Deep changes in external environment affecting Russia’s national security

Full Text

Новые параметры международной конкуренции. Современный миропорядок – это уже не однополярный мир 1990-х – начала 2000-х годов. Формируется полицентричный миропорядок со своей системой принципов и институтов политической и экономической организации и регулирования. В основе этого процесса лежат укрепление новых региональных и глобальных центров мировой экономики и политики и развитие сложной многовекторной системы сотрудничества и конкуренции между ними, а также между ними и прежними лидерами международной системы, которые всеми средствами стремятся сохранить за собой доминирующие позиции.

Укрепление позиций новых лидеров миропорядка всё больше сказывается на глобальном и региональных балансах экономических и политических сил. Новые лидеры не всегда обладают достаточным социальным капиталом, экономическим, научно-технологическим и военным потенциалом, чтобы претендовать на особую роль во всех сферах одновременно, но стремятся капитализировать своё лидерство в одной или нескольких из них. В 1970–2000-е годы крупнейшими центрами развития транснационального капитала были США, страны ЕС и Япония, а также ряд связанных с ними стран. Однако со второй половины 2000-х годов значительно укрепились в мировой экономике позиции транснациональных компаний и банков, связанных с новыми центрами силы в мировой экономике, прежде всего с КНР. Растёт значение транснациональных компаний из Индии, стран, входящих в Ассоциацию государств Юго-Восточной Азии (АСЕАН). Распространение их влияния за пределы отдельных регионов, развитие вынесенной за границы стран производственной, транспортной и иной инфраструктуры меняет глобальную экономическую и политическую географию, формирует новые условия конкуренции. Россия лишь отчасти вовлечена в эти процессы, особенно на азиатских рынках.

Определяющим современное мироустройство фактором становится сочетание направленности новых глобальных и региональных игроков на реконструкцию глобальной финансово-экономической и политической иерархии и субъективного стремления прежних лидеров сохранить приоритет за собой. Экономическим и политическим локомотивом формирования полицентричного миропорядка становятся страны большого Индо-Тихоокеанского региона. Они укрепляют свои позиции в различных сферах международной конкуренции – экономической (промышленное производство и сфера услуг, инвестиции, торговля), научно-технологической, военно-экономической и военно-технологической, в области развития человеческого капитала и качества трудовых ресурсов.

Если на глобальном уровне по большинству этих параметров безусловным лидером остаются США, то в Азии ситуация меняется, и хотя лидерами технологического развития региона остаются Япония и Республика Корея, Китай продолжает наращивать не только экономический, но и социальный, а также научно-технологический капитал своего перспективного лидерства.

В политическом и экономическом плане система международных отношений вступила в новую стадию своего развития, которая характеризуется значительной интенсификацией конкуренции как между государствами, так и между ведущими транснациональными компаниями. При этом глобальная взаимозависимость также продолжает усиливаться, и не только между лидерами первого этапа глобализации, но и между ними и новыми глобальными экономическими игроками. Системный характер носит глубокая взаимозависимость между двумя ведущими экономиками мира – США и КНР. Объём двусторонней торговли товарами и услугами, несмотря на обострение политических дебатов о торговой и тарифной политике, достиг по итогам 2017 г. 710 млрд долл. (без учёта 69 млрд долл. торговли между США и Гонконгом), показав устойчивый рост (в 2016 г. объём торговли составил 648,5 млрд долл.) при сохраняющемся значительном торговом дефиците в пользу Китая (334,5 млрд долл.) [1]. Кроме того, США и КНР накоплены значительные объё­мы взаимных прямых иностранных инвестиций (ПИИ), осуществляемых как напрямую, так и через третьи страны. Американские накопленные ПИИ в китайскую экономику достигли в 2017 г. 107,6 млрд долл., продемонстрировав рост за год свыше 10 %, и ещё 81,2 млрд долл. было инвестировано в экономику Гонконга. Китайские ПИИ в экономику США за тот же период немного снизились, составив 39,5 млрд долл. (не считая 11 млрд инвестиций Гонконга и очень трудно подсчитываемых ПИИ китайских компаний, осуществлявшихся через оффшоры) [1]. Огромные китайские активы работают на финансовом рынке США, растёт и уровень американского присутствия на развивающемся китайском финансовом рынке. Аналогичные тенденции фиксируются в развитии отношений между КНР и ЕС. Несмотря на некоторое снижение динамики и объёмов торгового и финансового взаимодействия между Россией и ЕС на фоне последствий политического конфликта и введения санкций и других ограничительных мер, в отношениях между ними также сформировались глубокие взаимосвязи.

