Usus and norm in the context of «own» grammar categories of some full semantic adjectives in the Russian language

Full Text

Лингвистика XXI века продолжает разработку идей в области соотношения узуса и языковой нормы, это видно по большому числу научных текстов, посвященных данной проблеме как у отечественных, так и у зарубежных лингвистов. За длительный период изучения столкновения и соотношения двух явлений, удалось рассмотреть следствия этих процессов на обширном материале самых различных уровней языка: начиная с фонетических крупиц, заканчивая ССЦ и целыми текстами. Однако обнаруживаются некоторые зияния в исследованиях, где узуальные образования и их взаимодействие с нормативным аппаратом языка недостаточно раскрыты и прописаны. Говоря об этом, мы имеем в виду влияние последнего на функционирование «собственных» грамматических категорий качественных прилагательных, которые семантически выражают «предельность» («предельные» и полносемантические далее использованы как синонимы) признака в русском языке. Прилагательные – это группа слов, которая «образует сферу употребления, трудно уловимую и плохо поддающуюся описанию» как с точки зрения семантики, так и с точки зрения грамматики [4, с. 5]. Следовательно, семантически и грамматически прилагательные – сложные для описания образования, поэтому мы можем допустить, что на этих уровнях (лексика и грамматика) могут возникать узуальные образования как «некие точки расшатывания устойчивого состояния и риска его нарушения, некие линии разлома, затрагивающие и норму, и систему» [15, с. 345]. Под такими узуальными образованиями грамматического характера в данной статье мы будем понимать особенности функционирования возникающих в речи носителей степеней сравнения качественных прилагательных, выражающих полноту признака в семантической структуре прилагательного. Актуальность проводимого исследования основывается на том, что в современном языкознании до сих пор недостаточно прослежено и описано взаимовлияние узуса и нормы на материале «собственных» грамматических категорий качественных полносемантических прилагательных, которые рассматривались бы с применением данных различных корпусов, отражающих употребления в литературной и живой разговорной речи (данные Национального корпуса русского языка (НКРЯ) и Генерального интернет-корпуса русского языка (ГИКРЯ).

Объект – особенности взаимодействия нормы и узуса прилагательных, обозначающих в семантическом плане «предельный» признак, а предмет – особенности функционирования «собственных» грамматических категорий некоторых полносемантических прилагательных в контекстах, зафиксированных корпусами.

Цель – определить характер взаимоотношений узуса и нормы, а также проследить влияние этих взаимоотношений на особенности функционирования «собственных» грамматических категорий полносематических прилагательных.

Научная новизна заключается в изучении мало рассмотренных ранее «собственных» грамматических категорий «предельных» прилагательных через призму взаимоотношений двух важных языковых явлений – узуса и нормы (с привлечением данных НКРЯ и ГИКРЯ).

Термин «прилагательные предельности» впервые встречаем у Ю.Д. Апресяна в работах конца XX века, собственно, данное понятие сопоставимо и с группой прилагательных «необладания признаком», описанных и обозначенных Ю.П. Князевым с точки зрения их семантического потенциала [1, с. 66; 13, с. 35]. Синонимом к указанным авторским определениям мы предлагаем термин полносемантические прилагательные – т.е. те, которые из-за своей внутренней полноты не способны проецировать в грамматическую плоскость определенный набор типичных для группы качественных прилагательных формальных признаков. К типичным признакам все существующие грамматики относят: 1) выражение градуированности – способность образовывать степеней сравнения; 2) образование нечленной формы, а также 3) «Способность сочетаться со словами субъективной оценки»; 4) «Способность сочетаться со словами очень, весьма, совсем, чуть и т.п.» [11, с. 177]. К таким прилагательным можем отнести, вслед за «Русской грамматикой» (1980): «босой, вдовый, лысый, косой, нагой» [18, с. 561] и многие другие. В данной работе мы хотели бы подробнее остановиться на первой и, пожалуй, центральной, самой яркой черте качественных прилагательных – способность образовывать степени сравнения (в статье будут рассмотрены только формы сравнительной степени – компаратива, образованные синтетическим способом).

Вспомним, что формы сравнительной степени еще в общеславянский период образовывались при помощи присоединения суффиксов «-*jьs (один тип), и, с другой стороны, с суффиксом -*ejьs (другой тип)» [2, с. 352]. В результате «в современном русском языке все существующие способы образования форм ср. степени по своим формальным приметам до сих пор сохраняют связь с этими двумя типами образования» [2, с. 352], поэтому данная категория в СРЯ, согласно «Русской грамматике» (1980), образуются «при помощи суффиксов -ее (-ей)/-е/-ше, где наиболее распространены морфы -ее и -ей» [18, с. 560]. Следовательно, выбрав, например, прилагательные босой, пустой, мёртвый из списка, указанного в «Русской грамматике» (1980), в современном русском языке мы бы ожидали формы босее, пустее, мертвее, однако по формальным признакам они невозможны – их внутренняя форма указывает на предельность признака, семантическую полноту и законченность определенного процесса, и, как следствие, предел этого процесса, такие прилагательные «в русском языке обозначают максимальное проявление качества, а потому, с точки зрения носителя языка, невозможна градация признака» [12, с. 93]. Возможна ли градация или нет с точки зрения носителя языка – выясним далее на контекстном материале двух корпусов. Для анализа были выбраны следующие прилагательные: голый, лысый, хромой, немой, слепой.

