому образу жизни групп населения.

Северная Месопотамия, являясь центральной частью Плодородного полумесяца и отличаясь определенной спецификой в свидетельствах материальной культуры, включает в себя три из выделяемых очагов становления производящего хозяйства, локализирующихся в Северной Сирии, Юго-Восточной Турции и Северном Ираке. К настоящему времени выясняется, что на территории Юго-Восточной Турции злаки уже использовались 11500 лет назад, в Северном Ираке – около 12000 лет назад, в Северной Сирии – 13000 лет назад. В Южном Леванте их наличие засвидетельствовано материалами возрастом 23000 лет (органические остатки с поселения Охало II). 14000 лет назад в долговременных жилищах стационарных поселений этого региона стали активно использовать ступки и пестики, терочные камни. Также распространение получают достаточно эффективные и замечательные по своему оформлению жатвенные инструменты в виде ножей в роговых, костяных или деревянных оправах, украшенных иногда зооморфными изображениями и оснащенных острыми кремниевыми пластинками или геометрическими микролитами. Эти находки рубежа плейстоцена и голоцена не позволяют провести однозначное разграничение между собирательством и возделыванием злаков, но ряд косвенных свидетельств, а также трасологический анализ указывают на то, что сообщества того времени (Натуф и даже ранее) уже экспериментировали с растениеводством [14; 5; 12, p. 307–309].

Если обратиться к установленным датам времени появления растений с признаками доместикации, можно заметить, что по материалам памятников Северной Сирии оно определяется близким с материалами Южного Леванта (рис. 1). Северосирийский кластер поселений включает Абу Хурейру, Халулу, Мурейбит, Джерф эль-Ахмар, Телль Абр, Джаду и некоторые другие. Джерф эль-Ахмар, Мурейбит, Халула и Абу Хурейра здесь южные памятники, расположенные в регионе, где среднегодовое количество осадков составляет 150–250 мм. В Джада, находящемся 50 км выше по течению от Джерф эль-Ахмар, – около 300 мм; в Телль Абр, 25 км севернее, среднегодовое количество осадков примерно совпадает с Джада. Еще одно северосирийское поселение – Телль Карамель – несколько отдалено от евфратской группы памятников и находится на берегу реки Кувайк примерно в 25 км от Алеппо, здесь среднегодовое количество осадков составляет приблизительно 400 мм, что значительно больше, чем на евфратских поселениях. Датировки памятников, основанные на свыше ста радиоуглеродных дат, показывают, что Абу Хурейра I (13250–12750 лет назад) относится к поздненатуфийскому периоду до позднего дриаса. Мурейбит I (12500–12000, поздний Натуф) и Мурейбит II (12000–11500, переходная от Натуфа к PPNA хиамская культура), как и ранние слои Телль Карамель (12000–11500, хиамская культура) относятся ко времени позднего дриаса. Джерф эль-Ахмар (11500–11000), Телль Абр (11500–11200) и Мурейбит III (11500–11200) – все ранний докерамический неолит А, а также Джада (11000–10300, ранний PPNB), Абу Хурейра II (10000–9300, средний PPNB) и Халула (9800–9300, средний PPNB) уже функционировали в условиях раннего голоцена [15; 16, p. 151–153, fig. 1, tabl. 1; 17, p. 105–108].

Климат в период позднего дриаса, определяющийся путем изучения изменений уровня воды в озерах, исследованием диатомовых водорослей и анализом стабильных изотопов, был более прохладным и сухим, нежели сегодня [16, p. 152]. Засушливость сохранялась в связи с тем, что из-за более низкой температуры с поверхности земли, а также растениями испарялось сравнительно небольшое количество влаги. Зоны растительности (и уровень моря) в то время располагались ниже. Еще в промежутке между окончанием ледникового периода и началом позднего дриаса лесная растительность распространялась на низменностях. В районе евфратских поселений в период позднего дриаса, в частности в Мурейбите I и II (290 м над уровнем моря), были распространены фисташка, злаковые травы и дуб [17, p. 105–107], соответственно эти ресурсы там оставались доступными и в период ухудшения климата.

