On natural nihilism of analysts of the post-industrial society

Full Text

ВВЕДЕНИЕ И ПОСТАНОВКА ПРОБЛЕМЫ

Наметившийся в конце ХХ в. пересмотр догматического тезиса советской общественной науки о недопустимости преувеличения роли географической среды в развитии общества в начале ХХI в. неожиданно “притормозился”, причем, не только в российской, но и западной литературе. Есть немало оснований считать основными причинами происшедшего развернувшееся культивирование постиндустриального общества, а также фантастический взлет валютно-финансовой сферы. В первом случае благополучие общества стало связываться больше с информацией, наукой и творчеством, оттеснив природопользование на арьергардные позиции. Во втором, страны-центры сосредоточения банков и специализированных кредитно-финансовых институтов, где осуществляются масштабные международные валютные, кредитные и финансовые операции, сделки с ценными бумагами и золотом, гораздо в меньшей мере стали заботиться о развитии естественных производительных сил, чем малоразвитые и среднеразвитые государства, чьим уделом остаются природные ресурсы.

В трудах известных аналитиков постиндустриального общества роль природной компоненты в становлении современного постиндустриального мира очерчивается откровенно скупо, если не игнорируется вообще [2, 4–8, 13–17, 26, 30]. Яркое отражение находят в основном вопросы сущности нового общежития и концепции перехода к нему (включая марксистскую теорию прогресса, различные футурологические конструкты грядущего, великую постиндустриальную американскую утопию Д. Белла и многочисленные “частные” разработки, описывающие информационные, технотронные, “знаниевые” общества и т.д.). Приводится также скрупулезный анализ современных концепций стоимости, противоречий постиндустриальной трансформации (обособления западного мира и обострения отношений между ним и отстающими в своем развитии регионами планеты), трансформации отношений собственности в развитых странах, роли личности в условиях научно-технической революции и т.д.

Встречающиеся упоминания об изменении роли материальных факторов производства и характера современных экологических проблем в ходе технологической революции не в состоянии восполнить ничем не оправданный дефицит идей природопользования и проблем прогрессирующего ухудшения глобальной экосреды. Получается, что члены “общества знаний” уже не рассматриваются элементами биосферы и пользователями продуктов первичного сектора экономики. Тем временем очевидной благосклонностью апологетов постиндустриального общества пользуются идеи технологического детерминизма, сводящиеся к пониманию общественного развития как прогресса техники, предуготовляющего формирование системы постматериальных ценностей и максимальное использование творческого потенциала работников.

В настоящей статье предпринята попытка аргументированной критики позиций апологетов постиндустриального общества, которые, часто основываясь на природном и экологическом обскурантизме, откровенно пропагандируют отчуждение человека от природы, становясь на позиции географического нигилизма. Авторы избегают общих оценок концепций постиндустриализма и ответов на вопросы типа: “Являются ли они чем-то более значительным, чем умозрительные конструкции, призванные мифологизировать реальность?” [18]. Кстати, попытка ответов на подобные “вызовы” дана в работе Б. Френкеля “Постиндустриальные утописты” [23].

МЕТОДИКА ИССЛЕДОВАНИЯ

В основу статьи положено аналитическое исследование, цель которого состоит в уточнении причинно-следственных связей в становлении концепции постиндустриального общества, недооценивающей роль географической среды и “замыкающейся” на ее социологическом и экономическом содержании. С учетом такой фундаментальной географической проблемы, как противоречивые взаимодействия между природой и обществом, авторами использован диалектический метод для того, чтобы рассматривать соответствующие элементы концепции как взаимодополняющие друг друга.

РЕЗУЛЬТАТЫ ИССЛЕДОВАНИЯ И ИХ ОБСУЖДЕНИЕ

Игнорирование природы создает парадоксы

Традиционно понятие “природа” имеет два основных значения: узкое и широкое. В первом случае природа ассоциируется с естественной средой обитания людей, той частью материи, которая изучена, осознается и используется человеком для своей жизнедеятельности. Во втором – природа предстает в качестве базовой формы бытия, существующей вечно и независимо от сознания в его гносеологическом аспекте.