Прилагательное голый в панхроническом корпусе НКРЯ по запросу «голый, A & (comp | comp2)» представлено 24 примерами употребления (данные на 22.10.2023), в основном, все представленные контексты – это художественная литература, дневниковые записи (т.е. бытовая сфера функционирования, что довольно важно), совсем редко – публицистика, например, «Надо изменить стиль моей записи. Без рассуждений, поголее факты. Да вот, не умею я» (З.Н. Гиппиус. Дневники. 1914-1928) [17], «Плечи и руки стали голее, юбки выше» (Ю.Н. Тынянов. Смерть Вазир-Мухтара, 1928) [17]. Почти все контексты относятся к середине XIX – нач. XX вв. Частотность полученной формы голее из текстов НКРЯ было решено проверить в ГИКРЯ, где на базе 4 основных интернет-платформ проводится статистика словоупотреблений, благодаря чему можно зафиксировать некоторые функциональные особенности на конкретном разговорно-бытовом материале. Было обнаружено 37 словоупотреблений (данные на 22.10.2023), например, «Береговой известняк постепенно вымывается. Наверное, корни скоро будут еще голее», «чем дальше, тем голее» [5]. Интересны случаи, где авторы специально заносят форму голее в кавычки, подразумевая, что таких образований в литературном языке нет: «Мы здесь не только честнее, но и в целом «голее», обнаженнее, чем в жизни», «у заводчиков вначале сложился стереотип: чем «голее» котенок при рождении, тем лучше» [5]. В одном контексте автор через языковую игру и риторический вопрос указывает на «предельность» данного прилагательного и невозможность образовывать сравнительные формы в литературном языке: «Я принял правду вибраций" - "правду голую", голее не бывает ведь? [5]. Мы видим, что форма голее была употребительна, хоть и не так распространена, в литературном языке с 50-ых годов XIX века и просуществовала до 20-х годов XX века. В панхраническом корпусе более ранних контекстов мы не встречаем, это закономерно – в данный период развития «в общелитературном словоупотреблении закрепляются многие меткие и образные крылатые выражения, восходящие к творчеству самых различных и разностильных художников слова» [16, с. 242], поэтому и форма голее, возникшая как грамматический окказионализм, стилистически маркированный, могла закрепиться в узуальном употреблении и проявляться спорадически в разговорной речи по сей день, что подтверждается отсутствием грамматической пометы в БАС, которая указывала бы на нормативность образования сравнительной степени: «Голый, ая, ое; гол, а, о, мн. голы. 1. Не имеющий на себе никакой одежды, не прикрытый одеждой, нагой» [8, с. 264].

Сравнительная степень, образованная от прилагательного лысый в панхроническом корпусе НКРЯ по запросу «лысый, A & (comp | comp2)» представлена двумя словоупотреблениями (данные 23.10.2023), например, «Генерал пренебрежительно отвернулся, а лицо дивизионного врача стало еще унылее, голова еще лысее…» (В.В. Вересаев. На японской войне, 1907) [17], «Ссорятся два лысых человека: ― А ты лысее меня! ― Но почему?» (Коллекция анекдотов: абстрактный анекдот, 1970-2000) [17]. В данных контекстах эти формы использованы не случайно – в первом случае она является метонимическим переносом – передает следствие негативных эмоций героя, во втором – используется в качестве языкового элемента, на котором выстраивается юмористическая доминанта, т.е. роль данной формы здесь выстроена на расширении образности. Актуальность употребления формы мы так же проверили в ГИКРЯ. Корпус предлагает 138 словоупотреблений в современной разговорно-бытовой речи (данные 23.10.2023), например, «Я не могу позволить, чтобы мущщина был лысее меня. где ж это видано-то, бабоньки?!» [5], «С каждым днем парк, что виден из окна, все лысее» [5], «Но все ж Рига выглядит как-то лысее рядом с Кентербери...Правда, ее же строили и перестраивали, особенно Старый город». Мы видим, что форма лысее существовала еще с начала XX века (ранних контекстов не обнаружено), ГИКРЯ же фиксирует наиболее современные словоупотребления в интернет-коммуникации, что соответствует использованию грамматической формы в живой разговорной речи. Следовательно, эта форма, как и сравнительная форма голее, существует в узусе, в современной разговорной речи, и не фиксируется литературной нормой, что вновь подтверждают грамматические пометы в БАС: «Лысый, ая, ое; лыс, а, о. 1. Имеющий лысины, с лысиной (о человеке)» [9, с. 346].

