Philological reflection on the book “poetry in the digital epoque. Entelechy of culture (essays on love)”: onto-logical status of the poet of XXI century

全文:

Введение. Концепт «XXI век» ассоциируется с такими дискурсивными характеристиками, как клиповое мышление, информационная избыточность, нелинейность времени, центонность, глобальная цифровизация и господство экранной культуры. Новый онтологический модус экрана (само слово ecran с французского переводится как «ширма») [8] создает барьер между бумагой и самой жизнью, ее традиционными восприятием и аксиологией. В связи с тем, что сегодня поэтом может назвать себя кто угодно, вне традиций преемственности, нередко выхолащивается корневое, аполлоническое понимание собственно поэзии. Аристотелевская энтелехия и беньяминовская аура поэтического слова тускнеют и блекнут перед роем вирулентных текстов, свободно распространяющимися по самопровозглашенным поэтическим площадкам онлайн- и оффлайн. По В.В. Калмыковой, «критерии оценки произведений сегодня если не отсутствуют, то находятся на периферии интеллектуальной деятельности» [7, с. 5]. Массовый, неискушённый читатель охотно и слепо верит громкому, «раскрученному» имени, количеству «лайков», «репостов» и подписчиков — атрибутикам сетевой успешности как гарантам качества.

Однако подобно тому, как в советское подцензурное время набирало силу контркультурное диссидентское творчество, на фоне тотального захвата рынка и господства поэтического симулякра незаметно крепнут позиции онтологически цельной поэзии, не отрицающей традицию, но реактуализирующей таковую.

История вопроса. Объектом нашего исследования стала еще не получившая пристального внимания в науке коллективная монография 2024 г. М.А. Дударевой, Д.А. Ариповой, В.В. Никитиной, Е.Л. Черкашиной «Поэзия в цифровую эпоху. Энтелехия культуры (Очерки о любви)» [10], посвященная космо-психо-логосу сообщества литературного альманаха «День поэзии — XXI век», самим названием отстаивающего право современности на звание хранителя национальной идеи в русском слове.

Методы исследования: метод включённого наблюдения, поскольку сам автор является участником литературного процесса; герменевтико-интерпретационный и компаративный методы. В центре герменевтического анализа главы о творчестве В. Дударева, А. Орлова, Н. Гранцевой.

Результаты исследования. Экранная культура выводит на первый план (не стоит путать с поэтами первого ряда) поп-поэтов, продуцирующих эмоциональный фастфуд: Анну Егоян («я держу тебя за запястье // и вдыхаю нашу любовь»), Ах Астахову («я вытрясла душу в унынии кресел»), Яну Мкр («просто стой и свети»), Владимира Понкина («в миг, когда тебе трудно // я смогу выслушать и обнять»), Шахназ Сайн («такая простая и одновременно сложная // девочка-океан, душой тревожная») и т.п. Эти поэты — голоса поколения миллениалов и зумеров, а их популярность сравнима с той, что была у шестидесятников, только вместо стадионов и многомиллионных тиражей в «Юности» — полные залы домов культуры и сетевые паблики. Их строки больше похожи на арт-терапию, запись в личном блоге или позитивную установку от модного коуча. По бескомпромиссному замечанию поэта М.В. Кудимовой, «попса спрямляет и омертвляет смыслы, примитивизирует даже самое по сути примитвное, ибо ее главный страх — остаться непонятой, а следовательно, потерять аудиторию» [9, с. 36]. Вышеприведённые отрывки, если оценивать их с точки зрения художественной ценности, создают стойкое ощущение рекурсивной третичности и эхолаличной центонности: это где-то уже было, вероятно, у поэтов минувших дней, только там еще была некая сила, стоящая за словами, а здесь ее нет. По В. Беньямину, главное отличие произведения ауратического (такого, за которым стоит эта некая сила) от лишенной ауры копии в том, что подлинник с его аурой укоренён в традиции, в то время как копия лишена места в ней, «поэтому любое оригинальное произведение обладает уникальным ощущением дали, как бы близок при этом предмет ни был» [2, с 24]. По словам Р. Ханукаевой, редактора сайта ЭКСМО — лидера книжного рынка России, «стихи Шахназ покорили десятки тысяч пользователей социальных сетей <...> они — образец современной женской поэзии» [12]. Слово «образец» печально свидетельствует о том, что номинативность, вторичность-третичность и плоскость мышления, претендующего на художественное — и есть характерные черты поэзии XXI века. К таким выводам можно прийти, лишь поддавшись соблазну поверхностного подхода и скороспелым результатам выдачи поисковых систем. Но что, если прибегнуть к возможностям поисковой системы мира академического?