В этой связи важно иметь в виду, что природа не только служит детерминантом уровня благосостояния людей, обеспечивая их базовыми потребностями (питанием, чистым воздухом, водой), но и защищает от экологических опасностей. Кроме очевидной всем “инструментальной” роли природа является императивным гарантом психического благополучия и фундаментальным фактором самоощущения. Представители ни одного общества в истории человечества не могли быть счастливыми и здоровыми в том случае, если грубо нарушались законы природы или происходили ее опасные циклические изменения. Как бы ни стратифицировалась история человеческого общества (доиндустриальное, индустриальное и постиндустриальное общества; предмодернистское, модернистское и постмодернистское состояния общества, первая, вторая и третья волны цивилизации и пр.), именно интерпретация последних стадий в их ранжировании проникнута “духом” природного нигилизма.

Методы оценки счастья и благополучия человечества (в частности, “индекса развития человеческого потенциала”, “индекса многомерной бедности” и др.) сегодня покоятся, главным образом, на материальных стандартах, отображающих, прежде всего, доходы на душу населения. Именно последние ассоциируются как с экономическим процветанием стран “золотого миллиарда”, так и с масштабами и уровнем бедности в слаборазвитых странах. Естественно, это замечание в равной мере относится и к постиндустриальным странам, в экономике которых преобладает инновационный сектор с высокопроизводительной промышленностью, индустрией знаний, с высокой долей в ВВП высококачественных и инновационных услуг, а также более высокой долей населения, занятого в сфере услуг, нежели в промышленном производстве.

Но при этом природа как базовая форма бытия, не измеряемая в денежном выражении и которая может иметь решающее значение для процветания будущих поколений, часто остается “за скобками”. Страна может развивать инновационную экономику за счет исчерпания углеводородных ресурсов, утраты плодородия почв, сокращения площади лесов, неоправданного строительства дамб и осушения болот, изменения направления рек и даже экологических катастроф, разрушая тем самым тот баланс, который природа создавала тысячелетиями.

Игнорирование природы создает своеобразные парадоксы. Материальные стандарты и показатели интеллектуального и нравственного развития постиндустриального общества либо вообще не учитывают состояние природной среды, либо неадекватно отображают роль природы в развитии общества. Нередко те, кто извлекает выгоду из нынешних оценочных подходов к “достоинствам” постиндустриальных экономик, принадлежат к “глобальной элите”, которая как раз нажила состояние на разрушении окружающей среды. “Неудачники для них – это те, кто наиболее зависим от природного жизнеобеспечения и особо уязвим к изменениям окружающей среды. Даже если элита ценит природу, это, как правило, конвертируется в денежный эквивалент. Такой подход благоприятен для тех, кто может и хочет отправлять на сохранение природы незначительные суммы, которые затем продаются на торгах” [12].

“БЕСПРИРОДНОЕ ОБЩЕСТВО” ДЭНИЭЛА БЕЛЛА

Без констатации некоторых идейных позиций одного из основоположников учения о постиндустриальном обществе, выдающегося американского социолога и философа ХХ в. Д. Белла, вряд ли наши выводы можно считать корректными. Именно его представление об “обществе будущего” в наиболее содержательном и убедительном изложении [2] вошло в учебники по социологии, хотя “хронологический” приоритет в формулировании идей постиндустриального общества принадлежит французскому ученому Ж. Фурастье, давшему ему название “цивилизации услуг”[1].

Напомним: по состоянию на 1962 г. (когда Белл изложил суть своей концепции на Съезде по технологическому и социальному развитию в Бостоне), статус постиндустриального общества им был “пожалован” лишь США. Примененная автором критериальная база, основанная на анализе обширных статистических данных, не ограничивалась экономикой (преобладание сферы услуг, торговли, финансов, страхования, операций с недвижимостью и т.д.). Она включала широкий спектр социальных нормативов: изменение классовой структуры общества, социальное планирование, соответствующие уровни демократии, культуры, самосознания граждан, принципы поведения политиков и “технократов” и т.д.

