Physician-psychiatr in the role of an expert on trial

Full Text

Предсѣдатель Н. Поповъ.

Мм, г-ни и Мм. г-ри!

Въ каждой наукѣ, во всякій періодъ ея развитія, всегда можно найти цѣлый рядъ спорныхъ вопросовъ, которые въ данный моментъ стоятъ, такъ сказать, на очереди и ждутъ своего окончательнаго разрѣшенія. Особенно много такихъ вопросовъ возникаетъ въ то время, когда извѣстная наука вступаетъ въ новый періодъ своего развитія, когда намѣчаются новые пути въ ея поступательномъ движеніи, выдвигаются новыя теоріи, предлагаются новые методы изслѣдованія. Въ такомъ случаѣ обиліе спорныхъ вопросовъ, выступающихъ на сцену, указываетъ только на то, что прежнія положенія, господствовавшія въ наукѣ, сдѣлались несостоятельными, существовавшіе взгляды отжившими, старыя теоріи—шаткими, непригодными. Извѣстная степень оживленія въ научной разработкѣ наиболѣе назрѣвшихъ вопросовъ, замѣтная страстность при ихъ обсужденіи и рѣшеніи, обычныя при этомъ увлеченія и ошибки—все это достаточно характеризуетъ каждое новое направленіе въ наукѣ, все это наблюдается при возникновеніи каждой новой школы.

Однако, первоначальныя ошибки и заблужденія, возникающіе споры и разногласія не служатъ еще показателемъ непригодности даннаго новаго направленія и не могутъ еще подрывать его научнаго значенія, такъ какъ мы знаемъ, что первые результаты, добытые съ помощью новыхъ методовъ изслѣдованія, рѣдко бываютъ окончательными, а обычно при дальнѣйшихъ провѣрочныхъ излѣдованіяхъ подвергаются измѣненіямъ и исправленіямъ, переработываются и дополняются. Плодотворность и устойчивость каждаго новаго направленія въ наукѣ стоитъ въ прямой зависимости отъ правильности самаго метода изслѣдованія. Разъ методъ изслѣдованія вѣренъ, точенъ и прочно обоснованъ, мы всегда и съ первыхъ же шаговъ можемъ опредѣлить и предсказать, насколько новое направленіе окажется полезнымъ и продуктивнымъ, насколько оно можетъ способствовать прогрессивному развитію данной науки. А въ области положительныхъ наукъ выборъ правильнаго метода изслѣдованія имѣетъ особенно важное значеніе.

Я позволилъ себѣ предпослать здѣсь эти замѣчанія въ виду того, что въ настоящее время и въ судебной психопатологіи возникаетъ цѣлый рядъ вопросовъ, которые должны быть разсмотрѣны съ иныхъ точекъ зрѣнія, должны вновь подвергнуться всестороннему обсужденію примѣнительно къ современнымъ требованіямъ жизни и при помощи новыхъ методовъ изслѣдованія. Дѣло въ томъ, что не такъ давно появившееся и уже достаточно упрочившееся новое направленіе въ наукѣ уголовнаго права естественнымъ образомъ должно было коснуться также и судебной психопатологіи. Это новое направленіе создало уже цѣлую школу антропологовъ-позити- вистовъ, которые своими изслѣдованіями въ значительной степени способствовали успѣшному сближенію медицины съ юриспруденціей на почвѣ изученія „преступнаго человѣка“. Такъ какъ вмѣстѣ съ этимъ юристы стали больше интересоваться судебно-медицинскими вопросами, въ особенности судебно-психіатрическими, то весьма понятно, что вопросъ о психіатрической экспертизѣ, какъ вопросъ спорный и въ то же время практически очень важный, не могъ не подвергнуться вновь детальному разсмотрѣнію, не могъ не обратить на себя вниманія представителей новой школы.

Дѣйствительно, вопросъ о психіатрической экспертизѣ, имѣющій близкое отношеніе къ юриспруденціи и особенно интересующій криминалистовъ, за послѣднее десятилѣтіе замѣтно выдвинулся и сталъ горячо обсуждаться съ различныхъ точекъ зрѣнія. Въ Россіи (на съѣздахъ и въ ученыхъ обществахъ) этотъ вопросъ также подвергался оживленнымъ дебатамъ. Для насъ всестороннее обсужденіе вопроса о психіатрической экспертизѣ въ настоящее время имѣетъ еще то исключительно важное значеніе, что въ виду проекта новыхъ уставовъ является весьма желательнымъ, чтобы въ пересмотрѣнныхъ законахъ нашли себѣ мѣсто тѣ выводы и положенія, которые выработаны и установлены современной наукой.

Имѣя въ виду эти соображенія, а также желая высказаться по одному изъ самыхъ важныхъ въ практическомъ отношеніи судебно-медицинскихъ вопросовъ, я и беру на себя смѣлость въ сегодняшнемъ засѣданіи остановить ненадолго вниманіе высокочтимаго собранія и попрошу снисходительно выслушать нѣкоторыя соображенія, которыя могутъ служить къ выясненію и правильному пониманію той роли, какую въ настоящее время призванъ играть врачъ психіатръ на судѣ, являясь въ качествѣ эксперта; вмѣстѣ съ этимъ я постараюсь указать на существующіе недостатки въ постановкѣ у насъ психіатрической экспертизы и на желательныя въ этомъ отношеніи реформы, при наличности тѣхъ данныхъ, которыя добыты въ новѣйшее время уголовной антропологіей.

