Ускользающая красота как культурная реальность и опыт переживания

Полный текст

…Где была бы красота, если лишить её бытия?

И где было бы бытие, если лишить его красоты?

Ибо если бы в нём не было красоты, ему не хватило бы и бытия.

Плотин

Начнём с того, что явления красоты чрезвычайно многообразны в мире. Мы находим красоту в природе, глядя на цвета радуги, восход и закат солнца, сияние звезд на ночном небе, слушая пение птиц, журчание воды. Мы можем признать одинаково красивыми лицо человека, его тело, мысли, слова, одежду, манеры. Мы можем говорить о красивом поступке, красивой спортивной победе, красивом голосе, красивой музыке, красивой скульптуре, красивом орнаменте и пр. Что же заставляет нас считать столь разные явления одинаково красивыми? В чём смысл той силы, которая очаровывает нашу душу? Что есть красота?

Мы, наверное, не ошибёмся, если скажем, что любая красота начинается с восприятия объекта. Однако этого будет недостаточно, чтобы понять смысл прекрасного, ибо не всякое восприятие удерживает в себе красоту. Быть может, красота есть переживание, эмоциональная реакция на то, к чему мы не равнодушны?

В самом деле, красота всегда заставляет нас переживать. Но разве всякое переживание мы вправе связывать только с ощущением красоты? Нет, конечно. Мы можем переживать от страха, неудачи, утраты, неопределённости и т. п. Однако всё это не имеет прямого отношения к красоте. Прекрасное всегда связано только с теми переживаниями, которые выражают у человека чувство радости, удовольствия, наслаждения. Что же доставляет нам наслаждение — сам объект, его форма, образ или что-то сокровенное внутри нас? То, что красота всегда исходит от любования предметом, ещё не означает, что она и есть сам предмет. Ведь давно замечено, что красота дерева — не есть само дерево, красота природы — не есть сама природа. Значит, красота — это не только предмет, портрет, тело, форма, линия, но и нечто большее, обладающее надтелесной сущностью и объединяющее в себе самые разные свойства и качества.

Красота объекта выше самого объекта — красота в нём самостоятельная сущность. Что заставляет нас считать красивым любимого человека? Его характер, глаза, тело, ум, интересы, поведение? Истинная красота, так же как и любовь, всегда целостна. Ведь части могут меняться, но любовь, красота, истина таковыми остаются! Будучи воплощениями идеального, красота и любовь дарят человеку вечность, они отрицают смерть и утверждают жизнь — «владея вечным, управляют временным».

Итак, красота не есть материальная субстанция — она всегда идеальный образ, продукт воображения, проникновение духа в узренную (разгаданную) им реальность. «Что делает вещи прекрасными?» — задавал вопрос Плотин и отвечал: «Дух в них становится видимым» [9].

Очевидно, красота — не физическая, а духовная сущность. Однако если мы скажем, что красота есть образ, порождённый воображением, или проявление духа, мы скажем слишком мало. Ведь не всякий образ может считаться красивым, а лишь тот, который выражает гармонию объекта на основе нормы и меры его формы. «Красота есть некое согласие и созвучие частей в том, частями чего они являются, — отвечающие строгому числу, ограничению и размещению, которых требует гармония, то есть абсолютное и первичное начало природы», — писал Альберти [1, c. 318].

Но и это ещё не вся правда. Мы хорошо знаем, что одни и те же объекты нередко вызывают у людей противоположные чувства. Так, кто-то находит в картинах и художественных образах Пикассо идеальную гармонию, кто-то видит в них лишь сплошной хаос. Мы видим, что оценка красоты как гармонии недостаточна, ибо всякая оценка субъективна и избирательна, то есть личностно окрашена, определяется внутренней готовностью, настроем и расположенностью человека к восприятию прекрасного. «Чувственное познание красоты достигается избирательно, путём сравнения данного предмета со всеми другими предметами, составляющими чувственное богатство мира» [13, с. 76].

В определённом смысле, внешняя красота объекта всегда зависит от внутренней красоты субъекта. Восприятие красоты всегда ограничено духовными возможностями человека. И если человек духовно беден, он будет замечать лишь часть прекрасного, а не всю красоту объекта. Вот почему красота — это всегда состояние души человека, заполненной целостным (идеальным) образом бытия. Этот образ восстанавливает единство мира и нарушенную гармонию жизни.