Открыв оглавление «Поэзии в цифровой эпохе…», читатель Астаховой и Понкина вряд ли встретит знакомые имена. Однако эти персоналии в литературном процессе являются онтологически знаковыми: главный редактор журнала «Юность» Валерий Дударев, главный редактор альманаха «День поэзии — XXI век» Андрей Шацков, главный редактор журнала «Север» Елена Пиетиляйнен, заведущая отделом поэзии журнала «Наш современник» Карина Сейдаметова, главный редактор журнала «Нева» Наталья Гранцева, главный редактор «Литературной газеты» Максим Замшев… Перед нами монография о поэтах-подвижниках литературного процесса, которые создают оный, руководя его фундирующими институциями. Поскольку поэзия — не бизнес, не профессия, не ремесло, а нечто, не подлежащее огранке определением, чтобы развивать её, мало возглавлять журнал, альманах или союз. Нужно создавать сам язык, не играть в поэта, а быть им, не просто жить в языке как в хайдеггеровском «доме Бытия», но и выходить из этого дома на дорогу и возвращаться не с пустыми руками, свидетельствуя язык в его причудливой синхронии. А дорога, ширь, путь, огромное пространство, тянущееся в бесконечность — константа, первооснова космо-психо-логоса человека русского, согласно учению Г.Д. Гачева.

Здесь раскрывает себя второе имя исследуемой книги — «Очерки о любви», так как, по Г.Д. Гачеву же, «русские пути-дороги — словно маршруты любвей» [4]. Монография начинается с эйдологии любви поистине гачевского человека, русского поэта Валерия Дударева, чьи путь-дорога, трагическая судьба до последних дней была неразделима и с поэзией, и с любовью, и удивительно параллельна судьбе корневого русского художника Бориса Кустодиева: за обоими, прикованными к постели на малой родине, беззаветно ухаживали супруги, «идеальные возлюбленные» из русской поэзии. Подобен их историям и союз сердец легендарного поэта-шестидесятника Андрея Дементьева и его жены Анны Пугач-Дементьевой, продолжающей дело мужа с 2018 года. К удивительным выводам можно прийти, сравнивая истории космо-психо-логических союзов Кустодиевых, Дударевых и Дементьевых с множащимися ризомой поэтических пабликов современные кейсы человеческих взаимоотношений, овеянные губительным либеральным дыханием Запада, где мимолётное очарование называется «любовью всей жизни», а бытовая ссора — «личным адом». Примечательно, что и Марианна Андреевна Дударева, и Анна Давыдовна Пугач-Дементьева шествуют по жизни в метафизической одежде Ксении Петербургской, «ставшей» своим мужем Андреем и несущей его сквозь время и расстояние по дорогам жизни, смерти и бессмертия. Таких спутниц жизни онтологически неверно было бы назвать вдовами, так как своими действиями по сохранению культурного наследия и преумножению памяти супругов-творцов они стирают границы между этим и тем мирами, ведь, согласно В. Дудареву, «для истинно верующего и любящего человека смерти нет» [10, с. 13].