Согласно Д. Беллу, на “подступах” к “обществу будущего” находились Западная Европа, Советский Союз (!) и Япония с их фабрично-заводским производством, полуквалифицированным и инженерным трудом и т.д. Страны же Латинской Америки, Азии и Африки Д. Белл, подобно своему предшественнику У. Ростоу – автору теории стадий экономического роста [33], отнес к членам “доиндустриального общества” с преимущественным развитием отраслей по добыче и первичной обработке сырья, сельского хозяйства и др. Разумеется, сегодняшняя картина со “стадиями экономического роста” У. Ростоу едва ли напоминает нарисованную Д. Беллом. В данном случае главная интересующая нас деталь состоит в том, что в идентифицированном им новом обществе фактически исчезло природное начало как важнейший ингредиент любого общества.

Среди критериальных элементов присутствуют не только экономические и социальные, но и культурные, психологические, духовные, за исключением …природных и экологических. Может быть, в постиндустриальном обществе США (со времен Д. Белла значительно “окрепшем”!) начисто исчезли аграрный сегмент экономики с пахотными землями, закрылись шахты и рудники, прекратилось строительство ветроэнергоустановок или отпала необходимость в рекультивации нарушенных грунтов и экологических мероприятиях? Или, может быть, уже произошла массовая замена механических, электрических и электромеханических средств на электронные – ведь такую замену Белл выделяет в качестве одной из основных черт постиндустриального общества? Ответы на эти вопросы очевидны.

Наши оппоненты, несомненно, напомнят, что речь идет лишь об идентификации отличительных особенностей нового социума от прежних, о новых тенденциях в его становлении, а также отошлют нас к мыслям Д. Белла о том, что “постиндустриальное общество – это общество, в экономике которого приоритет перешел от преимущественного производства товаров к производству услуг, проведению исследований, организации системы образования и повышению качества жизни”, и о том, что “постиндустриальное общество не замещает индустриальное так же, как индустриальное не ликвидирует аграрный сектор экономики” [2, с. 35]. Однако общепризнанная заслуга Белла состоит не только в этом, но также в выявлении и объяснении внутренней связи особенностей и тенденций постиндустриального общества, без которых его теория осталась бы суммой разрозненных иллюстраций. Получается так, что при анализе логики развития нового общества анализ взаимоотношений его членов с природой остается вовсе необязательным. За скобками остается состояние экологической среды – острейшая глобальная проблема современности. Она странным образом исчезла, элиминировалась, но благодаря каким обстоятельствам это произошло, не объясняется.

Можно, конечно, сослаться и на тот факт, что Д. Белл оперировал конкретикой лишь США и особенно не “настаивал” на репрезентативности своей концепции, подчеркивая ее прогностическую направленность. Он признавал многовариантность моделей развития информационного общества с учетом культурно-исторических и социально-экономических традиций. Свой труд он позиционировал в качестве “аналитической конструкции”, некой “парадигмы”, “социальной схемы, выявляющей новые оси социальной организации и стратификации в развитом западном обществе”, а не картины “специфического или конкретного общества”. Но если это, по Беллу, даже “идеальный тип” общества будущего, то представителей наук о Земле, биологов, экологов и др. больше всего интересует животрепещущий вопрос об “идеальном типе” взаимоотношений человека (“хозяина природы”, “венца эволюции”, по-прежнему не сознающего последствий своих деяний) с природой в таком обществе. Увы, до ответа на такой вопрос авторитетный мыслитель не снисходит [2, с. 35].

Обратим внимание еще на один аспект трактовки постиндустриального общества Д. Беллом и его приверженцами. С одной стороны, авторитетные толкователи нового общества не без оснований связывают его с началом сокращения (и, возможно, полного прекращения) пролетаризации общества и его массовым вовлечением в сферу услуг. С другой – утверждение, что для подавляющего большинства населения развитых стран становится характерным не отношение общества к природе, но отношения между собой, вряд ли можно признать убедительным. Если уже сегодня мир серьезно озабочен нарушением естественного круговорота веществ и энергетических потоков, повреждением регенерационных основ биосферы и сокращением биологического разнообразия на Земле, то вывод о замыкании людей будущего на отношениях “между собой” представляется несколько странным.