Красота формирует идеальную среду бытия вокруг и внутри человека. Причём, в красоте воплощается гармония форм и отношений не столько самого объекта, сколько гармония между внутренним миром человека и внешней средой. Красота, как заметил ещё Дидро, всегда есть результат отношений. Здесь физическое и духовное сливается в одну неделимую точку. По словам В.С. Соловьёва, «красота или воплощённая идея есть лучшая половина нашего реального мира, именно та его половина, которая не только существует, но и заслуживает существования» [14, с. 361]. Великий русский философ понимает красоту «не как отражение только идеи от материи, а действительное её присутствие в материи, предполагающее, прежде всего, глубочайшее и теснейшее взаимодействие между внутренним или духовным и внешним или вещественным бытием». Речь идёт о «превращении физической жизни в духовную» [14, с. 396, 398].

Красота может рассматриваться и как момент соединения человека с природой. Здесь красота являет нам источник и важнейшую предпосылку его истинного существования или совершенного, то есть свершившегося, завершённого, заполненного бытия. Всякая красота по И. Канту «есть форма целесообразности предмета, воспринимаемая в нём без представления о цели» [7, с. 74]. Красота всегда самодостаточна. В ней нет целеполагания, она суть завершённости: здесь и «служение предмета как такового человеку и одновременно наслаждение» (С.Л. Рубинштейн) [10, с. 401]. Вот почему так сложно описать красоту словами, — ибо каждое прописанное произнесённое слово нарушает завершённость, гармонию, полноту бытия и привносит что-то лишнее, ненужное, чужеродное. Да и возможно ли описать красоту словами? Ведь всякий, кто созерцает красоту, одновременно созерцает явленную в образе истину (идеальное тождество объекта), а там, где глаголет истина, уста безмолвствуют. «Знаки истины невыразимы в речи», — напоминает нам индийский поэт и суфийский мыслитель Мирза Галиб (1797–1869) [15, с. 159]. Глядя на красоту, человек не нуждается в слове, но испытывает душевную радость, очарование, благоговение.

Можно сказать, что именно в красоте и через красоту человек становится по-настоящему счастливым. Красота — сила поистине чудодейственная, и не случайно в русском языке слово «чудесный» является синонимом прекрасного и совершенного. То, что красота рождается внутри человека, определяет то, что только он — человек — может хранить её тайну и быть её подлинным идеалом. По этой же причине тайну красоты необходимо искать в самом человеке, в его многострадальной природе, поскольку он посредством мысли, слова и дела неустанно отыскивает, фиксирует и сохраняет в жизни моменты совершенного бытия и гармонии.

Итак, красоту в самом общем виде можно определить как категорию, обозначающую целостную гармонию (целесообразность) объекта на основе идеального соответствия формы и идеи [5]. Красота есть дух, формирующий и актуализирующий полноту бытия. В самом общем виде мы можем различать три вида красоты:

1) красоту движения (танцы, музыка, поэзия, драматургия и пр.);

2) красоту телесных форм (архитектура, скульптура, живопись, тело человека и пр.);

3) красоту духовного преображения (ум, воображение, наука и пр.).

Разумеется, все виды прекрасного взаимозависимы и взаимопроникаемы друг для друга. Каждый вид красоты не может существовать сепаратно. Мысль нуждается в слове, слово обращено к чувствам и действию. Речь может идти лишь о внешнем доминировании того или иного проявления прекрасного. Однако высшей формой красоты является именно их внутреннее триединство. В христианстве это получило яркое отражение в знаменитой троице, художественно воплощающей триединство — Бога-Отца, Бога-Сына и Бога-Святого духа.