Эпоха раннего голоцена характеризуется ростом температуры и увеличением количества осадков. Тем не менее на поселениях, расположенных высоко над уровнем моря, количество образцов степных видов остается внушительным, при этом данные с территорий вблизи озер на малой высоте и исследование кернов из морских залежей указывают на распространение лесных насаждений в Юго-Западной Азии [18; 19]. Это также хорошо фиксируется свидетельствами поселений среднего Евфрата с учетом обнаруженных там обугленных растительных остатков, среди которых выявлены плоды фисташки (Pistacia) и миндаля (Amygdalus) в Джерф эль-Ахмар и Джада [16, p. 152].

По результатам археоботанических исследований эпипалеолитических и ранненеолитических памятников северосирийского региона Дж. Уиллкокс с коллегами отмечают, что изменение частоты встречаемости в зависимости от уровня залегания обугленных остатков конкретных пищевых растений указывает на фиксацию долговременных и многовариантных экспериментальных попыток в процессе становления земледелия. Так, в более прохладном климате позднего плейстоцена, включая поздний дриас, рожь активно использовали в Абу Хурейре I, Мурейбите I и II, хотя она и являлась менее важным злаком по сравнению с горцем/щавелем (Polygonum/Rumex), собираемым в пойме Евфрата. Последние, будучи менее подвержены нестабильным климатическим условиям, представляли собой более надежный источник пропитания. Дикая рожь (Secale sp.) – злак, произрастающий в прохладном климате. В Джерф эль-Ахмар количество обнаруженных свидетельств ржи сокращается от нижнего к верхнему слою, а на более поздних памятниках они встречаются редко или отсутствуют вовсе. Предполагало ли использование ржи собирательство, культивацию или и то, и другое, в любом случае эти процессы осуществлялись в небольших масштабах, так как уровень встречаемости ржи в археологических слоях невысок, и в случае культивации она вряд ли могла обеспечивать существовавшие потребности [16, p. 152–154]. Потухший вулкан Караджа Даг (1000 м над уровнем моря, свыше 200 км к северу от Абу Хурейра) фиксируется как ближайшая к рассматриваемому кластеру поселений область, где на базальтовых массивах дикая рожь произрастает и сегодня [16, p. 152, fig. 1, p. 154]. Как считают работавшие с материалами северомесопотамских памятников археоботаники, в эпоху позднего плейстоцена условия прохладного климата, вероятно, позволили дикой ржи распространиться в районы южнее Караджа Дага. В период позднего дриаса самые южные евфратские поселения были расположены за пределами или на самой границе ареала произрастания дикой ржи и пшеницы-однозернянки. В эпоху голоцена рожь постепенно выходит из употребления, поскольку не может противостоять меняющимся на этой высоте над уровнем моря температурам. В Телль Карамель рожь отсутствует, доминирующим злаком здесь является дикая однозернянка. Дикая двузернянка (Triticum dicocciodes) отсутствует на самых ранних евфратских поселениях, впервые появившись в Джада на этапе раннего PPNB. Данные, полученные на поселениях Абу Хурейра II и Халула, свидетельствуют, что к этапу среднего докерамического неолита Б двузернянка стала основным видом одомашненной пшеницы, выращиваемой в рассматриваемом регионе. Зерна дикого ячменя (Hordeum spontaneum) на Телль Абу Хурейра I отсутствуют полностью, на Мурейбет I и II обнаружены в количестве всего лишь 5 единиц. В начале эпохи голоцена ячмень становится все более частотным злаком и постепенно замещает рожь и пшеницу-однозернянку. Дикий ячмень – единственный дикий злак, который и сегодня естественным образом произрастает в регионе, где расположены евфратские памятники. Он более устойчив к жарким, сухим условиям и бедным почвам, чем рожь и однозернянка. Возможно, во время последнего ледникового периода его ареал произрастания располагался южнее, а затем, по мере повышения температуры, расширился и в северном направлении, таким образом, данный злак в конечном итоге стал самым распространенным. После позднего дриаса, по мере потепления в эпоху раннего голоцена, количество ржи снижалось, в обиходе стали появляться дикая пшеница-двузернянка и ячмень, поскольку они оказались более приспособленными к потеплевшему климату. Собирательство горца/щавеля и других мелкосеменных пищевых растений сократилось [16, p. 153, tabl. 1, p. 154, fig. 2, p. 156, fig. 3].