Правильное разрѣшеніе вопроса о психіатрической экспертизѣ несомнѣнно имѣетъ громадное значеніе для судебной практики. Разнообразныя патологическія явленія въ жизни современнаго общества настойчиво указываютъ на необходимость возможно полнаго и глубокаго изученія какъ здоровой, такъ въ особенности больной души человѣка. Никто теперь не будетъ оспаривать той выдающейся роли, какую пріобрѣла психіатрія въ наукѣ и въ жизни. Новѣйшіе выводы психіатріи дали толчокъ къ возникновенію настоящаго столь плодотворнаго позитивнаго направленія въ наукѣ уголовнаго права и легли въ основаніе новыхъ гуманныхъ теорій въ области этой науки. Многія положенія, заимствованныя изъ ученія о душевныхъ болѣзняхъ, способствовали правильной постановкѣ нѣкоторыхъ сложныхъ философскихъ вопросовъ и наиболѣе удачному разрѣшенію самыхъ запутанныхъ проблемъ изъ области психологіи. Да это и понятно, такъ какъ всѣ психіатрическіе принципы взяты изъ практики, собраны въ школѣ жизни, откуда „раздаются жалобы и страданія, несчастія и вопли, завыванія и стоны“. Недаромъ еще старые авторы говорили, что „только тотъ, кто знаетъ сумасшествіе, знаетъ и человѣка“.

Само собою разумѣется, что наиболѣе трудными вопросами, съ которыми психіатру приходится встрѣчаться на судѣ, являются тѣ, когда необходимо точно распознать, правильно оцѣнить и доказать другимъ существованіе у обвиняемаго неясныхъ признаковъ душевнаго разстройства, скрытыхъ болѣзненныхъ симптомовъ, тонкихъ уклоненій отъ нормальной психической дѣятельности. Несомнѣнно, что рѣзко выраженныя, типичныя формы помѣшательства, которыя являются очевидными для профана и вполнѣ убѣдительными для судьи, не могутъ возбуждать на судѣ никакихъ недоразумѣній. Для психіатра, выступающаго экспертомъ на судѣ, трудную задачу представляютъ лишь сомнительныя душевныя состоянія, которыя вызываютъ большія разногласія между судьями, присяжными, а подчасъ даже между самими экспертами. Но именно такіе тонкіе виды душевнаго разстройства и должны въ научномъ отношеніи особенно интересовать всякаго истинно-образованнаго психіатра, анализъ такихъ случаевъ и долженъ главнымъ образомъ составлять задачу психіатрической экспертизы, какъ научнаго акта.

Къ сожалѣнію, благодаря неправильнымъ взглядамъ на экспертизу, установившимся въ судебной практикѣ, а также въ виду крупныхъ недостатковъ въ существующихъ у пасъ законоположеніяхъ о душевно-больныхъ психіатру на судѣ приходится встрѣчаться съ цѣлымъ рядомъ препятствій, затрудняющихъ правильное разрѣшеніе судебно-психіатрическихъ вопросовъ, приходится сталкиваться съ массою такихъ неблагопріятныхъ условій, которыя дѣлаютъ психіатрическую экспертизу неполной, ненаучной, а потому часто неудовлетворительной.

Вь литературѣ, особенно иностранной, высказывалось много разнорѣчивыхъ взглядовъ на экспертизу вообще и въ частности на психіатрическую. Врачи и юристы по этому вопросу долго и много спорили и однако до сихъ поръ еще не пришли къ окончательному выводу: юридическія понятія объ экспертизѣ слишкомъ рѣзко расходятся съ понятіями медицинскими.

Существуетъ три главнымъ воззрѣнія на роль и значеніе экспертизы вообще.

Согласно первому воззрѣнію экспертизу считаютъ совершенно особеннымъ и самостоятельнымъ видомъ доказательства на судѣ. По второму воззрѣнію экспертиза не представляетъ собою самостоятельнаго вида доказательства, а приравнивается къ свидѣтельскимъ показаніямъ. Представители третьяго воззрѣнія смотрятъ на экспертизу не какъ на судебное доказательство, а считаютъ экспертовъ судьями фактовъ, judices facti.

Постараемся разобрать эти три основныхъ воззрѣнія, имѣя при этомъ постоянно въ виду по преимуществу психіатрическую экспертизу.

Первый и второй взгляды на экспертизу, по моему мнѣнію, основаны на недоразумѣніи, на неправильной постановкѣ вопроса, и потому легко могутъ быть опровергнуты, особенно по отношенію къ психіатрической экспертизѣ. По этому поводу совершенно справедливо разсуждаетъ проф. Владиміровъ ¹), доказывая несостоятельность двухъ первыхъ вышеупомянутыхъ воззрѣній. Проф. Владиміровъ указываетъ на то, что въ широкомъ смыслѣ слова медицинская экспертиза, пожалуй, можетъ считаться доказательствомъ, такъ какъ она всегда или подтверждаетъ какіе либо факты, возникающіе на судѣ, или отрицаетъ ихъ; но въ тѣсномъ смыслѣ слова экспертиза не есть доказательство,—она не есть доказательство въ томъ смыслѣ, какой установился за этимъ терминомъ въ судебной практикѣ и какой придаютъ этому понятію юристы.