Нет смерти и для поэтов-классиков, чьи голоса звучат эхом в онтологических потомках. Cовременная поэтическая культура центонна: за поэтом вытягивается длинная линия традиции, генетическая цепь преемственности — его поэтических «праотцев», восходящая к праматери-Античности. Однако центонность может быть как прямой, неуклюже бьющей читателя «в лоб», так и косвенной, аккуратной, дополняющей новым смыслом подземный источник древней поэтической традиции. Согласно пословице, корни которого берут начало в разных языковых картинах мира, глубокие реки неслышно текут. По чуткому замечанию вице-президента Русского ПЕН-центра Б.Т. Евсеева, «зеркальные воды русской письменной мысли — нежны и бездонны. Живая вода русской речи — тайно отражает будущее. Глядя в зеркальные воды, часто себя не узнаём: их бездонность делает глубже каждого из нас» [6, с. 8]. В том и задача учёных, авторов монографии — расслышать это течение самим и дать другим причаститься.

«Работая (над «Творцами речей недосказанных». — С.К.), я удивлялась, как много знаний требуется, чтобы добросовестно разобрать один катрен. Поэзия — надежный источник познания, только приходит оно иначе, чем в других случаях», — утверждает В.В. Калмыкова, автор монографии о другом, не менее любопытном срезе поэтов рубежа XX-XXI века [7, c. 13]. Обратимся к главе «Эйдология пути в творчестве Александра Орлова», базирующейся на сборнике поэта «Ожившее солнце», в котором филигранная, пристальная и глубокая центонность является, по выражению авторов монографии, «энергообразующей, стержнеобразующей» [10, c. 58]. Стоит отметить «говорящесть» названия, отражающего природную цикличность солнца: оно умирает с каждым закатом и оживает с каждым рассветом. Это символ рассвета культуры, развивающейся по спирали, наворачивающей за кругом круг, от упадка к возрождению и обратно. Лирический герой А. Орлова в поисках «иного царства», в пути «за предел» отчетливо осознаёт: «исчезну на рассвете вековом», но не боится этого исхода: ведь он растворится в солнечном свете. Этот герой — не что иное, как онтологическая самость поэта, служителя и жителя Логоса как Дома Бытия, не настоящего, а вневременного (мы помним, что современность в синхронии гетерогенна, и еще не прошла пекло этого Солнца, обжиг временем). Ризома может сколь угодно множить симулякры и «стихоиды» астаховых и понкиных, создавать рейтинги и возводить на их вершины — но «священные яви», «звездные сны» и «слова преподобных» [10, с. 59] отнюдь не там. Лирический герой «Ожившего солнца» противостоит холодной зиме, это его инициация, к которой он готов «без торговли, грызни, вопросов»: «ты теперь — лишь моя зима, // от снежинок и до торосов» [10, c. 61]. Русская зима архетипично белого цвета, и это практически свадебная клятва — «в радости и горести, в здравии и болезни, и даже смерть не разлучит нас», потому что за смертью снова воспоследует солнечный свет.

Однако «солнца луч» может быть и «мертворожден»: никто не обещал хэппи-энда, ведь в цифровую эпоху свет экрана порой затмевает свет солнца, и «движенье новых рас», как броуновское движение, нарезает новые и новые круги… впрочем, солнце непременно взойдет, переродившись в архетип Желающего сберечь. В самом слове «сберечь» таится «речь», река, течение новой жизни, чьё торжество неизбежно, как весна. Сам «Желающий сберечь» — апофатически подразумевающийся Бог, Творец, автор и читатель всей мировой поэзии, в начале поставивший Слово. Лирический герой А. Орлова может быть как самим русским словом, претерпевающим темные времена, так и его носителем, у которого неколебимое знание соседствует с иррациональной верой в то, что его бесконечный путь сквозь льды и снеги непременно озарится солнцем. И свет этого солнца — непременно рассветный, невечерний, Божественный [10, с. 92]; а значит, самое время исследовать третий столп «Поэзии в цифровую эпоху»: апофатику.