В начале голоцена повысилась встречаемость бобовых (прежде всего чечевицы, но также нута, горошка, боба обыкновенного). Регион вдоль по течению Евфрата в Северной Сирии представляет собой далеко не лучшее место для диких чечевичных, в связи с чем Дж. Уиллкокс с коллегами полагают, что рост их встречаемости в ранненеолитических слоях можно объяснить как раз зарождением земледелия [16, p. 155]. Образцы фисташки встречаются на протяжении всего исследуемого периода, включая поздний дриас [15]. Большое их количество обнаружено в Джерф эль-Ахмар. В эпоху раннего голоцена данное растение распространилось по территории Восточного Средиземноморья. Сегодня оно встречается довольно редко, лишь в отдельных районах. Дикий миндаль также был более распространен в эпоху раннего голоцена, нежели сейчас. На Телль Карамель часто встречаются фрагменты косточек Amygdalus communis (миндаля обыкновенного), тогда как на Джерф эль-Ахмар обнаружены остатки A. orientalis (миндаля восточного) и A. webbii (миндаля европейского). Разница в наборе миндальных таксонов между Телль Карамель и Джерф эль-Ахмар отражает различия в растительных биоценозах вблизи поселений. На Телль Карамель также обнаружены косточки ягод дерева каркас (Celtis sp.) и два желудя (Quercus sp.). Присутствие этих таксонов, относящихся к периоду раннего голоцена, свидетельствует о том, что тогда в регионе выпадало большее количество осадков, чем сегодня. В современной Северной Сирии данные растения встречаются крайне редко. Семена инжира (Ficus carica) отсутствуют на ранних евфратских поселениях Абу Хурейра, Мурейбит I и II. На Джерф эль-Ахмар и Карамель их количество незначительно, а на Джада они более частотны. Такой рост вполне согласуется с фактором увеличения температур в эпоху раннего голоцена [16, p. 155]. В Южном Леванте инжир стал более распространенным растением раньше, вероятно, в связи с более теплым климатом, его образцы частотны на памятниках периода докерамического неолита А. Там, предположительно, инжир начали культивировать и даже одомашнили уже 11400 лет назад [20].

Приведенные результаты археоботанических исследований [15–17] демонстрируют, что в период докерамического неолита А, приблизительно 11500–11000 лет назад, в северосирийском очаге процесс культивирования растений становится регулярной практикой, и основные сельскохозяйственные культуры, включая ячмень, полбу, пшеницу-двузернянку, нут, боб садовый, инжир, начинают активно использоваться человеком. Поскольку евфратские поселения расположены вдали от мест произрастания диких злаков и бобовых, потребность в их выращивании здесь могла быть более высокой. Условия же для осуществления их культивации были удовлетворительными, так что злаки и бобовые, высаженные в подходящем месте, вполне могли разрастись [16, p. 155]. Именно на фоне стабилизации благоприятного климата в начале эпохи голоцена, но не ранее (например, в период позднего дриаса, хотя и тогда опыты с растениеводством в Восточном Средиземноморье, очевидно, осуществлялись), культивирование растений становится одним из надежных источников пропитания для человека в левантийской зоне, включая северосирийский кластер поселений.

В Юго-Восточной Турции признаки доместикации растений фиксируются на полтысячелетия позже, уже на этапе PPNB (свидетельства Невалы Чори, Чайоню Тепеси, Кафер Хуюка и др.). И в археоботанических коллекциях таких памятников, как Халлан Чеми, Демиркоу, Гёбекли Тепе, Кёртык Тепе, а также Северного Ирака – Немрик 9 и М’лефаат, относящихся к эпипалеолиту и раннему докерамическому неолиту, свидетельства начала доместикации растений отсутствуют [21; 22; 16; 23]. Такая задержка, возможно, связана с более прохладным и даже жестким климатом в период позднего дриаса в предгорных и горных районах Юго-Восточной Анатолии и Северного Ирака по сравнению со Средиземноморьем, о чем свидетельствует анализ изотопных данных [24]. Кроме того, в период перехода к голоцену, на этапе PPNA пшеница-однозернянка, очевидно, произрастала поблизости от Демиркоу, Халлан Чеми, Гёбекли Тепе благодаря богатым местным почвам на базальте у подножия находящегося рядом потухшего вулкана Караджа Даг. В таких условиях не возникало острой потребности в культивации растений [16, p. 155]. С территории Северного Ирака уверенных датировок начала доместикации пока нет. Из-за сложной политической обстановки последних десятилетий стационарные работы в этом регионе были сокращены.