Трудно представить, например, отчужденных от природы “постиндустриальных” японцев, особенностью традиционного отношения которых к природе является концепция “человек как часть природы”, и для которых под влиянием синтоизма символами божества, по-прежнему, остаются природные объекты и явления (где, по глубокому убеждению японцев, “живут духи”). Создается впечатление, что “постиндустриальные футурологи”, разделяющие тезис о некой отстраненности от природы людей будущего, не имеют представления о тех же японцах, обожествляющих природу (в местных школах даже есть предмет под названием “любование природой”, а в японском языке существуют целых сто двадцать (!) синонимов к слову “дождь”), что национальным праздником Японии является цветение сакуры, не говоря уже о постоянной жизни островитян в чрезвычайно сейсмоопасной зоне в условиях неблагоприятных климатических флуктуаций. И обожествляют природу не одни японцы.

МЕСТО ПРИРОДЫ В “ЗНАКОВЫХ” ТРУДАХ ДРУГИХ ТЕОРЕТИКОВ ПОСТИНДУСТРИАЛЬНОГО ОБЩЕСТВА

Взгляды известных аналитиков постиндустриального общества не отличаются единством. Даже само “новое общество” у разных авторов именуется по-разному – не только постиндустриальным, но и информационным, супериндустриальным (сверхиндустриальным), технотронным, сервисным, программируемым и другими терминами. Но в данном случае важно подчеркнуть другое – не все исследователи информационного общества позиционируют себя в существе авторов, открыто пренебрегающих ролью природы в становлении нового общества.

Так, видный американский социолог и философ Э. Тоффлер, автор популярных книг о постиндустриальной проблематике [13–15] занимает более “сдержанную” позицию. Воздавая должное компьютерным и телекоммуникационным технологиям, он считает неотъемлемым признаком “общества будущего” экологически чистые технологии, основанные на возобновляемых источниках энергии. Более того, согласно Тоффлеру, приходу постиндустриальной эры должны предшествовать не только тотальная компьютеризация, но и полный переход на подобные источники энергии.

Реальное присутствие естественной среды в трудах Тоффлера восполняется также апеллированием к генетической революции и созданию абсолютно новых видов животных и растений, с помощью вычислительных машин. Ученый справедливо опасается попадания генетических технологий в руки террористов. К сожалению, подобного “реверанса” в сторону природного фактора явно недостаточно.

Другой видный интерпретатор информационного (постиндустриального) общества – испанский социолог-постмарксист М. Кастельс (в начале 1990-х годов работавший в РФ) исходит из того, что информационные технологии создают новое информационное общество. Возможности таких технологий, производящих специфические нематериальные блага, способствуют формированию глобальной социально-экономической системы. Кастельс предлагает именовать ее сетевым обществом (network society). Главным итогом его исследований стал “монументальный” трехтомный труд “Информационная эпоха: экономика, общество и культура” [9].

Его автор полагает, что именно стремительное развитие электронных коммуникационных сетей наряду с наметившимися глобальными изменениями в сфере экономики и культуры являются движущей силой в современном обществе. Используя творческое наследие представителей Лундской школы Т. Хегерстранда о “диффузии нововведений”, он считает, что “...новая пространственная форма, характерная для социальных практик, которые доминируют в сетевом обществе и формируют его – пространство потоков... Пространство потоков есть материальная организация социальных практик в распределенном времени, работающих через потоки... Под потоками я понимаю целенаправленные, повторяющиеся, программируемые последовательности обменов и взаимодействий между физически разъединенными позициями, которые занимают социальные акторы в экономических, политических и символических структурах общества...” [9, с. 3].