Если мы вникнемъ въ сущность психіатрической экспертизы, то несомнѣнно найдемъ здѣсь такіе элементы, которые совершенно противорѣчатъ понятію доказательства въ юридическомъ смыслѣ. Съ понятіемъ доказательства юристы обыкновенно соединяютъ обстоятельства дѣла, имѣющія то или другое отношеніе къ данному судебному процесу, или свидѣтельскія показанія, такъ или иначе трактующія о данномъ противозаконномъ дѣйствіи, къ которому свидѣтельствующіе случайно имѣли какое либо касательство. Совсѣмъ другое представляютъ собою показанія врача-эксперта: онъ не свидѣтель фактовъ, онъ не подтверждаетъ и не отрицаетъ обстоятельствъ дѣла—онъ только принимаетъ во вниманіе эти обстоятельства, разбираетъ ихъ, словомъ—анализируетъ факты, чтобы затѣмъ высказать свое мотивированное заключеніе. Отсюда слѣдуетъ, что экспертиза не доказательство, а сужденіе о доказательствахъ, умозаключеніе, сдѣланное на основаніи имѣющихся въ дѣлѣ данныхъ.

Такимъ образомъ, роль эксперта на судѣ существенно отличается отъ роли свидѣтеля. Это различіе особенно хорошо и вѣрно устанавливаетъ Фостэнъ-Эли ²); онъ говоритъ: „свидѣтели и эксперты отправляютъ двѣ совершенно различныя функціи, которыя ни въ какомъ случаѣ не должны быть смѣшиваемы. Свидѣтелей создаетъ само преступленіе; они призываются на судъ не по чьей либо волѣ, произвольно, а самыми обстоятельствами, приведшими ихъ туда, гдѣ совершено было преступленіе, или поставившими ихъ въ какія либо отношенія съ подсудимымъ. Ихъ дѣло на судѣ изложить только факты, видѣнные или вообще имъ извѣстные. Напротивъ, экспертъ выбирается судьею; приглашеніе того или другого эксперта—произвольно, не обусловлено обстоятельствами дѣла. На судѣ они не излагаютъ фактовъ, видѣнныхъ или случайно узнанныхъ, а даютъ судьѣ спеціальныя свѣдѣнія, которыми обладаютъ, изслѣдуютъ и оцѣниваютъ факты, поручаемые имъ для этой цѣли правосудіемъ, и объявляютъ свое мнѣніе, сужденіе о нихъ". Далѣе, существенное различіе заключается еще въ томъ, что свидѣтели отвѣчаютъ за свои показанія: если послѣднія не истинны, они подлежатъ наказанію за ложное свидѣтельство; эксперты ж,е за свое заключеніе отвѣчаютъ лишь передъ судомъ своей совѣсти. А нельзя не признать, что этотъ судъ, судъ передъ своей совѣстью, и надежнѣе, и страшнѣе, и дѣйствительнѣе всякаго другого суда. Экспертъ-психіатръ, давая свое заключеніе о душевномъ состояніи подсудимаго, всегда твердо помнитъ, какую трудную и отвѣтственную роль онъ беретъ на себя, какія послѣдствія можетъ вызвать его мнѣніе о психической дѣятельности даннаго лица. На этомъ основаніи психіатръ не можетъ внести въ свою экспертизу ничего произвольнаго, проблематичнаго, гадательнаго: онъ высказываетъ только то, въ чемъ хорошо убѣдился на основаніи своего изслѣдованія, что подсказываютъ ему его спеціальныя знанія, что диктуетъ наука.

Такимъ образомъ, критическій разборъ первыхъ двухъ воззрѣній на экспертизу привелъ насъ къ выводу, что эксперты должны являться на судѣ судьями фактовъ, judices facti. Эготъ нашъ выводъ какъ разъ совпадаетъ съ мнѣніемъ представителей третьяго воззрѣнія на экспертизу. Я лично стою на сторонѣ именно этого воззрѣнія и полагаю, что такой взглядъ на сущность экспертизы вообще, а тѣмъ болѣе психіатрической, только и можетъ выдержать строго научную критику и вполнѣ отвѣчать задачамъ правосудія. Только при томъ условіи, если на эксперта будутъ смотрѣть, какъ на судью фактовъ, мы, врачи, являясь на судѣ, будемъ имѣть возможность согласовать основные психіатрическіе принципы, установленные современной наукой, съ требованіями закона, а слѣдовательно и съ требованіями, предъявляемыми намъ судебными властями. Судья для открытія истины пользуется всѣми возможными средствами, всѣми необходимыми для его цѣли данными: обстоятельствами дѣла, осмотромъ, допросомъ свидѣ телей, разсмотрѣніемъ относящихся къ дѣлу документовъ и проч. Равнымъ образомъ и психіатръ-экспертъ для правильнаго опредѣленія душевнаго состоянія обвиняемаго долженъ имѣть право пользоваться всѣми тѣми данными, которыя могутъ служить къ открытію истины. Вѣдь мы должны согласиться, что въ исполненіи этого требованія столько же заинтересованъ и самъ судья, который, призвавъ себѣ помощника для разрѣшенія спеціальнаго вопроса, въ силу этого уже долженъ поставить его въ соотвѣтствующія условія, чтобы имѣть затѣмъ право требовать отъ психіатра основательной и полной экспертизы, на основаніи которой судъ могъ бы правильно примѣнить законъ къ данному лицу. Мнѣніе врача- психіатра о состояніи душевныхъ способностей подсудимаго только тогда будетъ вполнѣ научнымъ, когда оно основано на изученіи всей жизни даннаго лица, на анализѣ его поведенія до, во время и послѣ совершенія преступленія.