В целом памятники Леванта, по имеющимся данным, показывают временной приоритет в процессах перехода населения к оседлому образу жизни, распространению специализированной охоты и собирательства, хранению продуктовых запасов, первых успешных опытах по доместикации зерновых в натуфийскую и даже в преднатуфийскую эпоху [12, p. 308]. Это время предшествует выделявшемуся Ж. Ковеном [13, p. 277] как ключевому в контексте «революции символов» периоду Хиам, в связи с чем идея о приоритете духовных и социальных изменений над экономическими сдвигами выглядит не вполне убедительно. Кроме того, генетический анализ показал, что процесс доместикации одноосной пшеницы-однозернянки и пшеницы-двузернянки осуществлялся непосредственно в окрестностях горы Караджа Даг [25; 26]. Этот факт подтверждает выделение самостоятельного очага зарождения земледелия на территории Юго-Восточной Турции.

Взлет символизма, начало выстраивания сложных общественных отношений у населения Юго-Восточной Анатолии приходится на период PPNA, когда там, в отличие от соседнего Леванта, доместикация каких-либо видов растений еще не фиксируется. В данном локальном варианте теория Ж. Ковена о преддверии кардинальных экономических изменений эпохи неолита «революцией символов» как будто находит свое подтверждение. Одной из ярких предоставленных археологией иллюстраций этой концепции стало исследование межплеменного культового комплекса Гёбекли Тепе. Самые ранние слои памятника еще недостаточно исследованы и относятся к эпипалеолиту; cлой III с выдающимися, богато украшенными скульптурой, монументальными круглоплановыми постройками – к эпохе PPNA; слой II с прямоугольными в плане, в меньшей степени декорированными и меньших размеров постройками, – к PPNВ. Около 8000 лет до н.э. функционирование культового центра прекратилось. Анализ костей животных и оценка ботанического материала Гёбекли Тепе, так же как и ряда других памятников эпипалеолита и PPNA Юго-Восточной Турции и Северного Ирака, показали отсутствие в них признаков одомашнивания [27; 28].

Как возможное объяснение отсутствия здесь свидетельств начала культивации в рассматриваемый период, в отличие от синхронных материалов Леванта, выше назывался более жесткий и прохладный климат позднего дриаса в предгорных и горных районах Тавра по сравнению с Восточным Средиземноморьем, а на этапе перехода к голоцену – складывание благоприятной экосреды для присваивающего хозяйства, предоставлявшей богатый и разнообразный рацион питания, основанный на охоте, собирательстве и рыбной ловле. Соседство с многочисленными стадами горных газелей, джейранов, куланов и диких быков, близость мест произрастания в изобилии диких видов употреблявшихся в пищу растений на склонах и у подножия потухшего вулкана Караджа Даг приводило к тому, что на этапе PPNA население Юго-Восточной Анатолии не испытывало острой необходимости прилагать усилия для попыток выращивания растений и одомашнивания животных.

К. Шмидта полагал, что именно скопление в течение длительного времени большого количества людей по причине строительства и функционирования межплеменного культового центра, как это показывают материалы Гёбекли Тепе и соседних памятников, в конкретном регионе могло постепенно привести к действенным усилиям по установлению контроля человека над природными ресурсами и их воспроизводству [28, с. 237–251]. В «Послесловии» к русскому изданию книги К. Шмидта, на основании сходства материальной культуры, в том числе объектов и построек символического содержания, различных областей Северной Месопотамии переходного к неолиту времени, а кроме того, длительности периода культивации растений без морфологических изменений, нами была высказана мысль о том, что на Гёбекли Тепе могли встречаться не только представители племен охотников и собирателей, но также общин, переходивших уже к производящим формам хозяйства [29, с. 312–313]. Недавно опубликованные материалы палеоботанических и палеозоологических исследований органических остатков с различных памятников Северной Месопотамии помогают прояснить этот вопрос.

Еще в статье 1978 г. Барбара Бендер представила точку зрения о том, что решающее влияние на зарождение сельского хозяйства могли оказать социальные процессы, запущенные в переходивших к оседлости обществах охотников и собирателей Юго-Восточной Азии позднеплейстоценовой и пост-плейстоценовой эпохи. По ее мнению, обострившаяся конкуренция между местными группами, которые пытались добиться господства над своими соседями, организуя грандиозные пиры и другие масштабные ритуальные действа, а также осуществляя обмен, приводила к необходимости увеличить ресурсный прожиточный минимум, соответственно, к интенсификации в использовании земель и развитии производства продуктов питания [30].

