Revolution from the perspective of the post-classical legal theory

Abstract

The author analyses revolution as a politic-legal phenomenon. Concept of revolution from the perspective of the post-classical methodology is imbuing with new content. Concept of revolution today is a social image, which is constructed by the autocratic politic-legal discourses and has negative population perception.

Full Text

Р еволюция - чрезвычайно важное социаль- ное событие, являющееся объектом разных социальных наук. Междисциплинарность этого феномена включает, несомненно, юриди- ческий аспект, так как при революции (или в результате ее) происходит резкий слом существу- ющего политического режима, господствующей правовой системы. Поэтому юридическая наука не может не изучать это сложное и противоречи- вое явление. Право, будучи формой иных обще- ственных отношений (политических, экономи- ческих и т.д.), изменяется вместе с социальными трансформациями, одним из вариантов которой как раз и выступает революция1. Следовательно, анализ эволюции права, ее «точек бифуркации», механизма воспроизводства правовой реально- сти не может не включать сущность и формы проявления революции. Особую значимость данная тема приобретает сегодня - в связи с чередой новейших («цвет- ных», «оранжевых» и т.п.) революций и в пред- дверии 100-летия революции 1917 г. Важность теоретического осмысления революции как со- бытия, выступающего одним из механизмов из- менения права, свидетельствует о необходимо- сти ее включения в предмет теоретико-правовой науки. В то же время изменения в методологии социогуманитарного знания, в том числе юриди- ческого, связанные с формированием постклас- сической эпистемологии, еще в большей степени актуализируют заявленную тему исследования, вынуждают искать новые подходы в описании и объяснении революции как сложного социаль- ного явления, всегда имеющего юридическую форму внешнего выражения. Постклассическая методология исходит из того, что социальная реальность (включая, ко- нечно, и правовой ее момент, аспект), опреде- ляемая существующими сегодня социальными представлениями, принципиально вероятност- 1 Любое социальное изменение сопровождается право- вой инновацией. на, нестабильна и сложна, подвержена рискам саморазрушения. Такая неопределенность, свя- занная как со сложностью мира, так и с ограни- ченностью человеческого разума, порождает признание многогранности, потенциально - неисчерпаемости любого социального явления и процесса и невозможности одного «единственно правильного» его описания и объяснения; реля- тивности - его относительности к социуму как господствующим социальным представлениям, образующим содержание социальных структур (статусов и связей между ними) и другим со- циальным феноменам; контекстуальности как исторической и социокультурной обусловленно- сти и дополнительности как взаимообусловлен- ности разных аспектов и сторон социального яв- ления или процесса; сконструированности, а не заданности «природой вещей» всех социальных явлений и процессов. В связи с этим возникает неопределенность в категоризации, классификации и квалификации социальной (и правовой) реальности. Приходит- ся констатировать, что сегодня невозможно дать однозначную оценку, в том числе юридическую, сложногосоциальногоявления или процесса. Это связано, во-первых, с невозможностью рассчи- тать отдаленные последствия любого более или менее сложного социального явления2, а также с его дисфункциональностью, имманентно «скры- вающуюся» за любой функцией. Во-вторых, это вытекает из несоизмеримости различных мо- ральных, политических, мировоззренческих (и юридических, всегда связанных с теми и други- ми) точек зрения наблюдателя, производящего оценку социального явления. Так, например, ква- лификация действий, направленных на защиту государственного суверенитета, другой стороной может быть оценено как нарушение права нации 2 Любое, даже самое элементарное действие связано с предшествующими действиями этого человека, других людей, с которыми он связан его (и их) потребностями, ценностями, интересами, мотивами, многочисленными внешними обстоятельствами («вещами») и т.д. на самоопределение, «гуманитарная интервен- ция» при массовом нарушении прав человека другими признается как вторжение во внутрен- ние дела государства, то есть попрание государ- ственного суверенитета и т.п. Неустранимость субъективности позиции наблюдателя, вытека- ющая из принципа дополнительности, не дает возможности описать и объяснить (квалифици- ровать) такого рода ситуации одним «единствен- но правильным» способом. З. Бауман прозорливо пишет, что сегодня «становится все менее и менее ясно, что должен предпринять [политический. - И.Ч.] институт для улучшения ситуации в ми- ре, - даже если рассмотреть маловероятный слу- чай, когда он способен сделать это. Все картины счастливого общества, нарисованные разными красками и множеством кистей за последние два столетия, оказались либо несбыточной мечтой, либо - если их воплощение в действительности и было объявлено - нежизнеспособными [кон- струкциями]. На практике приносит столько же несчастии, сколько и счастья, если не больше»3. В этой связи можно согласиться с утверждени- ем Л. Болтански и Л. Тевено, что неопределен- ность - конечно, относительная, не абсолют- ная - составляет «саму суть человеческого действия»4. Отсюда можно сделать важный методологи- ческий вывод: революция - это не «объектив- ная» данность, а социальный конструкт, результат оценки, прежде всего юридической, номинации и квалификации определенного социального явле- ния как «революции». Социальные явления суще- ствуют как концепты, социальные представления, в которых интериоризируются социальные дей- ствия5. Это не означает, что они - социальные яв- ления - не существуют «на самом деле». Но обла- дать социальным бытием возможно, только если некое событие замечено, ему дано имя (номина- ция), оно подведено под категорию уже известных явлений (квалифицировано). Традиционно революция определяется как радикальная смена власти. Известный англий- ский социолог Э. Гидденс пишет: «В обыденной жизни этот термин имеет весьма различные тол- кования. Например, государственный перево- рот, состоящий в простой смене одной группы лидеров на другую без какого-либо изменения 3 Бауман З. Индивидуализированное общество. М.: Ло- гос, 2002. С. 141. 