Обыденное знание как эпистемический феномен

Аннотация

Основной задачей науки является добыча нового знания, тогда как в области обыденного знания человек чаще всего не вырабатывает самостоятельно нового знания, а использует уже имеющееся. Отсюда вытекает очевидная особенность обыденного знания: оно усваивается индивидом как бы исподволь, посредством участия в совместной жизнедеятельности с другими людьми. В статье автор сосредотачивается на описании, функционировании и ценности обыденного знания.

Полный текст

В древнегреческой философии активно противопоставлялось знание и мнение, а также было разработано понятие житейской мудрости, к которому философия также испытывала презрение. Выделившись из философии, наука противопоставила себя, прежде всего, обыденному знанию. Данный тип знания — если вести отчет со времени появления науки — это знания, унаследованные от эпохи Архаики и продолжающие формироваться в составе культуры уже наряду с философией и наукой. Общая характеристика обыденного знания состоит в том, что оно, во-первых, бессистемно и эклектично, во-вторых, в нем отсутствует предметная дифференциация, в-третьих, оно не опирается на какую-либо методологию, в-четвертых, оно насыщено всевозможными предрассудками, поверьями, приметами, непроверенными сведениями, стереотипами и т. п. Со времени возникновения науки и до сей поры оппозиция науки обыденному знанию сохраняется.

Обыденное знание составляет часть обыденного сознания, т. е. такого сознания, которое формируется и функционирует в сфере обыденной, т. е. неспециализированной жизнедеятельности. Оно является выражением и до известной степени регулятором этой жизнедеятельности. В ней формируется специфический обыденный опыт. В ходе этого опыта формируется и соответствующее ему знание, которое и называется обыденным знанием. Б.Я. Пукшанский определяет «обыденное знание как знание жизненно-практическое, не получившее строго концептуального, системно-логического оформления, не требующее для своего усвоения и передачи специального обучения и подготовки и являющееся общим внепрофессиональным достоянием всех членов общества» [1, с. 24]. Данное определение охватывает основные атрибуты обыденного знания, хотя и не все. Но даже если бы оно охватывало их все, эти атрибуты не нуждаются в специальном их освещении.

Прежде всего, следует отметить, что обыденное знание четко не выделяется в составе обыденного сознания как некое обособленное образование. Обыденное сознание как таковое синкретично, сколько-нибудь определенно не дифференцировано внутри себя. Поэтому в нем знания тесно соседствуют с этическими нормами, эстетическими воззрениями, религиозными или антирелигиозными убеждениями и т. д. Все это сложно переплетено в обыденном сознании, и потому, собственно, обыденное знание из него извлечь можно только посредством абстракции.

Но и само это знание недифференцировано (или же предельно слабо дифференцировано) внутри себя. В науке можно выделить целый ряд структур, одной из которых является попредметная дифференциация наук и научных знаний. По мере развития науки эта дифференциация усиливается, дополняясь, конечно, процессом интеграции наук. Ничего подобного не имеет места в сфере обыденного знания. Подчеркнем, что на это не оказывает влияния процесс развития науки. На любом этапе истории обыденное знание не отличается сколько-нибудь выраженной попредметной дифференциацией. Это объясняется, прежде всего, неспециализированным характером обыденного знания. Поскольку оно неспециализированно, постольку оно и не нуждается в предметной дифференциации. Кроме того, эта его неспециализированность фундируется тем обстоятельством, что оно — знание для всех: «повседневный опыт и знание приобретают все нормальные люди, чего мы не можем сказать ни о каком виде специализированного знания» [2 с. 125]. Для того,чтобы работать в области специализированного знания, человек должен пройти длительную образовательную подготовку. Стало быть, субъект обыденного знания и субъект знания научного — это разные люди, хотя они могут сосредотачиваться в одном и том же человеке, поскольку он не находится в «башне из слоновой кости», но живет и полноценной обыденной жизнью, в сфере которой, возможно, его специализированные знания могут и не быть непосредственно востребованными.