Результаты исследований последних десятилетий показывают, что проведение общественных пиров в сакральных зонах особым образом оформленного пространства на территории поселений и в отдаленно расположенных культовых центрах являлось важной частью ритуальной жизни переднеазиатских эпипалеолитических и ранненеолитических сообществ. Задолго до появления письменности пиры служили важными элементами систем внутри- и межобщинной символической коммуникации в переходивших к оседлости и увеличивавшихся в размерах сообществах. В частности, свидетельства проведения ритуальных пиршеств обнаружены на древнейших долговременных поселениях Северной Месопотамии: в Халлан Чеми [31, p. 26, 28; 32, p. 58], Кёртык Тепе [33; 34], ранних слоях Чайёню Тепеси [35, p. 187]; на территории межплеменного культового центра Гёбекли Тепе [36], а также на многих эпипалеолитических и ранненеолитических поселениях Южного Леванта [37–39].

Свидетельствами проведения пиров являются остатки скоплений костей животных и букраний, очажных ям, других общественных мест и приспособлений для приготовления пищи в большом объеме. На многих памятниках эпохи перехода к неолиту останки животных представлены символическим образом, как, например, три уложенных в ряд рогатых черепа на площади в Халлан Чеми (рис. 2). Часто подобные объекты используются в оформлении неординарных общественных сооружений. В таких комплексах останки животных в символическом оформлении нередко соседствуют с останками человека. Эти материалы вместе с распространенными в рассматриваемых сообществах изобразительными мотивами, где совмещаются и взаимозаменяются образы человека и животного, фиксируют наличие тотемических воззрений у переходивших к неолитическому образу жизни коллективов [40, с. 68–72]. В эпипалеолитических и ранненеолитических материалах Северной Месопотамии тотемические воззрения, помимо прочего, отразились в закладах из человеческих черепов и останков дикого быка (Bos primigenius) при строительстве общественных сооружений особого назначения Джерф эль-Ахмара (в соседнем поселении Мурейбит внутри неординарного Дома 47 обнаружены останки дикого быка и антропоморфные статуэтки, выступавшие, очевидно, как заместители человека [41, p. 36–37]) и Телль Карамеля [42, p. 52–56, pl. 14; 43], в закладах с останками дикого быка в общественных строениях Телль Абра 3 [44, p. 31, 34–40, 42, fig. 14: 4, 16, 17: 5]; свидетельствах украшений обрядовых зданий рогами и черепами отдельных видов животных (чаще других это опять дикий бык, но не только) в Халлан Чеми [32, p. 45–46, 57], Чайоню [35, p. 187] и Телль Абре 3 [44, p. 38]; скоплениях, иногда даже композициях, из останков животных на территории участков, где проходили коллективные пиршества, в Халлан Чеми [31, p. 26, 28, fig. 16; 32, p. 58], Чайоню [35, p. 187], Телль Абре 3 [44, p. 34], Гёбекли Тепе [36, p. 690]. Показательно с этой точки зрения наличие останков животных в человеческих захоронениях Дома черепов Чайоню [45, p. 40], в богатых погребальным инвентарем и разнообразием осуществлявшихся обрядов захоронениях Кёртык Тепе [46, p. 6]; а также выявление человеческих и животных погребений на Телль Карамеле с их плотной концентрацией в границах или поблизости от т.н. Святилища [42, p. 52; 43].

Использование животных в ритуальных пиршествах, оформлении построек, сложных погребальных обрядах во время захоронения людей и важнейших сооружений общественного назначения, как представляется, несло близкую семантическую нагрузку, связанную с поклонением тотемам, но также с утверждением жизненной силы и с дальнейшим процветанием осуществлявших эти действия коллективов. В мифах народов мира универсально прослеживается связь между пищей и таинствами смерти–возрождения–плодородия [47, с. 142]. В понимании человека времен мезолита-неолита, отмечает М.В. Добровольская, пища – нечто иное, чем в сознании современного человека. Каждый раз, прежде чем продлить собственную жизнь, он был вынужден забрать жизнь другого живого существа. Соединение понятий еда–жизнь–смерть занимало центральное место в сознании человека. Это же соединение стало, вероятно, центральным и для сознания ранних земледельцев, ядром мифологии и обрядности которых была смерть зерна под землей для возрождения в новом урожае [47, с. 196].