4 Болтански Л., Тевено Л. Критика и обоснование справед- ливости: Очерки социологии градов. М.: НЛО, 2013. С. 523. По их мнению, это связано с тем, что «окончательное закре- пление квалификаций за людьми, какими бы они ни были, привело бы к разрушению человечества» (Там же. С. 522). 5 «“Объекты” не существуют независимо от концепту- альных схем. Мы разделяем мир на объекты, вводя ту или иную схему описания», - утверждает Х. Патнем. (См.: Putnam H. Reason, Truth and History. Cambridge: Cambridge University Press, 1981. P. 75). политических институтов и системы власти, во- обще не может считаться революцией в строгом социологическом смысле. Революцией называ- ются только те события, которые удовлетворяют ряду условий. 1. Последовательность событий не является революцией в том случае, если в ней не присутствует массовое социальное движение. Данное условие позволяет исключить из катего- рии революций такие ситуации, когда какая-ли- бо партия приходит к власти в результате выбо- ров, или когда власть захватывается небольшой группой, например, военными. 2. Революция ве- дет к широкомасштабным реформам или изме- нениям. Джон Данн указывает, что, согласно это- му принципу, люди, пришедшие к власти, долж- ны на самом деле быть более способны управлять данным обществом, чем те, кого они свергли; лидеры революции должны суметь достичь, по крайней мере, некоторых поставленных ими це- лей. Общество, в котором движение такого рода овладело только внешними, формальными атри- бутами власти, но затем оказалось неспособно к реальному управлению, не может считаться революционным. Оно находится скорее в состо- янии хаоса или ему, возможно, угрожает распад. 3. Революция предполагает угрозу насилия или его применение со стороны участников массового движения. Революция - это политические изме- нения, происходящие при противодействии пра- вящих кругов, которые не могут быть принуж- дены отказаться от своей власти иначе как под угрозой насилия или путем его действительного применения. Собирая воедино все три критерия, мы можем определить революцию как захват госу- дарственной власти путем насилия, совершаемый лидерами массового движения, полученная при этом власть используется в дальнейшем в целях инициации радикальных социальных реформ»6. В то же время необходимо еще раз заметить, что сами по себе государственный переворот или смена власти, насильственность таковой, харак- тер изменений, происходящих в обществе, на- силие, сопровождающее эти изменения, массо- вость социального движения, инициирующего эти изменения, - все это результат оценки, а не «объективность» социальных процессов. Тот же Э. Гидденс в другой работе справедливо утверж- дает: «Суть проблемы, однако, состоит в том, что рефлексивный характер социальной жизни лю- дей ниспровергает объяснение социальных из- менении с позиций простой и независимой сово- купности причинно-следственных механизмов. Осознание того, что происходит “в” истории, становится не только неотъемлемой частью этой “истории”, но и средством ее преобразования»7. 6 Гидденс Э. Социология. М.: УРСС, 1999. С. 568. 7 Он же. Устроение общества: Очерк теории структура- ции. М.: Акад. проект, 2003. С. 330. В этой связи принципиально важно для юри- дической науки проанализировать кто и как, с по- зиций (или на основании) чего производит оцен- ку социальных изменений, квалифицируемую как «революция». Это делает власть в широком смыс- ле слова. Именно носители юридической и симво- лической власти (эти аспекты власти взаимообус- ловливают друг друга) с помощью дискурсивных практик производят социальные значения, в том числе селектируя те или иные социальные явле- ния в качестве социально и юридически значи- мых. Именно власть, используя свое монопольное право на номинацию8, а тем самым на объявления существующими и значимыми тех или иных соци- альных явлений, определяет такие, казалось бы, «естественные» явления, как возраст (например, граница старости), болезнь, безработица, само- убийства, семья и др., имеющие в том числе юри- дические последствия9. Именно власть форми- рует общественное мнение, которое, как заявил в 1972 г. П. Бурдье, не существует как некая объ- ективная данность (вне опросов общественного мнения), «как императив, получаемый исключи- тельно путем сложения индивидуальных мнений» или «нечто вроде среднего арифметического или среднего мнения»10. Более того, именно власть, действующая в современном обществе преиму- щественно как символическая власть, производит конструирование социальных классов11. 8 О власти коммуникации (дискурса) и коммуникации как власти см.: Фуко М. Воля к истине: по ту сторону зна- ния, власти и сексуальности. М.: Касталь, 1996. С. 51-52, 111 и след. О символическом (то есть коммуникативном) господстве см.: Бурдье П. О символической власти // Бур- дье П. Социология социального пространства. М.; СПб.: Ин-т эксперимент. социологии: Алетейя, 2005. С. 87-97. 9 О социальном конструировании таких объектов см.: Ленуар Р., Мерлье Д., Пэнто Л., Шампань П. Начала прак- тической социологии. М.; СПб.: Ин-т эксперимент. со- циологии: Алетейя, 2001. «Возрастные категории <…> являются также хорошим примером ставок, на которых основана всякая классификация: в самом деле, ясно, что при манипулировании возрастными категориями речь идет о проблеме власти, связанной с различными момен- тами жизненного цикла, поскольку характер и основания власти различаются в зависимости от целей, свойствен- ных каждому классу и каждой фракции класса в межпо- коленческой борьбе. То же самое происходит с восприя- тием профессиональной деятельности как труда, о чем свидетельствует борьба относительно возраста выхода на пенсию или признания женской домашней работы или ра- боты по уходу за детьми» (Там же. С. 91). 