Усиление финансово-экономической взаимозависимости и рост взаимосвязей в социальной, коммуникационной и технологической сферах позволяют утверждать, что процессы глобализации отнюдь не приостановились, несмотря на учащающиеся попытки США и других государств опираться на протекционистские меры. Однако тенденции роста международной конкуренции, проявившиеся после финансово-­экономического кризиса 2008 – 2011 гг. и наиболее явно обозначившиеся в 2014 – 2017 гг., во всё большей степени затрагивают не только экономику, но и политику, а также военную сферу. Более того, расширение практики применения санкций и других политико-силовых мер в финансово-­экономической сфере показывает, что возрастают соблазны использования связей, сформировавшихся благодаря глобализации, в качестве средства воздействия в межгосударственной и корпоративной конкуренции.

Высокий уровень взаимозависимости в мировой экономике, с одной стороны, расширяет возможности использования её в качестве оружия через оказание влияния на наиболее чувствительные и зависимые от внешних факторов и рынков отрасли экономики любой страны, а с другой стороны, открывает значительные возможности для обхода санкций и других ограничений, диверсификации и адаптации рынков. Использование США и их союзниками санкций и других политически мотивированных мер в отношении России даёт целый ряд примеров проявления обеих этих тенденций.

Наряду с традиционными показателями (объём ВВП, размеры вооружённых сил и оборонных расходов) важными критериями оценки конкурентоспособности государств в формирующемся полицентричном миропорядке становятся такие "факторы силы", как:

• финансово-экономическая мощь, определяемая уровнем развития промышленного производства, объёмами торговли и прямых иностранных инвестиций (привлечённых и экспортируемых), размерами и состоянием фондового рынка, динамикой развития инноваций;
• социальный капитал, определяемый демографической ситуацией, состоянием трудовых ресурсов, качеством образования и его доступностью, уровнем развития системы здравоохранения и социального обеспечения;
• научно-технологический потенциал, определяе­мый уровнем финансирования фундаментальной науки, количеством и качеством трудовых ресурсов научной сферы, состоянием научной инфраструктуры и материально-технической базы научно-­образовательных учреждений, динамикой развития рынков высокотехнологических товаров и услуг, состоянием инновационной среды.

Расширяется практика использования не только финансово-экономических рычагов, но и научно-технологического инструментария (доступа к инновациям, технологиям, научным знаниям), идеологических и информационных ресурсов в качестве средств межгосударственной конкуренции. При этом они не только дополняют военные и политико-дипломатические инструменты, но зачастую применяются в соответствии с логикой и принципами, с которыми применяются силовые меры.

На первый план среди современных невоенных угроз безопасности выходят имеющие трансграничную природу новые вызовы, которые не заменяют собой традиционные вызовы и угрозы, связанные с межгосударственным противоборством, но дополняют и усиливают их. Прежде всего речь идёт о международном терроризме, стремящемся обрести территориально-административные формы, религиозно-идеологическом экстремизме, распространении оружия массового уничтожения и средств его доставки, неконтролируемом трафике оружия, нелегальной миграции, незаконном обороте наркотиков, коррупции и транснациональной преступности. Эти опасности усиливаются демографическими проблемами, глобальной бедностью и голодом, а также растущим в ряде регионов дефицитом питьевой воды. Достаточно часто транснациональные вызовы и угрозы превращаются в средства политического, психологического и экономического давления, с помощью которого некоторые государства влияют на развитие отдельных стран и целых регионов.