Следующей особенностью обыденного знания является то, что оно, как правило, применяется неосознаваемо, без самоотчета человека, его применяющего, оно не требует предварительной артикуляции. Тогда как специализированное знание требует и постоянного самоотчета, и артикуляции. Ученый вообще не должен действовать по инерции, его отношение к уже добытому научному знанию в той области, в которой он является специалистом, обязано быть критическим. Носителю обыденного знания это ни к чему. Как отмечает В.С. Степин, «для обыденного сознания соблюдение основных установок научного этоса совсем не обязательно, а подчас даже и нежелательно» [3, c. 31].

К тому же основная задача ученого — добывать новые знания, тогда как в области обыденного знания человек чаще всего не вырабатывает самостоятельно нового знания, а использует уже имеющееся. Отсюда — очередная особенность обыденного знания: оно усваивается индивидом как бы исподволь, участвуя в совместной жизнедеятельности с другими людьми. Поэтому отсутствует и какая-либо методология приобретения и выработки обыденного знания. «В обыденном познании, — отмечает Р.Н. Дождикова, — в качестве идеалов и норм объяснения и описания выступают правда жизни, простота, наглядность, народные приметы, житейская мудрость, поведенческие и ментальные схематизмы (здравый смысл, архетипы национального характера), языковые игры (юмор, шутки, загадки), повседневный язык, метафорические смысло-óбразы, а также такие конкретные человеческие качества, как смекалка, рассудительность, ясное мышление» [4, с. 35]. В связи с этим следует указать на несистематизированность, бессистемность обыденных знаний. Они представляют собой конгломерат часто не только разрозненных, никак не связанных друг с другом «блоков» знаний и сведений, но подчас резко противоречащих друг другу, несовместимых между собой. В обыденном знании могут присутствовать как истины (какими бы банальными подчас они ни были), так и откровенные заблуждения и предрассудки, давно разоблаченные и преодоленные наукой. Поэтому утверждение А. Эйнштейна: «Вся наука является не чем иным, как усовершенствованием повседневного мышления» [5, с. 200] в корне неверно. Наука и вырабатывается как преодоление повседневного мышления.

«Существенной особенностью повседневного опыта как культурной системы является его бесписьменный характер. С возникновением специализированных форм духовной культуры письменность была монополизирована интеллектуальной элитой — философами, богословами, учеными, поэтами, историками» [2, с. 134]. Конечно, первые поэты и некоторые философы (к примеру, Сократ) не записывали своих поэтических или философских сочинений, но наука, и тем более теология, в принципе внеписьменной трудно представима. Обыденное же знание, почерпнутое из повседневного опыта и востребуемое этим опытом, передается от человека к человеку и от поколения к поколению, как правило, в живом общении. Но это, конечно, не значит, что оно вообще не фиксируется письменно. Просто в культуре отсутствует необходимость и задача такого фиксирования.

Б.Я. Пукшанский отмечает неконцептуализируемый характер обыденного знания. Концептуализация — это, как известно, работа на уровне понятийного мышления, т. е. на теоретическом уровне, а таковой отсутствует в сфере обыденного знания; это — исключительное достояние науки. Обыденное знание оформляется не посредством понятий, а посредством представлений, более низкой формы мышления. Как известно, четкое различие между понятием и представлением дал в свое время Гегель. «В наших представлениях, — писал он, — имеет место одно из двух: либо содержание принадлежит области мысли, а форма не принадлежит ей, либо, наоборот, форма принадлежит области мысли, а содержание не принадлежит ей» [7, с. 123]. В понятии же и содержание, и форма в равной мере принадлежат «области мысли».