Конечно, идеи Кастельса о “сетевом” (информационном) обществе менее универсальны по сравнению с концепцией Д. Белла. Обладая существенно меньшим интеграционным потенциалом для уяснения общества будущего и представляя собой лишь его парциальную модель, их связь с природной субстанцией менее очевидна. Хотя его научная трилогия, содержащая яркий анализ взаимодействия между технологией, экономикой, политикой и даже религией, опять-таки оставила природную среду втуне. И это несмотря на тот факт, что идеи этого автора, на первый взгляд, могут показаться не чуждыми географической науке: Кастельс стал автором концепции пространственных потоков, перекликающейся с теориями “критической геополитики” и “soft power” [10].

В реальности же, “пространство потоков” Кастельса скорее “отрывает” географов от конкретных координат любого географического пространства, нивелируя его и сводя к одноплоскостной геоинформационной шкале.

Перу французского социолога А. Турена принадлежит известный труд “Постиндустриальное общество” [37], в котором он (раньше Белла) идентифицирует “общество нового типа” – как “постиндустриальное”, “технократическое”, но чаще “программируемое”. Используя высказанные им ранее идеи в книге “Социология действия” [36], Турен утверждает, что движущим фактором роста экономики в новых условиях явятся социальные силы, способные к планированию, организации и контролю. С одной стороны, он делает акцент на новые экономические отношения, с другой – идеализирует роль управленческой политики в ходе телекоммуникационно-информационной революции. Будучи “фанатически” преданным социологии, определяющими факторами в становлении нового общества он считает все же социокультурные. В таком “кредо” месту природной субстанции практически не остается.

Примером настоящей аберрации научного сознания служит позиция известного природоведа Т. Стоуньера, рискнувшего провести исследование профиля постиндустриальной экономики под “природно-ресурсным” углом зрения. Результатом его научного поиска стал вывод о том, что информация является важнейшим стратегическим ресурсом, вполне заменяющим …полезные ископаемые [35]. В отдельных случаях превращение информации в потенциальные источники богатства для избранных стран вполне возможно, но экстраполяция подобной замены (ископаемые на информацию) в рамках глобального постиндустриального мира представляется нам экзотическим “сценарием” (ведь таким образом на месте полезных ископаемых могут оказаться “хлеб насущный” и другие абсолютно незаменимые материальные продукты).

Анализ взглядов многих других аналитиков постиндустриального общества (как правило, социологов) обнаруживает их “усеченное” представление о принципах и характерных особенностях функционирования постиндустриального общества, без попыток увязать жизнедеятельность его членов с естественной средой, обостряющимися экологическими проблемами современной цивилизации. Если согласиться с мнением многих приверженцев грядущего общества в том, что характерной чертой последнего явится деиндустриализация экономики, то почему же ускользают из поля их зрения параллельные тенденции – реиндустриализация (развитие новых, высокотехнологичных производств, замещающих старые отрасли), но также перенос многих (прежде всего, менее “чистых” в экологическом отношении) производств в новые индустриальные страны Юго-Восточной Азии и Латинской Америки (кстати, такая “миграция” может свидетельствовать о том, что “царство божие” остается уделом лишь стран “золотого миллиарда”).

Претендуя на всестороннее, комплексное рассмотрение внутренних связей функционального механизма нового общества, авторы-социологи не утруждают себя поиском путей нормализации отношений между человеком и природой. В частности, предаются забвению такие вопросы, как ускоряющееся загрязнение геосфер Земли и превращение Мирового океана в гигантскую свалку промышленных и бытовых отходов, обеспечение населения чистой пресной водой, сокращение биологического разнообразия и повреждение регенерационных основ биосферы, опасное превращение человека в “приставку” к компьютеру со всеми вытекающими отсюда результатами и т.д.

ОТЕЧЕСТВЕННЫЕ АНАЛИТИКИ О “БЕСПРИРОДНОМ” ОБЩЕСТВЕ

Предваряя рассмотрение данного сюжета, следует признать, что среди российских авторов есть те, кто принимает “близко к сердцу” судьбу природы в “обществе будущего” (как, например, Лопатников Д.Л. – географ, автор книги “Экологические перспективы постиндустриального мира”) [11]. Но в данном случае в поле нашего зрения оказались лишь авторитетные эксперты в области всеохватного теоретического осмысления постиндустриального общества, а не его отдельных аспектов.