Вѣдь и сами юристы (Mittermayer) соглашаются съ тѣмъ, что „наилучшимъ образцомъ для способа дѣйствія эксперта, занимающагося испытаніемъ умственныхъ способностей подсудимаго, можетъ служить способъ дѣйствій, котораго держится опытный врачъ дома умалишенныхъ при изслѣдованіи душевнаго состоянія больного во время пріема его въ это заведеніе“. А если это такъ, то врачу-психіатру должна быть предоставлена возможно полная свобода при производствѣ имъ экспертизы. Представители суда, при тѣхъ широкихъ полномочіяхъ, какія даны имъ закономъ, всегда сумѣютъ и найдутъ возможность поставить эксперта въ соотвѣтствующія условія для полученія наиболѣе надежныхъ результатовъ, какъ только они усвоятъ вполнѣ научный и правильный взглядъ на психіатрическую экспертизу.

Роль психіатра на судѣ въ значительной степени осложняется еще тѣмъ обстоятельствомъ, что сама по себѣ психіатрическая экспертиза имѣетъ свои исключительныя особенности, оцѣнить которыя надлежащимъ образомъ можетъ только лицо, хорошо знакомое съ ученіемъ о душевныхъ болѣзняхъ. Несмотря на то, что представители суда, какъ учить насъ ежедневный опытъ, сталкиваясь въ своей судебной практикѣ съ психіатрическими вопросами, сплошь и рядомъ обнаруживаютъ очевидное незнаніе основъ психіатріи, они тѣмъ не менѣе въ соотвѣтствующихъ случаяхъ твердо отстаиваютъ свои права и доказываютъ, что только они, и они одни, могутъ и должны рѣшать вопросы о способности ко вмѣненію.

Такимъ образомъ, вопросъ о способности ко вмѣненію какъ будто изъемлется изъ вѣдѣнія медицины и становится чисто юридическимъ вопросомъ. Такой взглядъ, по крайней мѣрѣ, установился въ нашей судебной практикѣ и, къ сожалѣнію, поддерживается даже нѣкоторыми психіатрами и судебными врачами. Однако, подобный взглядъ, по моему мнѣнію, представляется недостатотно обоснованнымъ и на практикѣ ведетъ къ печальнымъ недоразумѣніямъ.

Здѣсь очевиднымъ образомъ произошло смѣшеніе понятій вслѣдствіе отождествленія двухъ различныхъ терминовъ, а именно: способность ко вмѣненію и вмѣненіе. Терминъ „способность ко вмѣненію“ представляетъ собою лишь юридическую формулу для обозначенія извѣстнаго душевнаго состоянія даннаго субъекта, а „вмѣненіе“ есть ничто иное, какъ чисто юридическій актъ, т. е. заключеніе суда о признаніи даннаго лица виновнымъ и назначеніе ему соотвѣтствующаго наказанія. Отсюда видно, что понятія „способность ко вмѣненію“ и „вмѣненіе“ далеко не тождественны. Если мы признаемъ даннаго субъекта способнымъ ко вмѣненію, то этимъ самымъ указываемъ на то, что состояніе его умственныхъ способностей вполнѣ позволяетъ примѣнить къ нему извѣстное наказаніе. Несомнѣнно, что опредѣленіе состоянія душевной дѣятельности есть чисто медицинскій актъ, и слѣдовательно рѣшеніе вопроса о способности ко вмѣненію должно лежать исключительно на обязанности эксперта-психіатра.Изъ русскихъ психіатровъ этотъ взглядъ уже давно защищалъ проф. Фрезе, а въ послѣднее время его горячо отстаиваетъ д-ръ Сербскій ³). Изъ юристовъ такого же мнѣнія держится Д. А. Дриль и проф. Владиміровъ. Особенно убѣдительно доказываетъ правильность и основательность такого взгляда на роль психіатра-эксперта проф. Фрезе въ своей „Судебной психологіи". „Опредѣленіе способа и мѣры наказанія,—говоритъ онъ,—сообразно съ обстоятельствами дѣла вполнѣ принадлежитъ суду. Никто и не сомнѣвается въ томъ, что вмѣненіе составляетъ собою юридическій актъ, оканчивающійся приговоромъ или освобожденіемъ отъ суда обвиняемаго. Но изъ того, что судъ вмѣняетъ, далеко еще не слѣдуетъ, чтобы онъ также опредѣлялъ способность ко вмѣненію. Понятія „опредѣленіе способности ко вмѣненію" и „вмѣненіе кому либо дѣянія въ вину" нисколько не совпадаютъ одно съ другимъ уже потому, что способность ко вмѣненію есть извѣстное душевное состояніе даннаго лица, а вмѣненіе состоитъ въ умственномъ актѣ представителей суда. Для того, чтобы судъ могъ вмѣнять или не вмѣнять, предварительно требуется опредѣленіе способности ко вмѣненію заинтересованнаго лица. Способность ко вмѣненію—это фактическое обстоятельство, которое должно быть уже признано, для того чтобы приступить ко вмѣненію".

Разъ мы признали, что рѣшеніе вопроса о способности ко вмѣненію подсудимаго должно принадлежать эксперту- психіатру, мы тѣмъ самымъ высказали наше отношеніе къ другому очень важному въ практическомъ отношеніи вопросу, а именно къ вопросу объ обязательности мнѣнія экспертовъ для суда.