Своеобразной логикой, действующей в сфере обыденного знания, является так называемый здравый смысл («здравый рассудок»), то, что Аристотель определял как «житейскую мудрость» (φρóνησις). Гегель и Маркс относились к здравому смыслу резко отрицательно, отождествляя его с голым рассудком, лишенным диалектичности. К. Маркс, к примеру, писал: «Весь грубиянский характер “здравого человеческого смысла”, который черпает из “гущи жизни” и не калечит своих естественных наклонностей никакими философскими или другими научными занятиями, сказывается в том, что там, где ему удается заметить различие, он не видит единства, а там, где он видит единство, он не замечает различия. Когда он устанавливает различающие определения, они тотчас же окаменевают у него под руками, и он усматривает самую вредную софистику в стремлении высечь пламя из этих окостенелых понятий, сталкивая их друг с другом» [8, с. 299].

Стоит подчеркнуть, что философы по преимуществу не занимали столь высокомерного отношения к здравому смыслу. Например, Аристотель ценил житейскую мудрость (рассудительность) за то, что она имеет дело не только с общим, но и с частным. «Вот почему, — писал по этому поводу мыслитель, — некоторые, не будучи знатоками [общих вопросов], в каждом отдельном случае поступают лучше иных знатоков [общих правил] и вообще опытны в других вещах» [9, с. 180]. Но, конечно, абстрактно ставить вопрос о ценности обыденного знания и здравого смысла нельзя. Эта ценность всякий раз конкретно-исторична. Так, в условиях еще недостаточно развитой науки (как это обстояло в эпоху Античности) или в условиях доминирования религии (как это имело место в Средние века) обыденное знание и здравый смысл, безусловно, играли положительную роль. Но вот в условиях, когда в центр культуры выдвинулась наука, когда, вследствие научно-технической революции, наука внедрилась во все сферы культуры, в том числе и в сферу обыденного опыта, статус обыденного знания, естественно, снижается, и границы его уместности сужаются. Но, конечно, полностью вытеснить обыденное знание научное знание никогда не сможет. Да это и ни к чему. Более того, это вредно. Ведь, скажем, нынешний человек в соответствии с современными научными знаниями не должен бы пользоваться такими выражениями, как «восход солнца» и ему подобными, так как оно не восходит и не заходит, а находится в центре Солнечной системы и само движется по своей орбите в системе галактики; он не должен говорить о цветах радуги, так как цвет есть результат взаимодействия световых волн определенных длин и сетчатки глаза и т. д. Но такого рода знания допустимы в очень узких областях науки и техники и вряд ли уместны в практической повседневной жизнедеятельности.

В ходе исторического развития науки происходит все усиливающийся разрыв между некоторыми научными знаниями и тем массивом обыденного знания, который вытекает из обыденного опыта и обслуживает его. Особенно это относится к науке ХХ и начавшегося ХХI века. Наука оперирует понятиями о таких реалиях, которые в принципе не могут быть даны в обыденном опыте. В этом опыте человек непосредственно не сталкивается ни с электронами, ни с протонами; ни с нейтрино, ни с кварками; ни с генами, ни с хромосомами; не измеряет расстояния ни парсеками, ни просто световыми годами... И так далее. И это закономерно. Чем дальше вширь и вглубь реальности в своей познавательной деятельности продвинулась наука, тем менее применимы непосредственно ее результаты в сфере обыденной жизнедеятельности. И это обстоятельство является аргументом в пользу тезиса о культурной необходимости существования обыденного знания. Известный отечественный специалист В.С. Швырев отмечает в этой связи: «Обыденное сознание является такой же естественной стадией общественного сознания, как и научное мышление. Развитие последнего не отменяло, не отменяет и не будет, по-видимому, отменять и изживать обыденное сознание. Обыденное сознание в жизнедеятельности человеческого общества решает свои задачи, и эти задачи не решаются средствами научного мышления» [10, с. 27].