Хотя труд ведущего российского аналитика постиндустриального общества В.Л. Иноземцева и носит название “Современное постиндустриальное общество: природа, противоречия, перспективы” [5], земная природа (естественная среда планеты) и ее роль в постиндустриальной трансформации среди основных положений и проблем теории постиндустриального мира также отсутствует. В нем содержатся яркий анализ современных концепций стоимости, трансформации отношений собственности в развитых странах, роли личности в условиях научно-технической революции, нового классового противостояния в постиндустриальном обществе и т.д.

“Постэкономическое” общество в истории цивилизации связывается автором, прежде всего, с изменением характера деятельности людей, создающей все более весомую часть валового продукта США и стран Западной Европы. Аксиоматический смысл такого утверждения очевиден, как и содержание (почти марксистской) мысли о том, что тип общественного устройства практически полностью зависит от характера деятельности людей на том или ином отрезке истории и от отношений между людьми в процессе производства и потребления материальных благ и услуг. Вопросы возникают, когда автор, связывая деятельность людей новой эпохи с творчеством, как главным детерминантом своей периодизации, фактически выносит за скобки первичный сектор производства – добычу сырьевых ресурсов и производство сельскохозяйственной продукции.

Решающим источником общественного развития “постэкономической” эпохи, по его мнению, являются не материальные и организационные сдвиги, ее предуготовившие, а внутреннее развитие личности, ее возможность самосовершенствоваться, генерировать новые знания, способные изменить человека. И далее: покидая экономическую эпоху, человечество, – считает автор, – вступает в эру абсолютной субъективности, где действия каждой отдельной личности обусловлены ее внутренними потребностями, продиктованными законами морали, имманентными каждому человеку новой эпохи [6, с. 172–173].

Минимизируя упреки в излишнем субъективизме, приведем “забавную” реплику одного из редакторов трудов упомянутого автора. Обращаясь к анализу особенностей социальной революции (которая породила “постэкономическую” эпоху), среди “недоуменных вопросов” он называет “вопрос о творчестве как том виде деятельности, на котором и базируется формирующийся социальный порядок. В. Иноземцев действительно говорит иногда, что труд будет постепенно вытесняться творчеством, и этот тезис вызывает, пожалуй, самое сильное недоверие аудитории. С творчеством ассоциируется обычно образ художника, ученого, литератора – а кто же, спрашивается, будет тогда пахать, сеять, ткать, шить, строить, возить и т.д.? Труд неуничтожим! – такова позиция некоторых критиков В. Иноземцева” [6, предисловие редактора].

Авторитетный теоретик постиндустриализма исходит из того, что, дескать, не следует смешивать понятия “экономика” и “хозяйственная система”. Если рассматривать экономику как науку об организации отношений, возникающих при производстве и потреблении материальных благ и услуг, как философию рационального природопользования, то, по его мнению, в постиндустриальную эпоху возникает совершенно иной тип человеческой деятельности, складываются принципиально иные закономерности развития. Но разве творчество, это уже не труд, разве мыслительная деятельность не “сжигает калории”, и стоит ли в этой связи резко противопоставлять “экономического человека” Адама Смита “постэкономическому человеку”?

Читателю внушается мысль, что “постэкономическое общество”, существуя в рамках экономической теории, имеет мало общего с конкретными отраслями материального производства, особенно с аграрным сектором и добывающей промышленностью. Вопросы, анализируемые автором, тесно переплетаются с социологией, социопсихологией, философией, геополитикой, и мало ассоциируются с реальными экономическими артефактами, часто уходя в известную сферу феноменологии. Между тем, если пользоваться традиционными представлениями (со времен Ксенофонта и кодекса законов VIII в. до н.э. царя Хаммурапи) об экономике как хозяйственной деятельности общества, и более поздними – как совокупности отношений, складывающихся в системе производства, распределения, обмена и потребления, и даже нынешними дефинициями экономики как отрасли научного знания, то вся периодизация эпох Иноземцева не выглядит “безукоризненной”.