В Гёбекли Тепе материал, использовавшийся для заполнения монументальных культовых сооружений общественного назначения при их символическом «погребении», состоял из обломков известняка, кремниевых артефактов и невероятно большого количества костей животных, раздробленных, по предположению авторов раскопок, с целью добраться до костного мозга. Их количество превышает все известные по другим эпипалеолитическим и ранненеолитическим памятникам Юго-Западной Азии находки подобного рода, что говорит о проведении здесь особо массовых и обильных коллективных трапез [36, p. 690]. Кроме того, в засыпке Гёбекли Тепе обнаружены фрагменты трех человеческих черепов со следами посмертной трепанации и гравировки [48].

При большом разнообразии видов животных, употреблявшихся в пищу, задействованных в различных ритуалах и богатой иконографии Северной Месопотамии, культ Быка, так же как и в свидетельствах памятников Южного Леванта, занимает особое место. Ж. Ковэн заострял внимание на данном факте, выделяя на материале Передней Азии Женщину-богиню и Быка в качестве древнейших божеств [13].

Рисунок 2 – Три бараньих черепа, уложенных в ряд, на «центральной площади» Халлан Чеми (по: [31, fig. 16])

Коллективное потребление большого количества мяса единовременно, как в архаичных, так и в современных человеческих сообществах, является знаком общественно важного события, что связано с большими затратами энергии, требуемыми для получения такой пищи и неоправданно быстрой с рациональной точки зрения тратой потенциально долгосрочных пищевых ресурсов. В эпоху перехода к неолиту охота на диких быков (Bos primigenius), несомненно, являлась опасной задачей, требовавшей от ее участников проявления доблести, в связи с чем, как отмечают Найджел Горин-Моррис и Анна Белфер-Кохен, не случайно именно дикий бык становится символом сплоченности больших коллективов [49, p. 64]. Bos primigenius – крупнейшие парнокопытные в Леванте и Северной Месопотамии позднеплейстоценовой и раннеголоценовой эпохи. В то время как одна газель могла обеспечить около 23 кг мяса (самец 17–29,5 кг, самка 16–25 кг), дикий бык минимально обеспечивал около 350 кг красного мяса [49, p. 68].

В «погребальной» засыпке комплекса Гёбекли Тепе обнаруженные останки животных включают, по большей части, кости газелей, зубров (диких быков) и азиатских диких ослов (куланов) – типичную добычу охотников того времени [36, p. 690]. В данной фаунистической коллекции доминируют останки газелей, и свидетельства обеспечения мясным продовольствием здесь мало отличается от других памятников эпипалеолита и раннего неолита, в том числе от материалов поселений, расположенных в бассейне реки Евфрат (Северная Сирия). На большей территории Юго-Западной Азии вплоть до появления животноводческих хозяйств в эпоху докерамического неолита основным источником мяса для человеческих сообществ служили газели, а точнее – горные газели (Gazella gazella), песчаные газели (G. marica) и джейраны (G. subgutturosa). Охота на газелей, практиковавшаяся на протяжении палеолита, стала гораздо более интенсивной в период эпипалеолита [50, p. 411].

Результаты зооархеологического и изотопного анализа показали, что период, который многочисленные группы охотников и собирателей предпочитали проводить в Гёбекли Тепе, длился с середины лета до осени. Вполне вероятно, что их выбор был осознанным и оправданным с прагматической точки зрения: к этому времени все основные продукты питания, необходимые для выживания человека, в особенности (дикие) злаки и бобовые, были уже собраны, а в южных предгорьях Антитаврских гор, как показывают археоботанические материалы, в избытке произрастали миндаль и фисташки. Такая в высшей степени питательная еда не могла не привлекать группы людей и стада травоядных и всеядных животных. Очевидно также, что в верховьях реки Балих в период созревания разнообразных плодов имелось значительное количество дичи [50, p. 425].