Актуализация красоты в культуре неразрывно связана и с такими общечеловеческими ценностями, как истина, любовь, добро («Что есть красота, как не истина, растворённая добротою?» — писал Н.И. Надеждин). Конечно, у каждого из этих понятий есть свои скрытые и явные смыслы, свои характерные свойства и значения, но только в их единстве проявляется их жизнеутверждающая сила. По существу, образы добра, любви, истины и красоты служат для решения одной общей задачи — доопределить, обустроить, упорядочить разрозненный мир. Прекрасное объединяет всё лучшее в этом мире ради блага человека. При этом высшие ценности культуры взаимообусловливают друг друга и пребывают в единораздельной целостности [4]. Истина проявляет себя через красоту, красота — через любовь, любовь — через добро, добро проявляет себя через истину: вот так называемый путь спасения человека или «мост, ведущий его из царства необходимости в царство свободы». Можно сказать и так: истинно человеческого в человеке ровно столько, сколько в нём есть красоты и мира. Там, где культура соединяется с прекрасным, всё становится на свои места — идёт сборка человека, собирание им себя в гармонии; благодаря этому ему удаётся обустраивать и преображать окружающий социальный и природный мир.

При этом человеческая отчуждённость от мира лишает его возможности быть всегда там, где есть красота. Драма человека в том, что он, в силу своей антропологической недостаточности, обречён открывать прекрасное и радоваться красоте, лишь находясь, по существу, на стороне безобразного. В известном смысле, красота есть идеально переработанный хаос: «Когда б вы знали, из какого сора растут стихи, не ведая стыда» (А.А. Ахматова) [6].

В антропологической проекции красота подобна «лучу света в тёмном царстве». Красота нужна человеку для того, чтобы освещать, маркировать, различать и уточнять мир, в котором он живёт. Освещать, чтобы маркировать. Маркировать, чтобы различать. Различать, чтобы узнавать и оповещать. Красота всегда постигается через соприкосновение и сопоставление. Путь к красоте лежит всегда через встречу с другими людьми. Красота притягивает, объединяет и принуждает людей искать способ её сохранения и передачи от себя другим. Увидев раз красоту, нельзя промолчать, всегда хочется передать прекрасное тому, кто его не видел. Так, вернувшись из путешествия, порою трудно остановиться в рассказе о пленительной красоте увиденных достопримечательностей. В этом случае кажется, что для передачи своих впечатлений всего недостаточно — и слов, и снимков, и сувениров.

Человек нуждается в диалоге с другим ещё и для того, чтобы быть услышанным. Так же как человек нуждается в культурной самоидентификации, чтобы быть увиденным. Но чтобы быть увиденным и услышанным, необходима сила, которая заставила бы людей тянуться друг к другу. И эта притягательная сила для человека исходит именно от красоты. «Глаза наши слепы, а красота ищет зеркала» — утверждает Мирза Галиб [15, c. 158].

Связь красоты с добром, истиной и любовью была замечена многими мыслителями мира. Вот лишь некоторые их них. «Там, где царит человеколюбие — прекрасно» (Конфуций); «Красота тождественна с благом» (Ф. Аквинский); «Не крепко любим то, что плохо зримо» (Микеланджело); «Конечная цель красоты — любовь» (Н. Кузанский); «Мы называем красоту проявлением блага» (Т. Кампанелла); «Красота есть совокупность тех свойств какого-нибудь предмета, которые дают нам основание ожидать от него блага» (Т. Гоббс); «Истина и благо соединяются родственными узами лишь в красоте» (Гегель); «Прекрасное есть символ нравственно доброго» (И. Кант); «Нет красоты без истины» (Г. Гейне); «Красота нужна для исполнения добра в материальном мире» (В.С. Соловьев); «Правда — сама красота. Изучайте благоговейно: вы найдете непременно красоту, так как встретите истину» (П. Роден).

По Ф.М. Достоевскому, «красота всегда полезна», ибо она открывает человеку путь истинной жизни, путь свободы и самоутверждения. Кроме того, «потребность в красоте развивается тогда, когда человек в разладе с действительностью, в «негармонии», в борьбе, то есть, когда наиболее живёт, потому что человек наиболее живёт именно в то время, когда человек чего-нибудь ищет и добивается» [3, с. 75].