Въ самомъ дѣлѣ: психіатръ - экспертъ, какъ научный судья фактовъ, даетъ свое заключеніе о душевной дѣятельности даннаго лица на основаніи тщательнаго изученія всей его личности; несомнѣнно, что для такого изслѣдованія необходимы спеціальныя свѣдѣнія, которыми можетъ обладать только врачъ. Отсюда должно быть очевиднымъ, что критиковать, оцѣнивать или провѣрять научное мнѣніе эксперта можетъ лишь такое же свѣдующее лицо, или еще болѣе опытное и компетентное, но никоимъ образомъ не судья. Вполнѣ правъ Д. А. Дриль, заявляя по этому поводу слѣдующее: „Судъ, призывая экспертовъ, тѣмъ самымъ самъ росписы- вается въ своей некомпетентности рѣшить подлежащій вопросъ по недостатку необходимыхъ для того знаній. Какъ же можетъ послѣ этого судъ оцѣнивать и провѣрять мнѣніе экспертовъ, принимать или отвергать его? Если у него прежде не было необходимыхъ знаній, то у него нѣтъ ихъ и теперь. Мнѣніе экспертовъ должно быть обязательнымъ для суда“ ⁴).

Мнѣ думается, что приведеннымъ соображеніямъ нельзя отказать въ достаточной убѣдительности, и потому для меня лично представляется непонятнымъ, почему до сихъ поръ еще приходится встрѣчать такъ много противниковъ этого положенія. Казалось бы, для всѣхъ должно быть очевиднымъ, что суду, прежде чѣмъ рѣшать вопросъ о вмѣненіи обвиняемому въ вину содѣяннаго, слѣдуетъ удостовѣриться, подлежитъ ли данное лицо его вѣдѣнію. т. е. вмѣняемо ли оно, такъ какъ вмѣняемость, въ юридическомъ смыслѣ, есть психологическая возможность примѣненія уголовныхъ законовъ. А этотъ вопросъ, т. е. вопросъ о способности ко вмѣненію, какъ мы старались доказать выше, всецѣло принадлежитъ вѣдѣнію медицины. Въ этомъ случаѣ экспертъ совсѣмъ не вторгается въ область юриспруденціи, какъ утверждаютъ нѣкоторые: онъ рѣшаетъ здѣсь спеціально медицинскій вопросъ относительно того, существовало ли у подсудимаго душевное разстройство и можно ли это разстройство поставить въ связь съ совершеннымъ преступленіемъ. „Разъ этотъ фактическій медицинскій вопросъ будетъ рѣшенъ утвердительно,—говоритъ Дриль,— остальная часть сложнаго вопроса объ уголовной виновности будетъ рѣшена уже закономъ, который скажетъ, что здѣсь нѣтъ мѣста уголовному вмѣненію. Суду послѣ этого, очевидно, будетъ дѣлать нечего. Ему останется только постановить о передачѣ обвиняемаго въ вѣдѣніе медицины.

Отстаивая обязательность для суда мнѣнія психіатра- эксперта, я далекъ отъ мысли считать психіатрическую экспертизу, при настоящемъ состояніи нашихъ знаній, вполнѣ безукоризненной. Напротивъ, принимая во вниманіе недостаточность нашихъ свѣдѣній по физіологіи и патологіи центральной нервной системы, а также ограниченность нашихъ знаній о душевныхъ отправленіяхъ, необходимо согласиться съ тѣмъ, что психіатру въ его судебно-медицинской практикѣ иногда приходится прибѣгать къ эмпирически-психологиче- скому методу. Однако тотъ фактъ, что и въ настоящее время психіатръ можетъ точно діагносцировать многія душевныя заболѣванія, нерѣзко выраженныя, въ состояніи опредѣленно высказаться о характерѣ страданія и сдѣлать вѣрное предсказаніе о теченіи и объ исходѣ болѣзни,—уже этотъ фактъ, повторяю, обязываетъ судъ съ довѣріемъ и уваженіемъ относиться къ психіатрической экспертизѣ.

Если же въ судебно-медицинской практикѣ встрѣчаются иногда такіе случаи, когда даже опытный спеціалистъ становится въ затрудненіе и не рѣшается съ опредѣленностью высказаться о состояніи умственной дѣятельности подсудимаго, то это еще нисколько не доказываетъ, что психіатрическая экспертиза вообще неудовлетворительна и что довѣрять ей нельзя. Такіе факты указываютъ лишь на трудность и сложность психіатрической экспертизы. Вѣдь здоровье и нездоровье—очень растяжимыя понятія; въ особенности трудно опредѣлять границы душевнаго здоровья. А между тѣмъ психіатру на судѣ весьма нерѣдко приходится давать заключеніе о такихъ субъектахъ, которые въ предыдущей жизни только обращали на себя вниманіе общества оригинальностью и эксцентричностью своихъ поступковъ, кототые при этомъ считались даже за талантливыхъ и выдающихся людей, но которые въ то же время носили на себѣ печать болѣзненнаго темпера- мента, обнаруживали много недочетовъ въ сферѣ чувства и вообще крупныя аномаліи психо-нервной организаціи. Такіе субъекты при извѣстныхъ условіяхъ могутъ совершать наказуемые закономъ поступки, за каковые однако они иногда не должны подлежать отвѣтственности, вслѣдствіе своего болѣзненнаго состоянія.