При внимательном анализе выделенных автором типов обществ выясняется, что жизнь подавляющей части исторических народов фактически укладывается в один тип, если полагать, что труд является осмысленным видом деятельности по созданию безопасной среды обитания. А так называемая “предтрудовая” активность индивидуумов, с которой автор связывает “доэкономическое” общество, скорее может соответствовать стаду обезьян или питекантропов, поскольку даже самый примитивный труд был началом производства, той гранью, которая отделяет животных от человека. Это императив, не нуждающийся в доказательствах (напротив, трудно доказать, что как раз “постэкономическая” эпоха преуспела в создании безопасной среды обитания!).

Признание основным источником современного прогресса знания, способные изменить окружающий мир, вовсе не является основанием для того, чтобы “артикулировать” постэкономическое общество в отрыве от мира природы. Заметим, навязчивая идея о вытеснении человека из сферы непосредственно материального производства и потеря столь важного в традиционных обществах интереса к средствам производства высказывается и пропагандируется многими авторами без учета, по меньшей мере, половины человечества, где нищета, болезни, голод и недоедание, по-прежнему, рвут общество “по швам” и откуда “золотой миллиард” черпает сырьевые ресурсы. В этих условиях и первичный сектор производства, и физический труд никуда не исчезают, и никакой “астролог” не в состоянии предсказать их дедлайн (особенно с учетом того факта, что в абсолютном выражении соответствующие показатели производства в упомянутом секторе продолжают расти (!) параллельно росту численности населения планеты).

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Отличительной чертой постиндустриальной и “постмодернистской” экономики является ее сильная подверженность процессам виртуализации. В основе последних лежат как объективные факторы (природа, глобализация, медиатизация, информатизация), так и субъективные, связанные с идеологией, геополитикой и т.д. Развитие таких процессов нередко имеет следствием подмену реальных компонентов экономической жизни общества (товары, деньги, рынки и т.д.) симулякрами. В данном случае для нас важен тот факт, что в постиндустриальном (равно: информационном) обществе материальное производство не может быть вытеснено производством информации, как бы ни старались пропагандисты феноменологических подходов в науке. Можно лишь согласиться с тем, что процессы информатизации экономической сферы способствуют “передислокации” части экономической жизнедеятельности в виртуальное пространство, в котором информация становится основным товаром, продуктом массового производства и потребления. Но, не более того.

Нелишне в этой связи привести размышления о феноменологии и “сокрытии природы” известного итальянского философа, представителя интегрального традиционализма Ю. Эволы, изложенные в его работе “Оседлать тигра” (впервые опубликованной в 1961 г.). Фактически еще до появления знаковых публикаций теоретиков постиндустриального общества, он предупреждал о серьезной опасности опоры феноменологических сочинений на экзистенциальный уровень с игнорированием “конкретной и многомерной реальности”. Природа, по убеждению Эволы, «становится еще более закрытой и таинственной для человека, чем когда бы то ни было прежде. Ее тайны остаются “сокрытыми”, поскольку взор наш прочно притягивают зрелищные достижения в индустриально-технической области, где отныне речь идет не о познании мира, но исключительно о его преобразовании» [21, с. 79].

Не все взгляды Эволы (автора ряда работ по эзотеризму и оккультизму, оказавших определенное влияние на представителей ультраправой идеологии) заслуживают сегодня поддержки. Но ценной представляется его мысль о наблюдающейся подмене материи “энергией”, и о том, что это обстоятельство ничего, в сущности, не меняет в реальном опыте человека. “Последний смысл того, что его окружает – свет, солнце, огонь, море, небо, цветущие деревья, умирающие существа …не становится более ясным” [21, с. 79].

К сожалению, идеи, ассоциирующиеся с недооценкой роли географической среды в развитии социума, глубоко овладели массами наших “креативщиков” и пропагандистов постиндустриального общества. С одной стороны, они справедливо указуют учащейся молодежи, что современная рыночная экономика характеризуется преобладанием рынка знаний и информации над рынком материально-вещественных товаров и ресурсов и значительным ростом объема затрат на развитие научных исследований (в том числе фундаментальных и прикладных исследований, проектно-конструкторских разработок), созданием программного обеспечения и т.д.