Распространение северомесопотамской региональной культуры явно фиксируется в материалах Северного Леванта (Мурейбит, Джерф эль-Ахмар, Телль Абр 3 и др. памятники), население которого в экономическом плане развивалось в общем для биома Восточного Средиземноморья режиме, т.е. возделывание злаковых и бобовых, как было рассмотрено выше, там началось с этапа PPNA. Вместе с тем, судя по архитектурным свидетельствам и объектам символического содержания, северолевантийские группы населения имели отношение к крупной религиозной конгрегации с межплеменным культовым центром в Гёбекли Тепе [51; 52, с. 16–84; 36, fig. 1] на территории Юго-Восточной Анатолии.

Весьма любопытными оказались зооархеологические данные, полученные в результате анализа коллекций, собранных на евфратских памятниках эпохи раннего докерамического неолита Мурейбит и Джерф эль-Ахмар (Северная Сирия), располагающихся примерно в 110–130 км к юго-западу от Гёбекли Тепе. Здесь охота на газелей осуществлялась преимущественно в зимний период (с ноября по март – сезон дождей в данном регионе), постепенно сходя на нет к концу весны, а в сезон засухи (с июля по сентябрь) охота полностью прекращалась [53]. В летние месяцы этот вид животных не использовался в качестве пищевого ресурса [54]. С другой стороны, как отмечалось выше, анализ останков газелей из Гёбекли Тепе указывает, что там на них охотились с середины лета и до осени. На основе результатов изотопного и зооархеологического анализа останков джейранов (G. subgutturosa), К. Лэнг с коллегами высказал предположение о наличии своеобразного годового цикла, в течение которого животные, а за ними, возможно, и группы людей, перемещались туда и обратно между верховьями реки Балих (Юго-Восточная Анатолия) и районом среднего и верхнего течения р. Евфрат (Северная Сирия). Такие сезонные миграции, связанные с богатством региональных ресурсов Юго-Восточной Анатолии, вероятно, сыграли не последнюю роль при выборе охотниками и собирателями места Гёбекли Тепе для масштабного строительства и долговременного функционирования межплеменного культового комплекса [50, p. 418, 422, 425]. Помимо прочего, миграции могли способствовать перенесению семян дикорастущих злаков из района подножия потухшего вулкана Караджа Дага на территорию евфратских поселений, где на этапе PPNA, зафиксированы признаки культивации растений. Представленные данные, включая наличие единого символического пространства в Северной Месопотамии на этапе перехода к неолиту, дают основания полагать, что в ритуальных собраниях на Гёбекли Тепе участвовали не только представители групп охотников и собирателей, но также представители общин уже экспериментировавших с выращиванием растений. Эти знания со временем могли распространяться на другие собиравшиеся в межплеменном культовом центре коллективы.