В современной гуманитарной среде апофатика понимается как отрицание любого определения Бога как ложное или частично ложное, в то время как истинное определение, по Н.В. Брагинской и А.И. Шмаиной-Великановой, «можно постичь лишь “внутренним оком”» [3, с. 73-92]. Еще Н.А. Померанцева в эссе «Похвала пустыне», посвященном Пушкину, говорит почти идентичное: «присутствие невидимого открыто лишь внутреннему оку…» [11, с. 427]. Поэзия истинная исполнена апофатики, растворяющей в себе любую назывность: Бог не именуется Богом, любовь — любовью, холод — холодом, всё передано через литературные тропы, по неведомым тропам, о которых писал и которыми ходил ещё А.С. Пушкин. Авторы монографии задаются вопросом, ключевым для исследователя поэзии в цифровую эпоху: «не потерялись ли пушкинские нити в мире цифровой, сетевой поэзии сегодня»? [10, с. 93]. Вопрос этот — лишь кажимость риторического. Ещё В.Ф. Одоевский метко именовал А.С. Пушкина «солнцем русской поэзии», которое закатилось. Лучи пушкинского слова и есть пресловутые нити, тянущиеся сквозь кромешную диахроническую тьму; их великое множество, следовательно, померкнуть всем явно не суждено, и даже затмения преходящи. По В.В. Калмыковой, «во всех случаях от искусства люди ждут просвещения от слова “свет” — просветления» [7, с. 20]. Обратим внимание на стихотворение Натальи Гранцевой, не приведённое в монографии, однако раскрывающее уверенный взгляд на положение дел поэта сегодня:

Весенний, ночной, на копытцах стеклянных,

Как фавн обнажённый, как маленький бес,

Как в детском этюде пассаж фортепьянный,

Промчался по городу дождь — и исчез.

Быть может, он прыгнул в Неву иль Фонтанку,

Быть может, он в небо взбежал, испарясь,

Но прежде он вывернул тьму наизнанку,

Чтоб солнечный луч дотянулся до нас.

Чтоб вновь сквозняки поиграли с геранью,

С твоим завитком молодым у виска,

Чтоб в дом залетел холодок мирозданья,

По тихому сердцу прошли облака.

Чтоб вновь зазвучал в геометрии света,

Как страсть, возвращённый на круги своя,

Подобный душе Афанасия Фета,

Забытый сиреневый сад бытия [5].

Дождь — это падающая с неба, наполняющая обезвоженные реки речь (вспомним, что Н.А. Гранцева возглавляла журнал «Нева» — а это имя реки поэтической столицы России), символ обновления поэзии со-временностью. Только дождю, этой нитевидной вертикальной воде-благословению свыше, суждено вывернуть тьму наизнанку, проредить собой её, служащую пресловутым экраном, не пропускающим солнечные лучи, свет Просвещения. «Сквозняки» — новые веяния, ветерки, пробирающие, согласно восторженным комментаторам сетевой поэзии, «до мурашек», но эфемерные и конечные. Им далеко до могучих смерчей русской классики, но, может статься, и к кому-то из «сквозняков» однажды можно будет применить пушкинское: «ветер, ветер, ты могуч!» «Холодок мирозданья» — отсылка к зиме, конфликт солнца с которой не может быть исчерпан, ибо он смыслопорождающ для всего мирового искусства; «по тихому сердцу прошли облака» — постоянное спокойствие выхолащивает душу, ей необходимы хотя бы легкие волнения, и здесь поэзия в помощь. «Геометрия света» подчеркивает структурированную, не хаотичную сущность ауративной поэзии: в ней есть свои каноны и высший закон, это оксюморон, мистическая наука, сколь богемен бы ни казался ее носитель. «Возвращенный на круги своя» — жизнеутверждающий гимн спиральности истории, развития русла языка через текущие воды-реки-речи, что вернется в русло онтологии, не боясь обмелений и наводнений, ибо жизнь мудрее живущего. И уже прямо называется имя великого русского классика А. Фета, возвращающего к корням хрестоматийными строками: «учись у них — у дуба, у березы…». Наконец онтологическая самость поэта XXI века, освежившись молодыми веяниями, возвращается в Дом Бытия, окружённый цветущей сиренью, воспеваемой С. Есениным, Б. Пастернаком, Н. Гумилёвым, А. Вознесенским, А. Кушнером и многими другими. Это свидетельствует о том, что преемственная, благостная, «цветущая» центонность так же естественна для культуры, как пресловутая сирень, на пятилистниках которой принято загадывать желания.