С другой – затушевывается вопрос о том, что для формирования прочных основ российской рыночной экономики, характеризующейся преобладанием рынка знаний и информации над рынком материально-вещественных товаров и ресурсов, необходимо одновременно осуществить многозатратное замещение основной части производственных фондов (далеко не всегда жестко связанных с “ноу-хау”), провести масштабные, неотложные работы по коренной реконструкции жилого фонда страны и инфраструктурных сетей, ликвидировать те самые приснопамятные “удобства во дворе”, которые еще долго не позволят относить нашу Россию к привлекательным местам для жизни людей. Образно говоря, создавать рынок знаний и информационные технологии нельзя в “чистом поле” или в “пустыне”.

Вывод, следующий из этого, состоит в том, что реальная, индустриальная экономика, использующая обильные природные ресурсы, отнюдь не сиюминутная прихоть и не вчерашний день для нашей страны. Такая экономика, теснейшим образом связанная с рациональным природопользованием, которое в свою очередь учитывает природные особенности различных территорий страны, сможет вывести страну на новую фазу инновационного развития, приблизить к реальному “обществу знания”, помочь восторжествовать технологическому укладу.

Примечательно, что многие идеи концепции постиндустриализма предвосхитил еще В.И. Вернадский, развивая концепцию естественных производительных сил и ноосферы – сферы разума человека. И хотя он нигде не конкретизировал облик ноосферы, “сконструированной” на базе собственных биогеохимических представлений, его, в отличие от многих пропагандистов постиндустриального общества, никак нельзя упрекнуть в игнорировании природной субстанции [3]. Интерес к ноосферной проблематике, ассоциирующийся с разработкой идей в социоприродной области под воздействием научно-технической революции (середина ХХ – начало XXI вв.), прослеживается в трудах, в основном, философов, экологов и других мыслителей (в том числе отечественных – Э.А. Араб-Оглы, Э.С. Демиденко, А.М. Ковалева, В.А. Кутырева, Л.В. Лескова, Н.Н. Моисеева, А.П. Назаретяна, Н.Ф. Реймерса, В.С. Степина, А.И. Субетто, А.Д. Урсула, Б.Г. Юдина, Ю.В. Яковца и др.) [1, 11, 19, 20, 22, 24, 27–29, 31, 32, 34 и др.].

Как отмечалось выше, и среди географов есть имена, запечатлевшие органическую связь общества будущего с географической средой, например, Ж. Готтман, французский урбанист, классик географической науки, бывший лидер географической школы в Оксфорде, исследовавший роль мегалополисов как “вестников будущего” [25]. Отдельные “геоориентированные” аспекты формирования постиндустриального общества рассмотрены в работах российских географов: Д.Л. Лопатникова, В.А. Шупера, Н.С. Мироненко, В.И. Данилова-Данильяна, Н.Н. Клюева и др.

К сожалению, список этих имен невелик. Но, главное состоит в том, что публикации географов служат еще слабым препятствием на пути распространения в мировой науке идей географического нигилизма в трудах теоретиков постиндустриального общества.

Примечание:

[1]Истоки появления в научном лексиконе понятия “постиндустриальное общество” покрыты “туманом”. Известно, что термином “постиндустриализм” пользовался еще в начале ХХ в. уроженец Цейлона, эзотерик и метафизик, специалист по индийской философии А. Кумарасвами, впоследствии эмигрировавший в Англию. Затем (в конце второй декады столетия) термин “объявился” в названии книг теоретика английского либерального социализма А. Пенти, а в 1958 г. термин “постиндустриальное общество” был использован в названии статьи американского социолога Д. Рисмана и т.д. [7].

About the authors

Yu. N. Gladkiy

Author for correspondence.
Email: Gladky43@rambler.ru
Russian Federation, St. Petersburg

V. D. Sukhorukov

Email: Gladky43@rambler.ru
Russian Federation, St. Petersburg

References

Supplementary files