Въ подобныхъ случаяхъ эксперту приходится рѣшать трудную задачу: ему нужно произвести глубокій психологическій анализъ личности для рѣшенія вопроса, не перешагнулъ ли такой субъектъ за границу нормальнаго умственнаго здоровья. „Опытъ учитъ,—-говоритъ великій французскій психіатръ Морель,—что кромѣ душевныхъ болѣзней собственно, какъ ихъ описываютъ въ книгахъ, наблюдаютъ въ сумасшедшихъ домахъ и понимаютъ въ общежитіи, совершается множество поступковъ, которые своей странностью, опаснымъ характеромъ и неестественностью причиняютъ судебной совѣсти мучительныя затрудненія“ ⁵). Въ такихъ случаяхъ иногда и наука не рѣшается произнести своего окончательнаго сужденія о томъ, имѣется ли тутъ душевная болѣзнь или нѣтъ. Но такъ какъ мнѣніе психіатра и въ этихъ случаяхъ должно служить основаніемъ для судей и присяжныхъ при окончательномъ рѣшеніи участи подсудимаго, то психіатрическая экспертиза всегда обязана подробно разобрать и выяснить всѣ характеристическія особенности душевной жизни даннаго лица, чтобы изъ такого анализа судъ могъ съ достаточной ясностью представить себѣ, насколько обвиняемый уклонялся отъ нормальнаго состоянія умственныхъ способностей, „сколько у него было возможности и поводовъ ненормально чувствовать, думать, желать и дѣйствовать“. Судья въ каждомъ отдѣльномъ случаѣ можетъ предлагать эксперту болѣе конкретные вопросы и формулировать ихъ по своему усмотрѣнію— это его законное право; но психіатръ, не имѣя возможности высказаться болѣе опредѣленно, всегда долженъ отвѣчать на предлагаемые ему на судѣ вопросы по своему крайнему разумѣнію—это его естественное право. Мнѣніе эксперта не можетъ нисколько стѣснять судью, такъ какъ оно для него по закону не обязательно и судья можетъ не соглашаться съ выводомъ экспертизы, постановляя приговоръ по своему внутреннему убѣжденію. Однако это нисколько не говоритъ за правильность и вѣрность того взгляда, будто бы „убѣжденіе судьи выше, чѣмъ совѣсть врача".

Нужно имѣть еще въ виду, что врачу-психіатру, по особенностямъ его спеціальности, какъ въ ежедневной практической дѣятельности, такъ равно и въ роли эксперта на судѣ, нерѣдко приходится считаться съ различнаго рода общественными предубѣжденіями, со всевозможными посторонними вліяніями. Каждый знаетъ, какъ подозрительно относится общество къ заключеніямъ психіатровъ, какъ скептически оно смотритъ на психіатрическую экспертизу. Несмотря на то, что общественное мнѣніе въ большинствѣ случаевъ стоитъ на сторонѣ обвиняемыхъ и что вообще общество всегда склонно снисходительно и съ сожалѣніемъ относиться къ личности преступника, тѣмъ не менѣе почти въ каждомъ случаѣ, когда психіатръ-экспертъ высказывается на судѣ въ пользу обвиняемаго, признавая его ненормальнымъ и потому невмѣняемымъ, то же общественное мнѣніе сейчасъ же измѣняетъ своему обычному настроенію, становится въ оппозицію и обвиняетъ врачей въ томъ, что они всѣхъ заподозрѣнныхъ склоны признавать душевно-больными. Само собою разумѣется, что научная экспертиза должна оставаться глухой къ голосу общественнаго мнѣнія, и психіатръ обязанъ лишь прислушиваться къ голосу своей совѣсти, слѣдовать указаніямъ науки. Тѣмъ не менѣе въ нѣкоторыхъ случаяхъ психіатру необходимо имѣть большой запасъ гражданскаго мужества, чтобы при производствѣ экспертизы отрѣшиться отъ всѣхъ постороннихъ вліяній, идти наперекоръ общественному мнѣнію и вести на судѣ трудную и неравную борьбу съ установившимися ложными взглядами на душевныя болѣзни.

Остановившись болѣе подробно на роли психіатра- эксперта въ уголовномъ судѣ, мнѣ уже не придется много говорить о психіатрической экспертизѣ въ дѣлахъ гражданскихъ. Существующій у насъ по настоящее время порядокъ освидѣтельствованія признанъ уже всѣми, какъ юристами, такъ и психіатрами, совершенно неудовлетворительнымъ. Этотъ порядокъ въ общихъ чертахъ установленъ еще именнымъ указомъ Петра I въ 1722 году.

Нужно однако имѣть въ виду, что въ то время этотъ указъ преслѣдовалъ спеціальныя цѣли. Извѣстно, что многія нововведенія великаго преобразователя Россіи не встрѣчали сочувствія въ обществѣ и особенно среди дворянъ, которые, между прочимъ, систематически уклонялись отъ введенной Петромъ I обязательной государственной повинности. Не желая отдавать въ службу своихъ сыновей, дворяне обыкновенно доносили въ сенатъ, что ихъ недоросли на годятся для службы, что ихъ нельзя ничему научить, такъ какъ они дураки отъ рожденія. Подобныя заявленія поступали такъ часто, что нельзя было не заподозрить въ этомъ систематическаго обмана. Желая прекратить это намѣренное и незаконное уклоненіе отъ обязанностей службы, Петръ Великій издалъ указъ, въ которомъ повелѣлъ о дуракахъ „подавать извѣстіе въ сенатъ, а въ сенатѣ свидѣтельствовать“, причемъ самый способъ освидѣтельствованія предписанъ слѣдующій: „сенату спрашивать ихъ предъ собою о всякомъ домовомъ состояніи, какъ бы можно умному человѣку отвѣтъ въ томъ учинитъ, и ежели по вопросу отповѣди учинить не можетъ, а станетъ инакое о томъ говорить, что можно изъ того дурачество познать“.