10 Бурдье П. Общественное мнение не существует // Бур- дье П. Социология политики. М.: Socio-Logos, 1993. С. 163. См. также: Шампань П. Делать мнение: новая политиче- ская игра. М.: Socio-Logos, 1997. 11 Наиболее важным вопросом, по мнению П. Бурдье, является «вопрос о политическом, об истинных действи- ях агентов, которые во имя теоретического определения “класса” предписывают его членам цели, официально наиболее соответствующие их “объективным” интересам, то есть интересам теоретическим, а также вопрос о рабо- те, посредством которой им удается произвести, если и не мобилизованный класс, то веру в его существование, лежащую в основе авторитета его официальных выра- Таким образом, именно власть конструи- рует социальную (и правовую) реальность в противодействии (или борьбе, как утверждают постструктуралисты) с другими социальными группами. Суть конструирования символической властью социальной реальности замечательно сформулирована П. Бурдье в следующем пассаже: «Познание социального мира, точнее, катего- рии, которые делают социальный мир возмож- ным, суть главная задача политической борьбы, борьбы столь же теоретической, сколь и практи- ческой, за возможность сохранить или трансфор- мировать социальный мир, сохраняя или транс- формируя категории восприятия этого мира. Способность осуществить в явном виде, опу- бликовать, сделать публичным, так сказать, объ- ективированным, видимым, должным, то есть официальным, то, что должно было иметь доступ к объективному или коллективному существо- ванию, но оставалось в состоянии индивидуаль- ного или серийного опыта, затруднения, раздра- жения, ожидания, беспокойства, представляет собой чудовищную социальную власть - власть образовывать группы, формируя здравый смысл, явно выраженный консенсус для любой группы. Действительно, эта работа по выработке катего- рий - выявлению и классификации - ведется беспрерывно, в каждый момент обыденного су- ществования, из-за той борьбы, которая проти- вопоставляет агентов, имеющих различные ощу- щения социального мира и позиции в этом мире, различную социальную идентичность, при помо- щи различного рода формул: хороших или пло- хих заявлений, благословений или проклятий, злословий или похвал, поздравлений, славосло- вий, комплиментов или оскорблений, упреков, критики, обвинений клеветы и т.п. Неслучайно kategoresthai, от которого происходят категории и категоремы, означает ”обвинить публично“»12. Таким образом, правовая инновация, квали- фицирующая с юридической точки зрения со- ответствующее социальное явление, в том числе революцию, как важнейшая составляющая пра- вовой политики - это результат борьбы соци- альных групп за право официальной номинации, категоризации и квалификации социальных яв- лений как юридически значимых, правомерных/ противоправных. Проблему квалификации не- которых социальных явлений как общественно опасных в международной политике достаточно подробно анализируют сторонники Копенгаген- ской школы международных отношений. По их мнению, политико-юридическая квалификация представляет собой результат борьбы за право навязывать свое представление (установить сим- волическую гегемонию) в международной по- литике. Они - исследователи Копенгагенского зителей» (Бурдье П. Социальное пространство и генезис «классов» // Бурдье П. Социология политики. С. 62-63). 12 Там же. С. 66-67. университета - в 90-е гг. ХХ в. обратили внима- ние на то, что, с точки зрения современной по- литической науки, невозможно указать, какая из угроз более реальна и значима, а необходимо акцентировать внимание на характере политиче- ских дискуссий по проблемам общественной без- опасности, то есть почему именно она (эта угро- за) оценивается таким образом13. В связи с этим заявляется, что невозможно дать универсальное определение безопасности или перечень всех чрезвычайных ситуаций. Важнее исследовать, как и почему некоторые ситуации квалифициру- ются какчрезвычайные, угрожающие обществен- ной безопасности и как изменяется их интерпре- тация со временем. Так, истерия в массовом об- щественном сознании, во многом инициирован- ная СМИ по поводу событий 11.09.2001 г., привела к внедрению новых запретов и контролирующих инстанций, но не обеспечила предотвращение новых терактов. Американский исследователь Д. Кэмпбелл еще в 1992 г. писал, что опасность не есть объективное состояние. В мире существует множество опасностей: инфекционные болез- ни, несчастные случаи, политическое насилие, имеющие чрезвычайные последствия. Но не все они интерпретируются как реальные угрозы. Все современное общество пронизано угрозами и опасностью. События или факторы, которые по- лучают такую оценку, интерпретируются с помо- щью измерения опасности. Достоверность этого процесса зависит от субъективного восприятия остроты этих «объективных» факторов14. Вы- явление тех из них, которые квалифицируются экспертами и населением как реальные угрозы и возможные способы реагирования на них и их предотвращения - важнейшая задача современ- ной науки15. Все это, несомненно, относится и к юридической квалификации революции. 13 См.: Buzan B., Woewer O., Wilde J. Security: a New Frame- work for Analysis. London: Boulder, 1998. 14 См.: Campbell D. Writing Security: United States Foreign Policy and the Politics Identity. 2 ed. Minneapolis: University of Minnesota Press, 1998. P. 1-2. 15 А.В. Добрынин по этому поводу пишет, что одной из форм манипулирования общественным сознанием (право- сознанием) являются «постоянно возникающие в обще- ствах состояния моральной паники. В результате подобных манипуляций современное общество оказывается дезо- риентировано перед лицом реальных социальных угроз и деморализовано неадекватной реакцией на явления, пред- ставляющие скорее виртуальную, нежели действительную опасность. Классическим примером такой дезориентации и деморализации можно считать ситуацию с восприятием преступного поведения в сегодняшней Литве. В публичных дискуссиях практически игнорируется тот факт, что по уровню убийств страна уже не первый год занимает первое место в Евросоюзе. Однако вместе с тем в последние пол- тора года не без “помощи” местных средств массовой ин- формации практически все общество втянуто в бурное об- суждение вопросов педофилии, приоритетность которой в контексте нынешней криминогенной ситуации более чем сомнительна» (Добрынин А.