Обретая свободу через красоту, человек восстанавливает свою утраченную связь с природой и со своим социальным миром, расширяя границы своего бытия, свои желания и возможности. Н.А. Бердяев в сочинении «Смысл творчества» отмечает: «Творчество красоты в искусстве соединяется с творчеством красоты в природе» [2, c. 57]. Красота освобождает человека от тягот жизни и освещает ему путь для преобразования и преумножения мира. «Мы должны определить красоту как преображение материи через воплощение в ней другого, сверхматериального начала», — писал В.С. Соловьев [14, c. 358].

Быть может, красота открывается человеку для того, чтобы «всё сущее — увековечить, безличное — вочеловечить, несбывшееся — воплотить» (А. Блок). Действительно, в красоте всё является вершиной и обретает для человека свои истинные смыслы и значения: труд становится творчеством, продукты деятельности — произведениями искусства, чувства — любовью, долг — добром, необходимость — свободой, знание — истиной, форма — гармонией, идеи — гуманизмом. «Тут берега сходятся, тут все противоречия вместе живут», «тут дьявол с Богом борется, а поле битвы — сердца людей», — писал Ф.М. Достоевский в «Братьях Карамазовых». В красоте мир собирается человеком в гармонии, преодолевая непрерывно давящую на него стихию природной и социальной неупорядоченности. Вот почему красота всегда приносит людям благо, здоровье, радость преумножения и процветания.

Мысль, правильно находящая путь к истине, есть красивая мысль, ибо истинная мысль всегда прекрасна. Истина как воплощённая в мысли красота преображает мир, собирая его в целостную гармонию и утверждая полноту жизни. Воссоздание целостности и любование красотой просматривается во всех художественных жанрах: музыка — это целостность звука в разнообразии, поэзия — целостность слова, танец — целостность движения, живопись — целостность цвета и формы, скульптура — целостность формы и пространства [11]. Можно подумать о том, что, сотворяя красоту, человек творит свою среду выживания и жизнедеятельности. Чем больше он окружает себя красотой, тем естественнее она для него становится. Максимум красоты — максимум естества. Красота, таким образом, являет человеку образ целостной гармонии и полноты жизни и, тем самым, делает его по-настоящему свободным. Сотворяя красоту, человек приумножает жизнь и сам становится воплощением прекрасного в своём максимально упорядоченном, то есть самодостаточном естестве. Целостность индивида выражается в совершенстве реализованных и реализующихся возможностей самообретения и самоутверждения своей культурной идентичности, то есть своего осознаваемого, узнаваемого и самотождественного «Я».

Красота всегда оставалась для человека желанным, но ускользающим феноменом. Эстетические основания культуры постоянно находятся в фокусе не только гуманитарного знания, но и служат актуальным предметом междисциплинарных исследований. Однако следует признать, что чем больше мы пытаемся понять красоту аналитически, тем сильнее мы отчуждаемся от неё. Анализ, расчленение — инструмент познания, но не само знание о предмете размышления. Всякие аналитические рассуждения расчленяют объект, а значит, отделяют от него истину. Узреть истинный смысл прекрасного в его целостном охвате можно лишь издалека. Только на расстоянии красота предстаёт для нас в целостном виде. Общая картина данного феномена просматривается не в предельном приближении к нему, а со стороны. Понимание красоты не есть пунктуальная детализация прекрасного. В процессе приближения к красоте целостная картина явления распадается. Так же, как вплотную подойдя к экрану кинозала, мы замечаем лишь малый фрагмент большой картины, общие контуры которой нам не видны. Вот почему красота лучше смотрится издалека. Проникнув в мир прекрасного, мы, как правило, перестаём его замечать, ибо, находясь внутри красоты, мы становимся частью эстетической реальности [5].

Кроме того, красоту лучше всего видно на фоне безобразного. Именно безобразное, неудовлетворительное заставляет нас замечать красоту. «В творчески-художественном отношении к миру уже приоткрывается мир иной. Восприятие мира в красоте есть прорыв через уродство «мира сего» к миру иному. Мир, принудительно данный, «мир сей» — уродлив, он не космичен, в нём нет красоты. Восприятие красоты в мире есть всегда творчество — в свободе, а не в принуждении постигается красота в мире» [2, c. 217]. Достигнув своего идеала и находясь внутри своей идеальной среды, человек перестаёт замечать красоту, ибо сам становится её воплощением. В отличие от человека, животные не замечают прекрасного, ибо они не замечают и безобразного, поскольку лишены (присущей человеку) родовой неудовлетворенности, и по этой причине у них нет противоречия со средой их обитания.