Указы Петра Великаго касались только дураковъ, т. е. слабоумныхъ отъ рожденія, и примѣнялись на практикѣ около столѣтія. Послѣдующимъ указомъ сената въ 1815 г. установлено различіе въ освидѣтельствованіи между безумными и сумасшедшими, при чемъ первые попрежнему должны были высылаться для освидѣтельствованія въ Сенатъ, а вторые стали свидѣтельствоваться на мѣстѣ. Освидѣтельствованіе этихъ послѣднихъ производилось черезъ Врачебную Управу и затѣмъ о результатахъ дѣлалось донесеніе въ Сенатъ, что предписывалось слѣдующими словами указа:"...и когда по свидѣтельству сему сумасшествіе признано будетъ несомнительнымъ, тогда съ подробнымъ описаніемъ всѣхъ обстоятельствъ представлять Правительствующему Сенату па его заключеніе". Съ 1835 года, согласно Высочайше утвержденному мнѣнію Государственнаго Совѣта, не только сумасшедшіе, но также и безумные отъ рожденія стали свидѣтельствоваться въ губернскихъ городахъ на одинаковыхъ основаніяхъ.

Такой порядокъ освидѣтельствованія душевно-больныхъ практикуется у насъ до настоящаго времени и самый способъ освидѣтельствованія носитъ тотъ же первоначальный характеръ, который былъ установленъ еще Петромъ I. Объ этомъ такъ гласитъ ст. 373, X т.: „Освидѣтельствованіе заключается въ строгомъ разсмотрѣніи отвѣтовъ на предлагаемые вопросы до обыкновенныхъ обстоятельствъ и домашней жизни относящіеся. Какъ вопросы сіи, такъ и объясненія на оные записываются въ составляемый по сему случаю актъ". Этотъ актъ представляется затѣмъ на заключеніе Сената.

Такимъ образомъ, на основаніи постановленнаго акта, съ приведеніемъ отвѣтовъ свидѣтельствуемаго на вопросы, „до обыкновенныхъ обстоятельствъ и домашней жизни относящіеся", Сенатъ заочно рѣшаетъ, долженъ ли человѣкъ быть признанъ сумасшедшимъ или нѣтъ. Не подлежитъ никакому сомнѣнію, и это признано уже всѣми, что такой порядокъ формальнаго освидѣтельствованія душевно-больныхъ не соотвѣтствуетъ требованіямъ науки и опыта.

Изъ всего изложеннаго мы видѣли, что по дѣйствующимъ законамъ дѣятельность психіатра-эксперта стѣснена соблюденіемъ такихъ судебно-процессуальныхъ условій, которыя не только затрудняютъ правильное и вполнѣ научное производство психіатрической экспертизы, но прямо противорѣчатъ основнымъ положеніямъ психіатріи. Неудивительно поэтому, что психіатру нерѣдко приходится въ силу необходимости уклоняться отъ прямой роли эксперта и разъяснять на судѣ самыя простыя вещи, составляющія азбуку психопатологіи. Такъ, психіатру въ залѣ суда весьма часто бываетъ необходимо трактовать о томъ, что душевная болѣзнь можетъ быть безъ бредовыхъ идей и безъ галюцинацій, что очень нерѣдко душевно-больные обнаруживаютъ свою болѣзнь не безсмысленными рѣчами, а только странностями своихъ поступковъ; сплошь и рядомъ психіатръ бываетъ поставленъ въ необходимость доказывать судьямъ и присяжнымъ, что больные, находясь подъ вліяніемъ навязчивыхъ идей или галюцинацій, иногда могутъ совершать ужасныя преступленія, вполнѣ сознавая въ то же время преступность и противозаконность своихъ дѣяній. Между тѣмъ, по смыслу 95 ст. дѣйствующаго Уложенія, судъ только тогда не вмѣняетъ въ вину, когда обвиняемый совершилъ преступленіе, не имѣя понятія о противозаконности и свойствѣ самаго дѣянія. Поэтому, если судья будетъ слѣпо придерживаться буквы закона, то нерѣдко можетъ подвергнуть наказанію несомнѣнно душевно-больного, поступки котораго были обусловлены болѣзненнымъ состояніемъ, были вынужденные, непроизвольные, а слѣдовательно — невмѣняемые.

Отсюда слѣдуетъ, насколько важно для современнаго образованнаго юриста-практика знаніе основъ психіатріи, законовъ психопатологіи. Только при этомъ условіи онъ будетъ имѣть возможность правильно оцѣнить выводы психіатрической экспертизы и согласовать ихъ съ требованіями закона. Общее правило, что законъ всегда отстаетъ отъ науки и потому всегда имѣетъ крупные недостатки. Въ интересахъ истины и правды психіатру на судѣ нерѣдко приходится примѣняться къ требованіямъ закона, подчасъ несогласнымъ съ требованіями науки; равнымъ образомъ и судья долженъ всегда имѣть въ виду недостатки закона и неослабно стремиться къ тому, чтобы на практикѣ приводить его въ большее согласіе съ данными научныхъ наблюденій: этого требуетъ гуманность, справедливость и, наконецъ, здравый смыслъ.

Извѣстное душевное состояніе, признаваемое наукой болѣзненнымъ, не можетъ считаться нормальнымъ передъ лицомъ закона, и это положеніе юристамъ-практикамъ необходимо усвоить твердо. Только недостаточнымъ знакомствомъ представителей юриспруденціи съ естественно-научными методами изслѣдованія и съ выводами положительныхъ наукъ можно объяснить тотъ фактъ, что судьи еще до сихъ поръ ведутъ борьбу съ законами природы, ставя выше и предпочитая имъ законы гражданскіе и уголовные. Пока юристы будутъ поддерживать подобные взгляды, до тѣхъ поръ наше уложеніе о наказаніяхъ всегда будетъ представлять собою лишь „прейскурантъ преступленій“, какъ удачно выразился по этому поводу одинъ авторъ.