В. Теоретические предпосылки конструирования девиантности // Конструирование деви- антности / сост. Я.И. Гилинский. СПб.: ДЕАН, 2011.С. 30). Сложность юридического определения ре- волюции связана, ко всему прочему, с тем, что понятие «революция» относится к числу так называемых сущностно оспоримых. Проблема определения таких понятий, как справедли- вость, свобода, демократия в силу их принци- пиальной многозначности, комплексности, ценностной природы критериев определения в политологии с легкой руки У. Гэлли получила наименование «сущностной оспариваемости» («essential contestability»). Такого рода понятия (к которым вполне уместно отнести и понятие революции), - писал Гэлли, - не имеют прио- ритета друг перед другом, поэтому каждая точка зрения может быть теоретически обоснована и оспорена. Более того, установить эмпирическим путем адекватность этих принципиально раз- ных позиций невозможно. Поэтому спор между ними в принципе неразрешим16. В том числе поэтому существует определен- ная антиномичность в определении и напол- нении конкретным содержанием революции в официальной юридической науке со стороны господствующей властной группы, в обыден- ном массовом сознании и в оппозиционных (не- господствующих) социальных группах (как на уровне элиты, так и обыденного сознания). Это говорит не только о различных трактовках поня- тия революции в разных научных традициях (на- правлениях), но и различии оценок революции. Термин «революция» как социально-полити- ческое понятие возник в ХIV в. и означал движение небесных светил по кругу, другими словами, посто- янное возвращение17. В ХVII в. этот термин прони- кает в социальную науку и означает циклическую смену правителей. И только в конце ХVIII - начале ХIХ вв. это понятие приобретает современное зна- чение - резкая смена общественного (прежде все- го политического) устройства. В ХIХ в. революция начинает рассматриваться как неизбежный, ре- шающий процесс на пути прогрессивных истори- ческих изменений, побуждающий и ускоряющий рациональные процессы. С работами К. Маркса концепция революции вошла в сферу идеологии как мощный инструмент критики капитализма и 16 См.: Gallie W. Essentially Contested Concepts // Proceed- ings of the Aristotelian Society. 1955-1956. Vol. 56. 17 Считается, что впервые термин «революция» вошел в научный оборот через сочинение Николая Коперника «De Revolutionibus Orbium Celestium» («О вращении небесных тел») (1543). В то же время латинское слово «revolutio» впервые появляется в христианской литературе поздней античности и применяется к таким явлениям, как отва- ленный камень v захоронения Христа или к странствиям души, в Средние века оно обозначает круговое движение светил вокруг Земли. В XII в. это слово в его астрономи- ческом значении возникает и в разговорных европейских языках; однако довольно скоро, в XIV столетии, начина- ет применяться в политическом смысле для указания на гражданский беспорядок и смену власти. (См.: Магун А.В. Отрицательная революция: к деконструкции политиче- ского субъекта. СПб.: Европ. ун-т в СПб., 2008. С. 37-38). как основание для альтернативного коммунисти- ческого проекта18. Однако в ХХ в. этот «миф о революции» на- чинает рушиться; его подрывают трагические события реальных революций. «Два вопроса не могут не возникнуть в общественном сознании. Во-первых, почему эти революции никогда не за- канчиваются тем, о чем мечтали революционе- ры? По иронии истории они часто завершаются прямо противоположным, выливаясь в еще боль- шую несправедливость, неравенство, эксплуата- цию, подавление и угнетение. Во-вторых, почему разум так часто заменяется силой, давлением, бессмысленным уничтожением? Почему на сме- ну революционерам прометеевского типа всегда приходят агрессивные, иррациональные, тер- рористически настроенные толпы? Революции уже не воспринимаются как воплощение выс- шей логики истории, их не считают более про- грессивными. Распространенные метафоры - вулканическое извержение, степной пожар, землетрясение - показывают, что революции рассматриваются скорее как несчастья, а не как спасение или искупление человечества19. В боль- шинстве своем люди уже не мечтают о революци- ях, а боятся их»20. Эта смена оценки революции на прямо про- тивоположную, возможно, подтолкнула к раз- личению так называемых революций осевого времени и новейших революций ХIХ-ХХ вв. В частности, Ш. Эйзенштадт, признанный клас- сик теории революции, утверждает, что «осевые революции» выражали напряженность между трансцендентальным и мирским порядками. Разделение мирского и внемирного социального порядка приводит к интеллектуальной и нрав- ственной напряженности - изменению прин- ципов регулирования общества и человеческо- го поведения. В результате складывается новая эпоха, характеризующаяся внедрением нового мировоззрения21. Революции же новейшего вре- мени «не следует рассматривать в качестве есте- ственного и неизбежного процесса; скорее это уникальная форма развития, или мутация. Такая мутация происходит при специфических условиреволюции как таковой, о едином понятии рево- люции23? В современной социологической литерату- ре24 существует достаточно большое количество подходов к определению понятия, причин, эта- пов революции. П. Штомпка выделяет истори- ософскую и социологическую традиции среди теоретических концепций революции. Первая акцентирует внимание на разрыве длительного исторического процесса. Вторая рассматривает революцию как комплекс процессов, происхо- дящих внутри данного общества, посредством массовых социальных движений, приводящих к принципиальным изменениям, преобразованию основных социальных структур25. «Современное определение революции исходит из обеих оха- рактеризованных выше традиций и представ- ляет собой синтез их основных идей, а именно представление о фундаментальном характере изменений, охватывающих широкую социальную сферу, а также о массовой мобилизации, стре- мительном темпе и внезапности самого хода перемен»26. От других форм социальных изменений ре- волюции, по мнению П. Штомпки, отличаются пятью особенностями. 