Возникает и другой вопрос в поисках онтологического основания красоты: почему, к примеру, Венера Милосская (II в. до н. э.) или Ника Самофракийская (кон. III — нач. II в. до н. э.) видятся нам прекрасными, тогда как современные статуи без рук или без головы представляются нам безобразными? Почему в руинах Афинского Акрополя мы находим благообразие и великолепие, тогда как в недостроенном доме или разрушенном, запущенном и обветшалом здании мы, как правило, обнаруживаем неприглядное безобразие? Можно предложить несколько объяснений этим перевоплощениям прекрасного.

1. Красота воспринимается всегда в целостности отношений объекта со средой, в контексте конкретного места и времени. Ушедшая от нас античность, по сути, архаична, и потому её образцы (артефакты) культуры должны соответствовать в нашем восприятии этой архаике. Можно сказать и так — сколько сохранилось материи и формы, то есть телесности в древних вещах, столько в них сохранилось исторической правды и эпохального смысла (значения), зафиксированных в культурной памяти. Именно эта соразмерность и подчеркивает целостность объекта. Из древних артефактов как бы выглядывает живая история, живая душа времени, эпохи. Тогда как застарелость, обветшалость современной вещи есть, прежде всего, её структурное несоответствие и функциональный диссонанс. Архаическая вещь целостна тем, что она самотождественна с архаической эпохой, и тем самым исторический артефакт выражает свою предметную самодостаточность. Этим определяется и объясняется уникальная значимость древнего артефакта для современной культуры. Кроме того, как отмечает Э. Сепир, «эти творения прошлого по-прежнему вызывают глубочайший интерес и симпатию потому и лишь постольку, поскольку мы можем распознать в них выражения человеческого духа, волнующе сходного, несмотря на все внешние различия, с нашим собственным…» [12, c. 485]. Напротив, современная обветшалая или испорченная вещь отражает свою дисфункциональную сущность, деструктивное начало, иными словами, свою онтологическую недостаточность. Испорченная вещь разрывает присущую ей временную принадлежность (самотождественность), и её отношения со средой в этой функциональной проекции подорваны, размыты и разбалансированы. Следовательно, из современной испорченной вещи (в отличие от исторического артефакта) невольно проглядывает нечто ущербное, безобразное — некая угроза распада и гибели.
2. Есть и другая причина эстетической зависимости артефакта от глубины и качества его визуального восприятия. Исторические артефакты повёрнуты к нам своей созидательной, жизнеутверждающей стороной (как бы ни были они потревожены временем), ибо смерть унесла уже всё что могла. Остались только расколотые куски жизни, но которые воспринимаются в контексте современного как соответствующая своей архаике историческая целостность. Архаические вещи целостны в границах своей сохранённой для современности исторической телесности, поскольку в них выражает себя то, что было создано, завоёвано и отобрано культурой, иначе говоря — жизнь, победившая хаос и смерть. В этих вещах жизнь и смерть находятся рядом, как бы в одной точке, на границе, в состоянии непримиримой борьбы. Именно поэтому древние артефакты воспринимаются нами так проникновенно — с эмоциональным напряжением и социально-эстетической значимостью. Древняя вещь, даже в плохой своей сохранности, воссоздаёт знания об эпохе (то есть возрождает, оживляет культуру, социальную память и художественный опыт). За каждой вещью стоит конкретный человек, её творец и хозяин. Артефакты древности удерживают в себе сохранённое знание. Тогда как современные испорченные вещи, напротив, уменьшают это знание, то есть они «дезавуируют» опыт, несут ущерб и противостоят движению жизни. Смерть всегда означает для человека раскол, остановку движения и хаос. Тогда как жизнь собирает и утверждает целостность и порядок, устремлённые к новому формотворчеству. Кроме того, для архаической вещи не требуется утилитарность, функциональность, напротив, современная вещь воспринимается чаще всего именно с этих позиций, то есть со стороны своего утилитарного назначения. Современная повреждённая вещь повёрнута к нам (в отличие от древней исторически повреждённой вещи) своей деструктивной, антикультурной и разрушительной стороной. Эта вещь как бы выпадает из своего современного утилитарного контекста и потому она сама по себе нарушает целостность, дезорганизовывает и раскалывает действительность. Любая современная вещь так или иначе вписана в систему социальных отношений, в том числе утилитарных, и любое повреждение вещи выталкивает её из функционального пространства жизни. Лишь искусство способно этому противостоять и с помощью художественных манёвров сконструировать из обломков серой повседневности утончённую и возвышенную эстетическую реальность.