Форму сравнительной степени прилагательного хромой в НКРЯ находим только в одном контексте (данные 30.10.2023) и только в основном корпусе по запросу «хромой, A & (comp | comp2)»: «Я, может, его хромей, а вот никто не пожалеет!» (Федор Кнорре. Орехов, 1968) [17]. ГИКРЯ же предлагает 12 вариантов словоупотреблений: «Скорее, наоборот, на фоне, в общем, растущего качества потребительских сегментов жизни система, институты выглядят все хромее и хромее» [5], «Теперь же убирайся, обожженное животное, ставшее еще хромее, чем в день своего рождения!» [5], «В общем трава раньше была зеленее, а Хаус хромее» [5]. Форма хромее очевидно существует в узусе языка, в середине XX века она появляется как окказиональная грамматическая единица, используемая писателем для украшения художественной речи. В контекстах же современных (можем говорить о временных границах 2005-2017 гг.) хромее чаще используется в публицистических заметках о политике, тематическая направленность которых по каким-то причинам всегда связана с процессом выборов. Вероятно, и здесь окказиональная грамматическая форма выполняет ряд эстетических функций, способных привлечь и заострить внимание читателя на определенной проблеме, подчеркнуть важность процесса, при этом не выходя за пределы узуса – в МАС не указываются грамматические пометы, позволяющие считать образование степени сравнения у данного прилагательного нормативным: «Хромой, -ая, -ое; хром, хрома, хромо. 1. С укороченной или больной ногой» [10, с. 627].

Формы компаратива прилагательного немой в панхроническом корпусе НКРЯ по запросу «немой, A & (comp | comp2)» представлены в 5 контекстах (данные 30.10.2023), например, «но его лицо мертво, холодно, душа его как бы нарочно закрыта черною завесою равнодушия – и уста его немы, и рука его нема, и глаза еще немее уст и руки» (О.И. Сенковский. Вся женская жизнь в нескольких часах, 1833) [17], «Я делалась нема и неподвижна, немее и неподвижнее, чем прежде, чем когда-нибудь» (Е.В. Салиас-де-Турнемир (Евгения Тур). Старушка // «Русский Вестник», 1856) [17], «Да-а, этому несчастному воспитаннику королевы неплохо бы быть еще немее...» (Георгий Полонский. Не покидай, 1998) [17]. Первое вхождение датировано 1833 годом, последнее – 1998 годом. Наибольшее количество контекстов с данной грамматической формой относится к сер. XIX – нач. XX веков. Как и в случае с формами голее, описанными выше, данные грамматические окказионализмы оказались хоть и не частотны, но употребимы в художественной литературе, а также, как мы заметили, в публицистике – связано это, вероятно, с художественным поиском и стремление к раскрытию семантического потенциала русского слова в середине XIX века, которое основывалось не только на лексической стихии, но и на грамматической – использование словообразовательного потенциала языка, благодаря чему в узусе возникали подобные образования, отвергнутые впоследствии нормативным аппаратом языка. Данные современной разговорной речи, представленные ГИКРЯ, следующие: было обнаружено 43 словоупотребления (данные 30.10.2023) формы немее, например, «Молчать - так немее рыб» [5], «Просто будут глаза немее И слышней костей хруст» [5], «Сад и Ночь немее с каждым опавшим листом» [5]. Интересно, что большинство контекстов – отрывки из современной поэзии, что наталкивает нас на мысль о первичной функции данной грамматической формы в качестве эстетического компонента текста – подтверждается эта гипотеза контекстами современными, где компаратив немее используется уже в основном в поэтическом языке художниками слова – это словоупотребление, как и в случае с формой хромее, не выходит за рамки узуального употребления. Можно сказать, что оно оказывается и функционально ограниченным поэтическим языком, т.к. в БАС не указана в грамматических пометах возможность нормативного образования сравнительной степени: «Немой, ая, ое; нем, нема, немо. 1. Лишенный дара речи, способности говорить» [6, с. 89].