1. Они затрагивают все уровни и сферы общества: экономику, политику, культуру, социальную организацию, повседнев- ную жизнь индивидов. 2. Во всех этих сферах рево- люционные изменения имеют радикальный, фун- даментальный характер, пронизывают основы социального устройства и функционирования об- щества. 3. Изменения, вызываемые революциями, исключительно быстры, они подобны неожидан- ным взрывам в медленном потоке исторического процесса. 4. По всем этим причинам революции представляют собой наиболее характерные про- явления изменений; время их свершений исклю- чительно и, следовательно, особенно памятно. 5. Революции вызывают необычные реакции у тех, кто в них участвовал или был их свидетелем. Это взрыв массовой активности, это энтузиазм, возбуждение, подъем настроения, радость, оп- тимизм, надежда; ощущение силы и могущества, ях, которые не могут быть обнаружены в много- 23 Ш. Эйзенштадт в качестве признаков современных речисленных обществах»22. В этой связи возникает вопрос, а можно ли говорить об общих признаках 18 См.: Штомпка П. Социология социальных изменений. М.: Аспект-Пресс, 1996. С. 369. 19 Заметим, что в середине ХХ в. еще можно обнаружить такую оценку революций, как «секуляризация нового на- чала истории, воплощенного Христом» (Arendt H. On Rev- olution. N.Y.: Viking, 1966. P. 85-86). 20 Штомпка П. Социология социальных изменений. С. 369-370. 21 См.: Эйзенштадт Ш. Революция и преобразование об- ществ. Сравнительное изучение цивилизаций. М.: Аспект Пресс, 1999. 22 Там же. С. 386. волюций называет связь между различными движениями протеста, их воздействие на политическую борьбу в цен- тре, ярко выраженную идейную основу и наличие самосто- ятельной структурной организации. (Там же. С. 223 и след). Этот же вопрос хотелось бы задать и О. Розеншток-Хюсси, который движущую силу четырех революций определяет как религиозный порыв, а современные революции объ- являет сатанинской силой, приходящей на смену войне. (См.: Rosenstock-Huessy O. Die Europaeschen Revolutionen und der Charakter der Nationen. Moers, 1987). 24 А социология или, точнее, - социальная философия - выступает метаоснованием для всех общественных наук, в том числе и для юридической науки. 25 См.: Штомпка П. Социология. Анализ современного общества. М.: Логос, 2005. С. 561. 26 Там же. сбывшихся надежд; обретение смысла жизни и утопические видения ближайшего будущего27. Революции, по мнению польского социолога, отличаются от других видов перемен частичного характера тем, что государственный переворот (или дворцовый переворот, свержение прави- тельства) - этотольковнезапнаясменаправящей группы, перестановка сил внутри политической элиты, без глубокой модификации политиче- ских или социальных структур. Военный путч - это захват власти генералами или офицерами (военной хунтой), что также, как правило, не свя- зано с реструктуризацией социальной системы, а самое большее касается ограничения или на- рушения гражданских прав и свобод. Восстания (или народные бунты) - это массовые спонтан- ные выступления населения против репрессив- ной власти, которые могут привести к частичным уступкам без более глубоких системных измене- ний. Гражданская война - это силовые столкно- вения противостоящих друг другу социальных группировок, мотивированные главным образом этническими или религиозными, а иногда идео- логическими расхождениями, причем целью та- ких группировок является скорее приобретение власти в рамках существующего строя, нежели смена самого этого строя. Беспорядки, манифе- стации - это спонтанные экспрессивные взры- вы недовольства, выражающиеся в резких кол- лективных действиях, не руководствующихся, однако, какой-либо четкой программой измене- ний. Все названные выше явления, - указывает П. Штомпка, - могут, конечно, сопутствовать ре- волюциям, представлять собой сочетание силы или грани революционной ситуации, однако они не идентичны революциям28. Заметим, что предложенное определение ре- волюции является, во-первых, неполным, а во- вторых, противоречивым. Неполнота данного определения связана с отсутствием юридической стороны революции, которая принципиально важ- на, но которая не получила освещения в развер- нутом определении польского социолога. Любая революция - это всегда незаконное, антиконсти- туционное явление, выражающееся в насильствен- ном свержении существующего конституционного строя. Она нарушает действующее законодатель- ство, причем прежде всего законодательство в об- ласти конституционного права, закрепляющего основы общественного устройства. Противоречивость изложенного определения состоит в том, что революции сами по себе, - справедливо утверждает П. Штомпка, - «ни- когда не заканчиваются тем, о чем мечтали ре- волюционеры <…> а часто завершаются прямо 27 См.: Штомпка П. Социология социальных изменений. С. 367. 28 См.: Штомпка П. Социология. С. 562-563. противоположным»29. Кардинальные изменения в обществе происходят благодаря реформам, ко- торые зачастую выступают «контрреволюцией». Так, политика НЭПа - это, очевидно, отказ от политики «военного коммунизма», воспринимае- мая многими именно как контрреволюция. С дру- гой стороны, гораздо более глубокие перемены в обществе и за более короткий срок происходили именно благодаря успешным реформам - Мэйд- зи в Японии XIХ в. или Л. Эрхарта в ФРГ после Вто- рой мировой войны. В то же время следует иметь в виду, что любая социальная инновация, более или менее значи- тельная по своим масштабам, всегда оформляется юридически и, как правило, представляет собой правовой произвол, то есть противоправное дея- ние. В этой связи следует привести рассуждения П. Бурдье, навеянные идеями Б. Паскаля. «Един- ственно возможное основание закона, - пишет П. Бурдье, - в истории, которая, если быть точ- ным, уничтожает любое основание <...