Изобразительные свидетельства Северной Месопотамии эпохи перехода к неолиту, помимо прочего, показывают сюжеты «тотемических плясок» с перевоплощением в животных участниками ритуальных встреч [40, с. 68–71, рис. 7]. Весьма вероятно употребление алкоголя или галлюциногенов во время таких собраний. В частности, лабораторные исследования органических остатков на стенках двух каменных чаш из Кёртык Тепе обнаружили присутствие виннокаменной кислоты, что свидетельствует о возможном начале производства вина [55, p. 81]. Крайне интересной представляется гипотеза о том, что пивоварение и доместикация пшеницы могут быть взаимосвязанными процессами. Еще в 1953 г. на основании собранной в Джармо (Северо-Восточный Ирак) археоботанической коллекции, а также замечаний палеоботаника Дж.Д. Сауэр, Р. Брэйдвуд с коллегами подверг сомнению привычную мысль о том, что появление одомашненных злаков на Ближнем Востоке связано с производством хлеба. Был поставлен вопрос: могло ли открытие процесса ферментации/брожения (ячмень, например, ферментируется при определенных условиях естественным образом) послужить начальным этапом на пути к экспериментальной селекции и доместикации злаков. В публикации 1953 г. древние злаки из-за крепкой оболочки зерна признали более подходящими для приготовления каши или пива, а не хлеба. При этом пивоварение отмечалось все-таки как маловероятный стимул начала доместикации [56]. Через несколько десятилетий С.Г. Кац и М.М. Войгт вернулись к обсуждению данной проблемы, подчеркивая, что диета, в составе которой имелось пиво, гораздо более питательна, чем та, в основе которой каша и хлеб [57]. Современные исследователи Гёбекли Тепе, подробно останавливаясь на истории изучения вопроса, отмечают этот аргумент как крайне важный, обращая внимание на масштабы строительства монументальных общественных сооружений данного комплекса [36, p. 687–691]. Был проведен химический анализ остатков из больших известняковых сосудов Гёбекли Тепе, относящихся к периоду раннего докерамического неолита Б. Целиком сохранилось шесть таких емкостей, по форме напоминающих ванны. Судя по их размерам и вмещаемому объему в 160 л, они были стационарны и предназначались для установки в специальных помещениях. Фрагменты подобных сосудов выявлены во всех слоях памятника. На нижней части стенок некоторых из них имеются следы серо-черного цвета. Первичный анализ показал возможное присутствие в некоторых образцах солей щавелевой кислоты, которая образуется в результате настаивания, затирания и брожения зерновых, в первую очередь ячменя, но также пшеницы-однозернянки и других видов. Наличие щавелевой кислоты может свидетельствовать о производстве солода и пива. На дне одного из сосудов в Гёбекли Тепе найдена лопаточная кость дикого осла [36, p. 687–688, fig. 11]. Схожие находки известны по материалам Телль Абр 3, где пять больших в форме ванны известняковых сосудов обнаружены на полу постройки общественного назначения М1, специально сожженной по окончании ее использования. В границах этой постройки сохранились свидетельства осуществления сложных ритуалов с захоронением/хранением многих символически важных объектов в сооруженной для этого платформе (своего рода реликварии). Помимо прочего, там хранились рога газели, два черепа зубра, другие останки животных, ваза в форме быка из хлорита. Внутри одного из больших в форме ванны сосудов находилась крупная кость [58, p. 5–8, fig. 3; 44, p. 31–36]. Вполне вероятно, что такие кости использовались для перемешивания содержимого сосудов и/или для снятия пленки с поверхности. В Джерф эль-Ахмар три известняковых сосуда похожего размера и формы найдены в разделенной на зоны постройке EA 10, где также выявлен очаг, зернотерки и другие многочисленные свидетельства приготовления пищи. Похоже, что это помещение использовалось как кухня [59, p. 55–56; 60, p. 186–189, fig. 63, fig. 66, fig. 76]. Поскольку самый простой процесс пивоварения предполагает, помимо зерноперерабатывающего оборудования, наличие больших сосудов для производства и затирания солода, возможно, «кухня» использовалась и для изготовления пива [36, p. 687–688]. Отмеченные свидетельства с памятников Северной Месопотамии переходного к неолиту этапа не противоречат гипотезе о том, что открытие процесса ферментации и использование пива в социальной и религиозной жизни могло стать одной из причин инициации процесса доместикации злаков.

Таким образом, выявляются различные модели и возможности становления производящего хозяйства в отдельных очагах рассматриваемого региона. Исходя из имеющихся данных о древнейшем растениеводстве, вряд ли стоит утверждать первенство «революции символов» в процессе неолитизации по отношению к ранним попыткам культивирования растений. В то же время, представленные материалы дают основание полагать, что ритуальные практики эпохи перехода к неолиту в ряде случаев могли способствовать появлению и распространению новых экономических стратегий. В частности, обычай совместного ритуального потребления большого количества пищи на одной и той же территории, являясь важнейшим регулятором усложнения социальных отношений в переходивших к оседлости и увеличивавшихся в размерах коллективах, очевидно, стимулировал стремление к установлению контроля над пищевыми ресурсами и их воспроизводству. Сохранение тотемических представлений на данном этапе давало человеку возможность, ощущая себя частью природного мира, гармонично выстраивать новые отношения с окружающей средой.

About the authors

Tatiana Vladimirovna Kornienko

Author for correspondence.
Email: zigzina@rambler.ru

candidate of historical sciences, associate professor of Foreign History Department

References

Supplementary files

Supplementary Files

Action

1. JATS XML

Download

2. Figure 1 - Map of Southwest Asia showing the main centers of origin of agriculture. The dates (calibrated) of the fixation of early human use of plants are given in green, and the dates of fixation of the domestication of plants are given in blue (according to: [5])

Download (42KB)

Indexing metadata

3. Figure 2 - Three ram skulls, laid in a row, on the “central square” of Hallan Chemi (after: [31, fig. 16])

Download (76KB)

Indexing metadata