Завершая разговор, рассмотрим функционирование форм сравнительной степени прилагательного слепой, которые в панхроническом корпусе НКРЯ представлены 13 словоупотреблениями (данные 30.10.2023), например, «Науки суть светила, просвещающие души: человек, объятый мраком невежества, во сто раз слепее того, который лишен зрения от самого своего рождения (И.А. Крылов. Почта Духов, или Ученая, нравственная и критическая переписка арабского философа Маликульмулька с водяными, воздушными и подземными духами, 1789) [17], «Она видит, осязает, верует, тогда как мы, с бедным умом нашим, бродим в потемках и, желая достигнуть света, час от часу становимся слепее...» (М.Н. Загоскин. Рославлев, или Русские в 1812 году, 1830) [17], «Мужицкие избы, и летом далеко не приглядные, кажутся еще темнее, слепее и сиротливее (М.Е. Салтыков-Щедрин. Наша общественная жизнь, 1863-1864) [17]. В целом, данные образования довольно популярны в литературном языке как в XIX веке, так и в XX, но распространено ли словоупотребление в современной разговорной речи? ГИКРЯ предлагает 61 контекст (данные 31.10.2023), где форма слепее употребляется в разговорной интернет-коммуникации, например, «Нет, это просто степень резкости и яркости работы фантазии. Мое объективно слепее и уже» [5], «М- да... Слава Богу нашла свои очки. А то хоидла бы слепее крота» [5]. Помимо разговорной речи, встретились контексты из поэзии, художественной литературы и публицистики: «Точнее, такого же слепца и инвалида, как все народы, неспособные оградить свои интересы от посягательств сильных мира сего. Как все. Ничуть не слепее» [5], «Гомер же на его портрете Аристотеля еще слепее, чем греческий, и рука Аристотеля лежит на затылке мраморного Гомера, как рука слепого, узнающего мир на ощупь» [5]. Интересно, что форма слепей, представленная 22 контекстами (данные 31.10.2023), используется только в современной художественной литературе, поэзии, либо публицистике: «Зато были они слепей и доверчивей к стукачам. Были падче на грубые обманы начальства» [5], «Глаза мои были Песчанее пыли, Слепей, чем десяток котят» [5], но не зафиксирована в разговорной речи. В целом, проанализировав контексты с данной грамматической формой, можно говорить о её достаточной распространённости в СРЯ, писатели и поэты уверенно используют эту грамматическую единицу, т.к. она, как и в текстах XIX века, соответствует необходимым внутренним семантическим условиям и требованиям языка. Однако не смотря на достаточную распространенность, за пределы узуса форма слепее не выходит – грамматические пометы в БТС и БАС не дают указаний на возможность нормативного образования степени сравнения:

«Слепой, -ая, -ое; слеп, -а, -о. 1. Лишённый зрения, способности видеть (противоп.: зрячий)», это же встречаем в БАС: «Слепой, ая, ое; слеп, слепа, слепо. 1. Лишенный зрения, способности видеть» [7, с. 191].

Таким образом, можно сделать некоторые выводы. Полносемантические прилагательные в СРЯ способны образовывать степени сравнения, однако эти образования находятся в узусе языка: они могут подниматься до уровня литературного языка в качестве некоторых исключений – их использование допустимо как эстетический прием в художественной литературе, поэзии, а также публицистике. Такие грамматические образования способны привлечь и акцентировать внимание читателя на определенных проблемах (когда говорим о публицистике). Данный тезис отмечен и в «Русской грамматике» (1980): «Сфера возможного образования форм сравнит. степени у таких слов – профессиональная речь художников и поэтическая речь» [18, с. 561], что подтверждается нами в данной работе на контекстном материале с включением различных данных: от современной художественной литературы и поэзии, до отсылок к текстам известных художников слова.

Норма, как мы увидели, строго регламентирует функционирование подобных образований и не впускает их в область литературного языка – это подтверждают грамматические пометы современных словарей русского языка (МАС, БТС, БАС), а также фиксация данного замечания в «Русской грамматике» (1980): «Ограничения в образовании формы сравнит. степени с морфами -ее и -ей немногочисленны и связаны с факторами как семантическими, так и структурными и акцентологическими» [18, с. 561]. Норма, по сути своей, это, по словам Л.А. Вербицкой, – «совокупность явлений, разрешенных системой (разрядка наша – авт.)» [3, с. 15], то, что «установлено и закреплено» [3, с. 15]. Степени сравнения же у «предельных» прилагательных оказываются порожденными и разрешенными системой, но недопустимыми в литературном языке, вероятно, по семантическим причинам – внутренняя полнота создает семантический предел, который не допускает использования градационных признаков и их грамматического отражения в формальной стороне лексемы. Употребление синтетических форм степеней сравнения (вероятно, и аналитических) у «предельных» прилагательных приводит к семантической неясности и размытости, возможно, и к языковой преувеличенности, вычурности, чего так избегает упорядоченный и четко выстроенный литературный язык. Из этого следует, что норма – это механизм, который способен контролировать возможности языковой системы, устанавливать определенные функциональные границы.

About the authors

D. M. Kamenev

Author for correspondence.
Email: uni@nvsu.ru
Russian Federation, Saint Petersburg

References

Supplementary files