> Основа закона есть ни что иное, как произвол, то есть по Б. Паскалю - “правда узурпации”. А видимость естественности, необходимости закону придает то, что я называю “амнезией происхождения”»30. В революционный период этот юридический произвол очевиден. В таком случае, что же такое революция? Ис- ходя из основных посылок постклассической юридической науки, можно утверждать, что ре- волюция - это то, что считается «революци- ей» в общественном сознании - как властью (господствующей в области официальной номи- нации социальной группой), так и оппозицион- ными социальными группами и широкими мас- сами населения. При этом обязательно должны присутствовать представления о насильствен- ной и незаконной смене политического режима, кардинальных изменениях в общественно-по- литическом устройстве и массовой поддержке таких изменений. Представление о революции, как было пока- зано выше, исторически изменчиво, подвержено политической и идеологической конъюнктуре и конструируется дискурсом власти (как офици- альной, так и оппозиционной). В свою очередь, официальное представление об историческом явлении (в нашем случае - о революции) не мо- жет не учитывать господствующую в обществе (сегодня - как в глобальном обществе, так и дан- ном локальном социуме) картину мира и настро- ения народных масс, во многом определяющие оценку исторического события. Сегодня - в «постклассическую» эпоху - происходит переосмысление феномена револю- 29 Он же. Социология социальных изменений. С. 369. 30 Бурдье П. За рационалистический историзм // Соци- ологос’ 97. М.: Ин-т эксперимент. социологии, 1996. М., 1996. С. 15. ции. Новый исторический и социокультурный контексты (которые взаимообусловливают друг друга) задают новое значение концепту «револю- ция» - новое его использование в дискурсивных политико-правовых практиках. Глобализация мира приводит к установлению нового мирового политико-юридического порядка, в котором не- возможность новой - и последней - мировой войны превращает военные столкновения в «по- лицейские операции», в котором унифицируют- ся стандарты оценки социальных угроз, и доми- нирующим (хотя не единственным) отношением становится воспроизводство существующего общественного порядка. В такой ситуации офи- циальная оценка революции становится консер- вативно-негативной. Собственно говоря, уже во второй половине ХХ в. эта идея становится доста- точно влиятельной, асегодня - господствующей. Так, Ф. Фюре и некоторые другие французские интеллектуалы стали оценивать Французскую революцию 1789 г. «с ревизионистских позиций». Так, они «отрицали и то, что революция лежит в основании современного государства (она всего лишь исток его ”политической культуры“), и то, что она была неизбежна. Фюре и его сторонники стремились оспорить революционное - демо- кратическое, насильственное - происхождение современного западного государства. С одной стороны, как они утверждали, революция в дей- ствительности не является истоком этого госу- дарства, вызревшего в недрах старой монархии, а с другой стороны, все цели революции были с тех пор осуществлены этим гocyдapcтвом мирным путем: на нынешний момент революция более не актуальна. Современное государство обретает свою легитимность через консенсус, а не через революцию»31. Таким образом, революция сегодня перестала выполнять функцию легитимации государствен- ной власти и правовой системы32. По крайней мере, в глазах элиты и широких народных масс основанием легитимности сегодня выступает способность власти обеспечить стабильность в сложно структурированном, конфликтогенном социуме и фактическое ее - стабильности - осуществление. Умение убедить население в том, что власть контролирует угрозы, эффективно их предотвращает - главное условие и фактор про- цесса легитимации власти и права. 31 Магун А.В. Указ. соч. С. 54. 32 В середине ХХ в. Х. Аренд утверждала, что основани- ем легитимности власти и государства является акт его - политического сообщества - учреждения. (См: Arendt H. Op. cit. P. 39, 161, 164). Однако она основывает свое утверж- дение на римской и иудео-христианской традициях, пола- гая их универсальными. Сегодня в ситуации «приватиза- ции политического» (термин М. Хардта и А. Негри) именно обеспечение приватного является условием поддержки власти «мировой империи» (См.: Хардт. М., Негри А. Импе- рия. М.: Праксис, 2004. С. 179). Это же характерно и для оценки Великой Ок- тябрьской социалистической революции (как она долгое время именовалась официальной властью), как и любой революции вообще. Отношение офи- циальной власти в нашей стране к событиям 1917 г. исторически менялось. Так, сразу после событий октября 1917 г. сами большевики называли эти дей- ствия переворотом33. Однако затем власть начина- ет героизировать и легитимировать захват власти, объявляя его народным гневом, руководимым и направляемым партией, против гнета ненавистно- го царизма и Временного правительства. Поэтому можно согласиться с Р. Пайпсом, который пишет: «Советское правительство, контролировавшее ос- новной корпус источников и начальствовавшее над историографией, желало, чтобы его источник легитимности - революция - описывалось со- образно его же установкам. Десятилетиями целе- устремленной подачи исторических событий оно сумело не только установить каноны описания со- бытий, но и определить их выбор. Среди многих тем, запретных для историографии, - роль либе- ралов в революциях 1905 и 1917 гг., заговорщицкий характер большевистского октябрьского перево- рота, категорическое неприятие большевистского режима через полгода после прихода его к власти всеми классами, включая и рабочих»34. Понятие (точнее - концепт) революции