Активно разрабатываются и всё более широко применяются средства ведения "гибридной войны" – метода силового столкновения без прямого широкомасштабного боевого контакта вооружённых сил, но с массированным использованием сил специального назначения, скрытых операций, диверсий, информационно-пропагандистских средств и кибератак, созданием и использованием локальных конфликтов у границ или на территории других государств. Невоенные угрозы также зачастую задействуются в практике такого противоборства. Существенным стимулом для этих процессов становится развитие рынка частных военных компаний, которые всё чаще заменяют собой официальные вооружённые силы государств или действуют вместе с ними, принимая на себя основные издержки и риски. Методы "гибридной войны" дополняются торгово-экономическими санкциями и другими ограничительными мерами, нацеленными на причинение максимального ущерба противнику, а также дестабилизацию социально-политической обстановки.

Вызовы для национальной безопасности РФ в военной сфере. Не менее значимые изменения происходят и в военно-политической сфере. Главные вызовы и угрозы для национальной безопасности России в военной сфере на перспективу до 2030 г. и далее будут связаны с несколькими взаимосвязанными тенденциями. Первая из них – начавшаяся и набирающая обороты гонка вооружений на новой технологической основе, включая возвращение к активному соревнованию с США в области ядерных вооружений. Дальнейший рост значения военной силы и других силовых средств в межгосударственных отношениях и расширение практики их локального применения, в том числе в форме делегирования государствами соответствующих полномочий частным компаниям и негосударственным структурам, составляет суть второй тенденции.

Третья тенденция – интенсивное и целенаправленное размывание сформировавшихся в годы "холодной войны" норм в области контроля над вооружениями, в первую очередь ядерными стратегическими и нестратегическими наступательными и оборонительными системами. Договорённости в этой сфере между СССР/Россией и США сохраняли своё значение некоторое время после завершения советско-американской конфронтации и даже получили продолжение в серии договоров о мерах по дальнейшему сокращению и ограничению стратегических наступательных вооружений – СНВ-1 (1991), СНВ-2 (1993), заключённом в 2002 г., но не ратифицированном Договоре о сокращении стратегических наступательных потенциалов (СНП), а также действующем до 2021 г. СНВ-3 (2009). Однако одновременно, в том числе в связи с разрушением принципов и этики взаимодействия и конкуренции стран-лидеров в области вооружений, международные договорённости всё более утрачивали силу и влияние (подробнее об этике и психологии ядерного сдерживания и её развитии после "холодной войны" см. [2]).

Следует отметить, что в формирующемся полицентричном миропорядке гонка вооружений начинает набирать обороты уже не столько между США и Россией, которая не стремится стать её участником, хотя и уделяет внимание модернизации своего оборонного, в том числе ракетно-ядерного, потенциала. В неё активно включился Китай, который развивает инструментарий проецирования силы в Азиатско-Тихоокеанском регионе, прежде всего военно-морской флот и ВВС – основу для конкуренции с США, а также стратегические и нестратегические наступательные вооружения, включая основанные на передовых технологиях (гиперзвуковые и ракетно-планирующие системы в ядерном и неядерном оснащении) [3]. Китай уделяет значительное внимание также высокоточным конвенциональным вооружениям, системам ПРО, ПВО, военно-космическим средствам слежения и наблюдения, а также ресурсам проведения экспедиционных операций [4]. Военный бюджет Китая, по данным Стокгольмского института исследований проблем мира, уже в 2017 г. достиг 228 млрд долл. (в 4 раза больше оборонного бюджета РФ), увеличившись вдвое за 10 лет. По итогам 2017 г., наряду с КНР в интенсивную военно-экономическую конкуренцию постепенно втягивается Индия (её военный бюджет превысил 63,9 млрд долл.), а также целый ряд региональных держав – Турция (19,5 млрд долл.), Саудовская Аравия (69,4 млрд долл.), Иран (14,5 млрд долл.), Япония (45,3 млрд долл.), Австралия (27,4 млрд долл.), Республика Корея (39,1 млрд долл.), Пакистан (10,7 млрд долл.) [5]. Согласно предварительной статистике 2018 г., все показатели этих и ряда других держав продолжают расти. Это объясняется началом нового этапа в технологическом развитии как ядерных, так и конвенциональных вооружений и военной техники, а также с очередным перераспределением сфер влияния в мире и обострением региональной конкуренции. Особенно остро эти тенденции проявляются в Тихоокеанской и Южной Азии, а также на Ближнем Востоке, где интересы ведущих держав всё в большей степени вступают в противоречие.