Таким образом, красота может рассматриваться как идеальное соответствие идеи и образа, формы и духа. И потому красота Афродиты вряд ли была бы признана таковой, будь она нашей живой современницей, но, будучи артефактом древности, она нескончаемо манит и безмерно радует созерцающего её потомка.

В дополнение к этому следует процитировать размышления К. Маркса на тему эстетического восприятия действительности. «Трудность заключается не в том, чтобы понять, что греческое искусство и эпос связаны с известными формами общественного развития. Трудность состоит в том, что они всё ещё доставляют нам художественное наслаждение и в известном отношении признаются нормой и недосягаемым образцом. Взрослый человек не может снова стать ребенком, не впадая в детство. Но разве его не радует наивность ребенка и разве сам он не должен стремиться к тому, чтобы на более высокой ступени воспроизвести присущую ребенку правду? Разве в детской натуре в каждую эпоху не оживает её собственный характер в его натуральной правде? И почему историческое детство человечества там, где оно развилось всего прекраснее, не должно обладать для нас вечной прелестью, как никогда не повторяющаяся ступень? Бывают невоспитанные дети и старчески умные дети. Многие из древних народов принадлежат к этой категории. Нормальными детьми были греки. Обаяние, которым обладает для нас искусство, не находится в противоречии с той неразвитой общественной ступенью, на которой оно выросло. Наоборот, это обаяние является её результатом и неразрывно с тем, что незрелые общественные условия, при которых это искусство возникло, и только и могло возникнуть, никогда уже не могут повториться вновь» [8, c. 46–48].

Но притяжение прекрасным не лишено драматизма и ожесточённой борьбы. Именно в этой непреодолимой борьбе за красоту рождаются истинные достижения человеческой культуры. По своей сути, эти достижения всегда являются плодом диалога и сотворчества культур, поскольку красота не может проявить себя в однородном пространстве. «Гармония жизни натянута в разные стороны», — утверждал Гераклит. Одинаковость и одномерность губительны для красоты, поскольку красота — это согласование различных форм или гармония «единства и инаковости». Каждая культура пытается обрести своё лицо и стать узнаваемой в мире через красоту. Только через красоту разнообразных традиций, жизненных стилей, ценностей культура каждой нации обретает свое место под солнцем и тем самым приобщается ко всему человечеству.

Красота в своём конечном проявлении всегда неповторима. Тогда как безобразие — безлико. В безобразном нет единства и цельности. Так же как свет позволяет нам различать вещи между собой, фиксируя их различия, а тьма сводит это различие к нулю, к отсутствию формы, то есть к без-образию. Следовательно, культура, явленная в красоте, всегда утверждает свою самобытность, формирует её цвет и орнамент в красочной палитре общечеловеческих ценностей. Следовательно, нельзя развить красоту культуры, её национальный колорит и притягательную силу без её открытости миру, без культурного диалога и сопоставления.

Об авторах

Владимир Иванович Ионесов

Федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение высшего образования «Самарский государственный институт культуры»

Автор, ответственный за переписку.
Email: acdis@mail.ru

доктор культурологии, кандидат исторических наук, доцент, заведующий кафедрой теории и истории культуры

Россия, Самара

Елена Анатольевна Слоева

Федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение высшего образования «Самарский государственный медицинский университет» Министерства здравоохранения Российской Федерации

Email: elena-sloeva@yandex.ru

кандидат филологических наук, доцент, доцент кафедры педагогики, психологии и психолингвистики

Россия, Самара

Список литературы

Дополнительные файлы