отно- сится к социальным представлениям - разделяе- мыми социальной группой убеждениями, идеями, ценностями, понятиями, выражающими отноше- ние группы к социально значимому объекту (в на- шем случае - к революции)35. Важно отметить, что социальные представления - это знания здравос- мыслового характера, предназначенные для осмыс- ления социального мира. Они заменяют мифы и ре- лигию в современном обществе. Структуру социаль- ного представления образуют информация (сумма знаний об объекте), поле представления (значения и смыслы информации) и аттитюд (общая ориента- ция субъекта по отношению к объекту)36. При этом социальные представления формируются преиму- щественно властным дискурсом, и, в свою очередь, формируют социальную реальность. Властный дискурс сегодня представлен, прежде всего, средствами массовой (преимуще- 33 «Октябрьское вооруженное восстание» создавалось послереволюционными массовыми инсценировками, в которых массы участвовали в качестве коллективного исторического персонажа и реального творца современ- ного мифа об этом событии (См.: Малышева С.Ю. Исто- рическая мифология советских революционных «празд- неств» // Диалог со временем. Альманах интеллектуаль- ной истории. Вып. 10. М., 2003. С. 236). 34 Пайпс Р. Русская революция. Ч. 1. М.: Захаров, 1994. С. 9. 35 См.: Moscovici S. On Social representations // Social cognition: Perspectives on everyday understanding / ed. by P.J. Forgas. London: Academic Press, 1981. 36 Moscovici S. The phenomenon of social representations // Social representations / ed. by M. Farr, S. Moscovici. Cambridge, Paris: Cambridge University Press, 1984. ственно электронной) информации. Ж. Бодрий- яр утверждает, что СМИ формирует массу, кото- рая, по его мнению, уничтожила социальность, поглотив ее, так как масса - это «молчаливое большинство», сформированное и упрощенное СМИ, совокупность абстрактных индивидов, об- ладающих совместным качеством пассивности, индифферентности, которые в состоянии толь- ко молча наблюдать спектакль, разыгрываемый телевизионщиками37. Эту позицию разделяет Б. Дубин: «Сегодняшних россиян объединяет теле- визор, то есть символическая причастность к символически представленному и увиденному со стороны общему миру - без обратной связи с ним, без практических действий по созданию и поддержанию этого общего мира <…> В качестве зрительской массы, смотрящей на мир политики, эстрады, спорта, криминала со стороны, населе- ние России становится все однородней. Но имен- но как пассивная масса, принимающая происхо- дящее, что бы ни случилось»38. Это характерно и для формирования образа прошлого, в том числе революции. Телевидение «поставляет огромной аудитории образы прошлого и формирует пред- ставление об облике той или иной исторической эпохи, ее важнейших событиях и их смыслах <…> Телевидение разработало собственные техно- логии производства прошлого, особые формы обращение с историческим источником, свиде- тельством, событием»39. Отношение к событиям 1917 г. в современ- ном российском обществе неоднозначно. Оно и не может быть иным в силу расколотости наше- го социума по множеству оснований: близости к власти, уровню достатка, образования, по наци- ональному, религиозному, территориальному, идеологическому критериям и др.40 «В совре- менной России преобладают процессы автоно- мизации, а не интеграции, коллективные фор- мы существования практически уничтожены, и, по большому счету, никому ни до кого (кроме семьи, ближайшего окружения) нет дела. Соот- ветственно, значительно сузился общий с дру- 37 Бодрийяр Ж. В тени молчаливого большинства, или конец социального. Екатеринбург: Изд-во Уральского университета, 2000. С. 8-9. 38 Дубин Б. Интеллектуальные группы и символические формы: Очерки социологии современной культуры. М., Новое издательство, 2004. С. 222. 39 Зверева В. История на ТВ: конструирование прошлого // Отечественные записки. 2004. № 5. С. 160. 40 Интересно, что некоторые западные исследователи отмечают резкое ослабление ощущения коллективной идентичности в массовом общественном сознании. В этом смысле весьма симптоматично заявление И. Хесле- ра: «“Коллективная идентичность” - это иллюзия реаль- ности, подпитываемая интеллектуалами и правящими кругами. Общество не может быть сведено к “мы” и вовсе не нуждается в этом» (Хеслер И. Что значит «проработка прошлого»? Об историографии Великой Отечественной войны в СССР и России // Неприкосновенный запас. 2005. № 2-3. С. 95). гими смысловой мир обычного россиянина», - пишет И.И. Глебова41. На этом же настаивает В.Г. Федотова, квалифицируя современное рос- сийское общество как аномическое, находя- щееся в состоянии аномии, в котором рассре- доточены официально признанные значения по различным стратам социума, а такие общие концепты, как благо, добро, справедливость, хорошее общество, сострадание, жалость пере- стают быть всеобщими представлениями есте- ственной повседневной установки. Исчезает тот запас знаний, та «фабрика значений», которая присуща любому обществу42. В такой ситуации общественное мнение еще в большей степени становится манипулируемым со стороны властной элиты. В то же время пред- ставления властной элиты вообще и о революци- ях 1917 г. в частности также подвержены полити- ческой конъюнктуре и исторически изменчивы. Рассмотрим тенденции генезиса общих полити- ческих (идеологических) представлений нашего «политического класса» и, соответственно, из- менения представлений о революциях февраля и октября 1917 г. последних десятилетий. Господствующие ожидания конца 80-х нача- ла 90-х гг. ХХ в. в массовом сознании интелли- генции и читающей публики нашего общества были связаны с отказом от коммунистического проекта и приходом западных - либеральных - ценностей. Среди них доминировали ценности «продуктового изобилия» (уровня жизни «как на Западе»), парламентаризма, прав человека. Важно отметить, что демократия в то время, да и сейчас подменялась в нашем обществе (в том числе, депутатами «первого призыва») экономи- ческим благосостоянием. Так, Т.