Однако не только животворящий оптимизм, похожий на весенний дождь, присущ лирической героине Н. Гранцевой. Так, в стихотворении «Я разлюбила Серебряный век» [10, с. 95] поэтесса говорит о неумолимом разрыве современности с культурой века Серебряного: «Вот и закрыло руками лицо // Вечное слово. // Вот и катится, свернувшись в кольцо, // Тень Гумилева». Нельзя в этой связи не упомянуть вновь ключевой образ главы об «Ожившем солнце» А. Орлова: тень не бывает без источника света. Лицо, закрытое руками — еще не покатившаяся оземь с плеч гипсовая голова, не навсегда смежённые веки, а «катиться» — всё ещё глагол движения, а не остановка. Закольцованная, рекурсивная, ретроспективная «тень Гумилёва» еще здесь, и по её присутствию можно отмерять солнечными часами время русской поэзии, не думающее заканчиваться. Поэтесса умалчивает, какой именно Гумилёв: Николай или Лев, отец или сын, поэт или историк, а значит, поэзия с историей рука об руку идут, катятся, движутся по этой спирали в будущее, попутно стремясь разобраться в уроках прошлого. Поэт Н.А. Гранцева не просто вступает в диалог с «вчерашним днем русского искусства» [10, с. 99], но достигает коммуникативного результата: договаривается с ним, сохраняя верность одним традициям и отпуская отжившие.

Выводы. Монография «Поэзия в цифровую эпоху. Энтелехия культуры» — фундаментальный коммуникативный мост (термин О.А. Валиковой [1]) между вдумчивым читателем и поэтами XXI века, находящимися чем дальше от первых строчек выдачи поисковых систем, тем ближе к чистой онтологии. Название альманаха «День поэзии — XXI век» предлагает взглянуть глубже и дальше темпоральных маркеров эпохи. Поэты-подвижники, создающие литературу как внешне (через руководство журналами и союзами), так и внутренне (через сам язык), не просто бросают перчатку-вызов экранной культуре, цифровизации и клиповому мышлению, но и мужественно длят эту бескрайнюю битву за онтологическую самость, молитву о новом солнце, ловитву верного слова и клятву верности оному, чтобы жатва случилась не только из хлеба и зрелищ. В процессе этой битвы исследуемые поэты могут как проигрывать (лирическая героиня Н. Гранцевой, разлюбившая Серебряный век) [10, c. 95], так и выигрывать («уцелел на свете // бьющийся человек» Е. Пиетиляйнен) [10, c. 80], и даже брать реванш — так «после смерти будет дождь», как у М. Замшева [10, c. 109], и это очередное доказательство, что смерть — не финал, а новое предначалье, а красивый проигрыш лучше случайной или нечестной победы. Неслучайно греческое слово «троп» (оборот) и русское «тропа» так созвучны: только неноминативное и притом меональное, апофатическое, многослойное творчество может вести читателя per aspera ad astra: пушкинскими неведомыми дорожками, апофатическим, Космо-Психо-Логосовым, традиционным русским путем сквозь цифровые дебри XXI века к звездам: путеводной, Вифлеемской, и той, что по имени Солнце.

作者简介

S. Kon'kova

编辑信件的主要联系方式.
Email: vsem@poezii.ru

Candidate for Ph.D. Degree at the Department of Russian Language and Intercultural Communication 

参考

补充文件