Сфера обыденного знания не остается неизменной. Ее содержание, как и содержание и форма научного знания, исторично, культуро-исторично. В то же время оно изменяется значительно медленнее, чем научное знание. В качестве основных его источников можно назвать, во-первых, обыденные знания, унаследованные от прошлого. В их составе могут содержаться как достоверные, истинные знания, так и знания недостоверные, ложные; могут содержаться устойчивые предрассудки и догмы, поверья и т.п. Обыденное знание освобождается от заблуждений и предрассудков неизмеримо медленнее, чем наука. Во-вторых, источником содержания обыденного знания является система образования. Правда, на многих этапах человеческой истории образование было уделом немногих. В XX в. во многих странах (особенно в так называемом «социалистическом лагере») образование стало всеобщим. Однако сама организация системы образования и характер того знания, которое человек через нее получал, мало способствовало тому, чтобы оно стало чем-то бóльшим, чем мертвый багаж, который мало к чему может быть применен. Наконец, третьим важным каналом, по которому осуществляется пополнение объема обыденного знания, является канал популяризации науки и научных знаний (в том числе и новейших гипотез) через издание популярных книг и средства массовой коммуникации (газеты, радио, телевидение, а в последнее время — и Интернет). Однако уже сама популяризация научных знаний чаще всего осуществляется со значительными издержками, оставляющими вне популярного преподнесения какие-то существенные аспекты научного знания. Довершает это снижение, вплоть до явной профанации, само же обыденное сознание. Оно «переводит» строгие научные понятия и принципы науки на язык обыденных представлений, разлагает его системность и увязывает разрозненные части в соответствии с логикой здравого смысла. Это, как отмечено выше, обусловлено, прежде всего, горизонтом обыденного опыта, принципиальной недоступностью ему того, что находится за линией этого горизонта. В этой связи В.С. Степин пишет: «Тот факт, что наука обеспечивает сверхдальнее прогнозирование практики, выходя за рамки существующих стереотипов производства и обыденного опыта, означает, что она имеет дело с особым набором объектов реальности, не сводимых к объектам обыденного опыта» [11, с. 14].

Таково в целом обыденное знание. Однако кроме него, как отмечено выше, вне науки, за ее пределами со времени ее возникновения существовали и продолжают существовать разновидности вненаучного знания, которые, подобно научным знаниям, также являются специализированными видами знания, и, подобно научному знанию, они также противостоят сфере обыденного знания. Но, прежде чем перейти к их рассмотрению, обратимся к не-когнитивным мироотношенческим модальностям и дадим характеристику содержащимся в них элементам знаний.

На основе обыденного знания может формироваться и реально формируется то, что В.П. Филатов называет «народной наукой». Она уходит своими корнями в Архаику, в то, что было названо «протонаукой», т. е. комплекс донаучных знаний. Эти знания могут быть относительно специализированными. Эти «науки» выросли из практических знаний Архаики и по своей сути остались их комплексами. Они не превратились в системы отвлеченных знаний. Таковы народная медицина, народная агрикультура, народная метеорология и другие. Эти науки целенаправленно, т. е. предметно обобщали ранее накопленные знания, состоящие из примет, поверий, рецептов, навыков и т. д. Указанный выше автор пишет в этой связи: «Разумеется, мы сейчас можем сказать, что в народных науках отражаются связи лишь между явлениями, связи — и нередко фантастические — между данными в непосредственном опыте вещами, тогда как подлинная наука начинается там, где устанавливаются связи между сущностями, устанавливаются законы. Это верно. Но верно и то, что аккумулируемое в народных науках знание является по-своему весьма глубоким, целесообразным и нередко высокоэффективным в практическом отношении» [2, с. 141]. Народные науки — наиболее древние комплексы относительно специализированных знаний. Некоторые из них, конечно, вследствие развития аналогичных специализированных отраслей науки ушли в прошлое, а некоторые продолжают существовать и сегодня. Таковой является, например, народная медицина, которая довольно многообразна и подчас успешно конкурирует с официальной, научной медициной.