П. Емельянова, анализируя социальные представления россиян о демократии отмечает, «в первую очередь, на- личие экономической составляющей» по сравне- нию с представлениями о демократии жителей Центральной и Западной Европы43. «Появление в содержании представлений о демократии столь сильно выраженной экономической составляю- щей не в последнюю очередь связано и с тем, как трактовалась проблема демократизации ву пе- риод ее активной пропаганды в начале 1990-х гг. пришедшими к власти демократами. Переход к демократии преподносился как автоматический переход к западному образу жизни, со всеми при- сущими ему и привлекательными для советского человека сторонами - свободным рынком, воз- 41 Глебова И.И. Политическая культура России: образы прошлого и современность. М.: Наука, 2006. С. 65. 42 «Хорошее общество»: Социальное конструирование приемлемого для жизни общества / отв. ред. В.Г. Федотова. М.: ИФ РАН, 2003. С. 19. 43 Емельянова Т.П. Конструирование социальных пред- ставлений в условиях трансформации российского обще- ства. М.: Ин-т психологии РАН, 2006. С. 261. можностями личной реализации в частной пред- принимательской деятельности, экономическим процветанием и т.д.»44. С другой стороны, общие политические представления были (и не могли не быть) чрез- вычайно абстрактными по содержанию. Это свя- зано с тем, что их невозможно было эмпириче- ски проверить в нашей социально-политической (и правовой) реальности, а поэтому наполнить конкретикой. В то же время на Западе в это время происходит переоценка ценностей: идеология неолиберализма подвергается активной крити- ке со стороны как коммунитаризма, так и пост- модернизма. Поэтому конкретизировать общие представления о свободе личности, справедли- вости и т.д. на основе западного опыта в тот пе- риод не представлялось возможным. Не менее важным представляется также то, что анити- коммунистическое массовое недовольство, как и любое массовое протестное движение, не может иметь конкретной позитивной программы соци- альных преобразований «по определению», так как основывается исключительно на отрицании и охватывает лишком разные социальные груп- пы, слои общества45. Все это неизбежно сказывается на представле- ниях о революциях 1917 г. Февральская революция в тот период наделяется исключительно позитив- ными оценками. Она трактуется как упущенная возможность построения либерального общества в нашей стране. В то же время октябрьская рево- люция окрашивается негативными оценками: за- хват и узурпация власти, террор и т.п. В середине 90-х г.г. ХХ в. в нашем обществе и части элиты происходит разочарование либе- ральными реформами. Обещанного «экономи- ческого» чуда не произошло, а для подавляющей части населения реформы вылились в обнища- ние, утрату социального статуса (для учителей, врачей и других бюджетников), ощущения безо- пасности. Отсюда основным экзистенциальным и политическим мотивом становится элементар- ное выживание. «Ведущий уровень повседнев- ной реальности фиксируется индивидуальными и семейными тактиками прагматического выжи- вания, принудительной адаптации»46. Ю.А. Лева- да небезосновательно считал, что постсоветский человек может быть назван как «человек терпе- ливый», основная адаптационная стратегия ко- торого - пассивное приспособление47. Отсюда 44 Там же. С. 262. 45 Поэтому после прихода к власти такие массовые дви- жения - «Народные фронты» - неизбежно распадают- ся. Они объединяют слишком разные группы населения трактовка демократии как «нечто абсолютно внешнее». Действительность средним россия- нином воспринимается как «управляемую раз- личными силами, понять и влиять на которые он едва ли в состоянии»48. В такой ситуации в массовом сознании, которое оказывает влияние на социальные представления элиты, происходят «реставрационные» процессы: либеральные ценности превращаются в ругатель- ство и торжествует ностальгия по стабильности49. В связи с этим меняется оценка революции 1917 г. Она становится более поляризованной в сознании элит, а в массовом представлении возобладают в большей степени позитивные оценки. Начало ХХI в. совпало с периодом стабили- зации в нашем социуме. В связи с этим проис- ходит некоторое успокоение политических деба- тов, в том числе по оценке таких неоднозначных и идеологически конъюнктурных событий, как революции 1917 г. Накал страстей очевидно спал, и даже показ по 1 каналу ТВ сенсационных разо- блачений финансирования революции 1917 г. не только Германией Ленина, но и США Троцкого не произвел особого впечатления на обществен- ность. Это лишний раз подтверждает общий вы- вод: актуализация какого-либо исторического события (например, революций 1917 г.) связана с изменениями общественного сознания, пре- жде всего, господствующих социальных групп в современном социуме. «Современное русское об- щество - пишет И.И. Глебова, - требует устой- чивой (крепкой), непрерывной позитивной ба- зовой идентификации, подкрепленной адекват- ным общим прошлым. Оно отторгает те образы прошлого, которые ставили бы под сомнение такую идентификацию. Сейчас, когда до столе- тия Октябрьской революции осталось чуть более десяти лет, мы наблюдаем попытки избавиться от этого будоражащего и разделяющего События нашей истории. Его не взяли в общее прошлое, так как обещает оно вовсе не единение и покой - тревожит «предчувствием гражданской войны», внутреннего раскола»50. Подводя итог всему вышеизложенному, можно сделать вывод, что революция - это социальное представление, формируемое политико-право- выми дискурсивными практиками власти о ради- кальном изменении социально-политической ор- ганизации общества, о разрыве преемственности его эволюции, сопровождаемым кардинальной трансформацией правовой системы социума. С официально-юридической точи зрения такие из- менения всегда незаконны. Если в эпоху Нового и Новейшего времени революции были основанием (иначе они бы не победили) и никогда не смогут договориться о конкретных позитивных действиях после при- хода к власти.