США стремятся сохранить на ближайшие десятилетия силовое, в том числе военное, превосходство над Россией и Китаем, а также возможности силового давления на региональных оппонентов и осуществления дистанционных военных операций в любой точке мира. Однако такая задача является новой для Вашингтона, поскольку одной из аксиом американской внешнеполитической и военной стратегии всегда было стремление избегать долгосрочного конфликта с двумя крупными державами одновременно. Между тем именно такая перспектива всё отчетливее вырисовывается для США в ближайшие 10 – 15 лет. Политика двойного сдерживания России и Китая может существенно трансформировать американское военное и внешнеполитическое планирование, в частности, она предполагает значительные финансовые и иные издержки.

Китай не может не учитывать обозначенные тенденции, но одновременно на китайское руководство и элиту оказывает существенное влияние стремление избежать разрыва финансово-экономических связей с США, губительного для национальной экономики. В то же время в десятилетней перспективе КНР рассчитывает обрести военный потенциал, который позволил бы не только потеснить США с позиций регионального лидера в Тихоокеанской Азии, но и предотвратить вероятность морской блокады в случае открытого американо-китайского противостояния [6 – 8]. Даже кратковременное (на полгода-год) прерывание торгово-экономических связей со странами региона и с рынками китайских товаров за его пределами, а также источниками поставок энергоресурсов и других видов сырья может привести к катастрофическим последствиям для китайской экономики и снизить обороноспособность КНР. Китаю также необходимы военные средства, чтобы не позволить американским союзникам, которые могут действовать как вместе с Вашингтоном, так и самостоятельно, ограничивать китайское влияние в Северо-Восточной и Юго-Восточной Азии. Особенно значимыми для Пекина в этом отношении остаются ситуация на Корейском полуострове и ситуация в районе Южно-Китайского моря. Кроме того, по мере реализации стратегии экономического "пояса и пути", возрастает заинтересованность политической и экономической элиты КНР в том, чтобы иметь возможность защищать интересы китайского бизнеса в любой точке мира с помощью военных средств. Потери китайскими компаниями значительных активов в Ливии, а потенциально и в Венесуэле, и риски для безопасности китайских граждан – тяжёлый урок для Пекина [9].

Рост военных расходов и военного потенциала Индии, а также развитие её военно-политического сотрудничества с США, Японией и Австралией – не только реакция на рост военного потенциала и политического влияния Китая, но и стремление обрести позиции одной из ведущих держав. Индийское руководство, политическая элита и экспертное сообщество открыто называют не только Пакистан, но и Китай в числе основных источников угроз национальной безопасности. Показательно, что, несмотря на наметившееся в 2018 г. улучшение политических отношений и дальнейшее усиление индо-китайских экономических связей, индийская ракетно-ядерная программа, которая вышла на новые рубежи своего развития в связи с успешными испытаниями стратегического носителя Агни-5, откровенно нацелена на одновременное сдерживание Пакистана и Китая [10, 11].