Однако хочется вѣрить, что уже безвозвратно миновало то время, когда судьи заботились только о формальномъ составленіи протокола и старались лишь возможно точнѣе подвести каждое данное преступленіе подъ опредѣленную статью закона. Новое плодотворное и гуманное направленіе въ наукѣ уголовнаго права обязываетъ уже теперь юриста-практика больше задумываться надъ каждымъ преступнымъ дѣяніемъ, глубже анализировать душевное состояніе каждаго подсудимаго, а не сваливать все съ такимъ удобствомъ и съ такой простотой на „злую волю“.

Современныя наши свѣдѣнія по криминологіи убѣждаютъ насъ, что преступленіе не представляетъ собою чего либо случайнаго, необъяснимаго. Преступники—это искусственный продуктъ, результатъ наслѣдственности и ненормальныхъ соціальныхъ условій современной общественной жизни; преступленіе, какъ общественное зло, представляетъ собою явленіе, подчиняющееся принципу каузальности. „Пусть не говорятъ намъ,—замѣчаетъ Дриль,—что преступленіе есть явленіе, столь же естественное, какъ рожденіе и смерть: это горькій плодъ общественныхъ нестроеній и зла, съ которыми бороться вполнѣ возможной А если это такъ, то прямая задача науки изслѣдовать законы этихъ явленій, открыть и выяснить причины, ихъ вызывающія. Въ этомъ отношеніи совмѣстная работа юристовъ и врачей можетъ принести сугубо плодотворные результаты. На этомъ благородномъ поприщѣ соединеннаго научнаго труда, направленнаго къ открытію законовъ природы, къ изученію души человѣка, можно достигнуть при дружной работѣ блестящихъ успѣховъ. Совершенно справедливо замѣчаетъ аббатъ Moreau, духовникъ большой тюрьмы Roquette, что „мы слишкомъ много видимъ виновнаго и недостаточно видимъ больного; мы гораздо болѣе заботимся о томъ, чтобы наказать его, нежели о томъ, чтобы излечить, и послѣ этого мы еще находимъ удивительнымъ, что ненависть наполняетъ его сердце" ⁶).

Поэтому не будемъ напрасно клеветать на человѣческую природу, будемъ меньше вѣрить въ зло, а больше придавать значенія болѣзни и невѣжеству: такая точка зрѣнія и гуманнѣе, и справедливѣе. Въ то же время, придерживаясь этой точки зрѣнія, мы и въ научномъ отношеніи достигнемъ гораздо большихъ результатовъ. Были времена, когда сотни невинныхъ людей предавались мучительной смерти, благодаря исключительно только невѣжеству и суевѣрію; тогда возводили на костеръ психопатовъ, истеричныхъ, галюцинантовъ и творили надъ ними судъ во славу Божію, во имя правды и справедливости. Однако наука разсѣяла этотъ мракъ, и только благодаря наукѣ человѣчество теперь спасено отъ ужасовъ пытокъ и инквизиціи. Теперь уже не повторятся тѣ времена, когда тысячи колдуновъ и одержимыхъ подвергались сожженію; прошло также безвозвратно и то время, когда утверждали, что преступныхъ душевно-больныхъ нужно лѣчить на эшафотѣ. А всего этого мы достигли, благодаря успѣхамъ патологической психологіи.

Крайне странно поэтому слышать еще въ настоящее время заявленія, что патологическая психологія будто-бы ослабила силу закона. Я, напротивъ, не колеблясь, хотѣлъ бы утверждать, что новѣйшія завоеванія психопатологіи могли только споспѣшествовать прогресивному развитію законовѣдѣнія и содѣйствовать правильному примѣненію закона къ практическимъ потребностямъ жизни. Успѣхи патологической психологіи въ значительной степени упрочили и утвердили тѣ гуманные, разумные принципы, которые легли въ основу современныхъ законоположеній и благодаря которымъ наши законы по праву пользуются такимъ незыблимымъ авторитетомъ. Психопатологія, слѣдовательно, не могла ослабить силы закона, а, наоборотъ, только способствовала еще большему поднятію его авторитета.

Пусть юристы-судьи ратуютъ за расширеніе своихъ полномочій, пусть они отстаиваютъ свои права, пусть защищаютъ неприкосновенность ввѣренной имъ власти: этого требуетъ отъ нихъ сознаніе долга, который побуждаетъ представителей правосудія всегда стоять на стражѣ закона. Но и мы, врачи, въ такой же степени обязаны слѣдовать указаніямъ нашей науки, мы также призваны проводить въ жизнь трезвые взгляды и устанавливать разумные научные принципы: къ этому обязываетъ насъ данная передъ факультетомъ клятва, этого требуетъ отъ насъ наша совѣсть, къ этому побуждаетъ насъ чувство святости нашего призванія.

 

Рис. 1

 

¹ Л. Владиміровъ. О значеніи врачей-экспѳртовъ въ уголовномъ судопроизводствѣ. Спб. 1870

² Цит. по Владимірову, 1. с

³ Судебная психопатологія. Москва, 1895

⁴ Труды V съѣзда русскихъ врачей.

⁵ См. D-r. К. Лиманъ. Сомнительныя душевныя состоянія передъ судомъ.—Перев. съ нѣм. Спб. 1871.

⁶ ) Moreau. Le monde de prisons. См. Д. Дриль. Психофизическіе типы

About the authors

B. I. Vorotynsky

Society of neuropathologists and psychiatrists at the Imperial Kazan University

Author for correspondence.
Email: info@eco-vector.com

Privat-docent

Russian Federation, Kazan

References

Supplementary files