На глобальном уровне активно идёт развитие новых ядерных вооружений, способных изменить баланс военных сил, но не включённых в уравнение стратегической стабильности, которое по-прежнему остаётся российско-американским. При этом сама стратегическая стабильность как военно-политическое и идейно-психологическое явление, возникшее в годы "холодной войны", стремительно размывается. Факторов её распада становится всё больше – неядерное высокоточное оружие, ракетно-планирующие и гиперзвуковые системы в ядерном и неядерном оснащении, новые виды вооружений межконтинентальной дальности, в том числе неядерные (такие как американская программа "Быстрый глобальный удар"), противоспутниковые системы, кибервооружения, системы ПРО и РЭБ, средства раннего предупреждения. Отметим, что наращивание технологических возможностей США, КНР и России в области опосредованного и асимметричного воздействия на традиционный инструментарий поддержания стратегической стабильности всё активнее захватывает сферу кибербезопасности. В "Обзоре ядерной политики США", принятом в начале 2018 г., кибератаки включены в перечень оснований для применения ядерного оружия, и самой этой теме в документе уделяется особое внимание [12, p. 57].

Главные параметры динамики глобальной военно-экономической и военно-технологической конкуренции определяются не только и не столько появлением новых видов вооружений и военной техники, сколько трансформацией модели взаимодействия государств-лидеров и увеличением их числа. Не без целенаправленных усилий США была демонтирована система соглашений, регулировавших отношения ведущих держав в этой сфере. Первые десятилетия после окончания "холодной войны" эта система развивалась по инерционной схеме. Затем в 2002 г. был ликвидирован Договор об ограничении систем противоракетной обороны 1972 г. В 2018 г. США приняли решения о выходе из Договора о ликвидации ракет средней и меньшей дальности (ДРСМД) 1987 г. (Сегодня у России и США нет ракет средней и меньшей дальности, ими обладают только КНР, Великобритания, Франции, Индия, Пакистан, Иран, КНДР и Израиль, однако потенциально список таких стран может расшириться уже в среднесрочной перспективе.) Под угрозой находится возможность продления в 2021 г. на 5 лет заключённого в 2009 г. между Россией и США СНВ-3, и на среднесрочную перспективу не просматривается возможность его замены новым российско-американским соглашением. За пределами всех соглашений находятся новые виды средств доставки, способные нести ядерное оружие (ракетно-планирующие системы, крылатые ракеты дальнего радиуса действия, воздушные и подводные дроны и др.), а также влияющие на стратегическую стабильность конвенциональные во­оружения (высокоточные, гиперзвуковые и др.).

Возникают риски развёртывания ударных вооружений в космосе. Договор о принципах деятельности государств по исследованию и использованию космического пространства, включая Луну и другие небесные тела, принятый в 1967 г., ограничивает размещение в космическом пространстве ядерных вооружений и других видов оружия массового уничтожения, но он не распространяется на ударные системы в неядерном оснащении [13]. В 2004 г. Россия заявила об одностороннем отказе размещать вооружения в космосе, её поддержал Китай, но США не выражают готовности обсуждать эту тематику.

После 2021 г. поддержание стратегической стабильности вступит в стадию ещё большей неопределённости. С высокой вероятностью сохранится только одна её составляющая – взаимное гарантированное уничтожение между Россией и США, которое действует как военный и политико-психологический механизм. Одновременно углубятся тенденции к развитию полицентричности системы ядерного сдерживания и укреплению наступательных потенциалов её участников. Возрастает вероятность перехода системы отношений между ведущими державами в военно-стратегической сфере к моделям развития, основанным преимущественно на неформальных договорённостях и односторонних обязательствах при высокой вероятности их нарушения и возникновения кризисных ситуаций. Наибольший потенциал для этого имеется в отношениях между Индией и Пакистаном, КНДР и США, но не только между ними.

Перспективная задача США – осуществить модернизацию своего стратегического наступательного потенциала, обновить все компоненты ядерной триады, минимизировать ограничения для разработки и развёртывания нестратегических наступательных вооружений, в том числе наземного базирования, а также ядерных бое­зарядов малой мощности и оборонительных систем (ПРО), спутниковых систем. Для реализации такой широкомасштабной программы правительство США нуждается в ослаблении ограничений в области контроля над вооружениями и в оправдании перед обществом и Конгрессом США дальнейшего значительного роста военного бюджета страны. Российская и китайская "военные угрозы" подходят для решения последней задачи как нельзя лучше.

При модернизации стратегических наступательных вооружений США будут исходить из состояния и возможностей боевого применения стратегических наступательных систем России и КНР и не заинтересованы в количественном сокращении носителей и боезарядов. Выход США из ДРСМД позволит дополнить арсенал имеющихся баллистических и крылатых ракет морского и воздушного размещения новыми моделями обоих классов наземного базирования. Возникнут возможности размещения ракет средней дальности, в первую очередь в Азиатско-Тихоокеанском регионе – на территориях Австралии, Японии, с меньшей вероятностью – Республики Корея, в качестве противовеса потенциалу КНР, более 50 % которого приходится на ракеты средней и меньшей дальности, и КНДР.

Одновременно США могут попытаться развернуть такие ракеты в Европе – как средство сдерживания России и усиления военно-политического политического давления на Иран. Ответные меры со стороны России, которые будут зеркальными, позволят США оправдать реализацию любой программы развития ПРО в Европе, а также убедить европейских союзников увеличить военные расходы. Такой сценарий развития событий на долгосрочную перспективу не только положит конец попыткам Москвы развивать диалог с западноевропейскими странами НАТО о создании новой архитектуры европейской безопасности, но и позволит США создать дополнительные барьеры на пути развития политических и экономических связей между Россией и ЕС, в том числе и в энергетической сфере.

В среднесрочной перспективе США по технологическим и финансовым причинам не смогут реализовать проект глобальной стратегической ПРО и всерьёз ограничить возможности стратегических ядерных сил России. Поэтому приоритет Вашингтона – существенное наращивание потенциала оборонительных систем нестратегического характера, ориентированных не только на перехват баллистических, но и крылатых ракет, и их перспективная оптимизация для перехвата отдельных стратегических целей баллистического характера. Это обстоятельство сужает поле для диалога. И если в 2009 – 2016 гг. США настойчиво заявляли, что ракетные комплексы в Европе направлены против "иранской угрозы", а в Азиатско-Тихоокеанском регионе – против угрозы для США и их союзников со стороны КНДР, то сегодня уже никто не отрицает, что следующий этап развития систем ПРО США в Европе и в Азиатско-Тихоокеанском регионе нацелен на противодействие российской и китайской угрозам. Опубликованный в начале 2019 г. "Обзор противоракетной обороны", определяющий приоритеты США в этой сфере на ближайшие годы, ставит целью развитие нестратегических систем ПРО, перехватывающих ракеты средней и меньшей дальности. Он предполагает развёртывание этих систем в первую очередь на европейском и тихоокеанском театрах, а также наращивание сопутствующих космических средств [14]. Такой подход тесно увязан с решением США о выходе из ДРСМД. Стремление России создать собственные системы ПРО в рамках развития Воздушно-космических сил и улучшить их тактико-технические характеристики будет фактором, повышающим вероятность диалога с США по этому вопросу, однако многое будет зависеть от развития ситуации на других направлениях и политического климата в отношениях между двумя странами.

Большинство угроз для безопасности России в военной и невоенной сферах дополняют друг друга, они системно взаимосвязаны. Их развитие и обусловленные ими риски нужно анализировать и прогнозировать в комплексе – многие из них связаны с проблемами экономического и научно-технологического развития. Всё это требует пересмотра приоритетов в области подготовки гражданских и военных специалистов в военно-политической сфере, выработки новой тематики исследований в области гуманитарных и общественных наук, связанных с изучением проблем военной и невоенной безопасности, а также стратегической стабильности и контроля над вооружениями. Здесь требуется новый синтез военных и гражданских исследований в области прогнозирования развития военных технологий, вооружения и военной техники, с изучением проблем международных отношений и безопасности, военной экономики и смежных гражданских секторов, а также политической психологии и международного права. Российская академия наук могла бы сыграть организующую и координирующую роль в развитии таких направлений исследований и подготовки кадров.

About the authors

F. G. Voitolovsky

Author for correspondence.
Email: seadog@imemo.ru

corresponding member of RAS, director

References

Supplementary files