Identity – a resource for social development. To the publication of the encyclopedic study “Identity: personality, society, politics”

Толық мәтін

Начну с того, что высоко оцениваю работу коллектива учёных Национального исследовательского института мировой экономики и международных отношений им. Е.М. Примакова Российской академии наук под руководством члена-корреспондента РАН И.С. Семененко. Речь идёт об энциклопедическом издании по теме идентичности [1, 2] – одной из новых и крайне востребованных тем в области современных гуманитарных наук. Прежде чем высказаться о содержании труда и о значимости сформулированных в нём выводов, отмечу некоторые моменты, которые позволяют назвать эти два книжных издания своего рода примером того, как должны осуществляться крупные научные проекты в социогуманитарной области.

ВАЖНОСТЬ ФОРМАТА И СТИЛЯ

Во-первых, нужно указать на смелость и широту замысла, цель которого – проанализировать не конкретную проблему, а шире – тему или целую научную область. В последние пару десятилетий тематика идентичности распространилась на разные социально-гуманитарные дисциплины, нередко напоминая обязательные реверансы по отношению к модной категории (некогда нечто похожее случилось с такими метакатегориями, как модерность и дискурс). Проект по изучению феномена идентичности, который, возможно, не является магистральным для политических наук и на который есть не меньше оснований претендовать социологам, психологам и антропологам, замыслили и успешно осуществили политологи-международники. Тем самым они доказали, что в крупных научных коллективах всегда есть тот уровень компетенций и кадров, которые позволяют решать не только предписанные уставом и заданиями научные проблемы, но и реализовывать по-настоящему инновационные и подлинно междисциплинарные работы. Это один из важных уроков данного проекта: большие коллективы институтов РАН располагают интеллектуальными ресурсами, способными генерировать нетривиальные идеи и обеспечивать необходимый уровень организации исследований.

Во-вторых, следует обратить внимание на междисциплинарность, о которой так много толкуют люди от науки и те, кто ею якобы руководят. Дело в том, что по ряду причин, в том числе в погоне за наукометрическими показателями, в современную науку пришло много умелых получателей учёных степеней и повышения индекса Хирша. С их участием в последние годы утвердились, по крайней мере в социогуманитарных науках, некоторые формы учёта эффективности научного труда и оценки достижений учёного, которые стимулировали практику шаблонного написания всё большего числа статей, которые только называются научными. Многие из них за деньги публикуются и в высокорейтинговых журналах. Если отбросить обязательное формальное сопровождение нынешних журнальных публикаций (резюме на двух языках, бессмысленная транслитерация списка работ и прочая структурная обязаловка), то чистого научного текста довольно часто остаётся 3–4 страницы (нередко на 2–3 соавторов). В социогуманитарных науках это недопустимо, ибо в отличие от физики или математики у нас сам текст, то есть изложение истории вопроса и анализ, не могут быть заменены формулами и выводами. Для нас глубокое, грамотное и убедительное изложение темы или проблемы – обязательная часть презентации научной работы.

Рецензируемое издание – объёмом 992 страницы в первой и 512 страниц во второй книгах – объединило лаконичные, но полнокровные (стиль энциклопедических трудов) научные тексты, в которых излагаются разные аспекты темы с позиций разных дисциплин – философии, истории, социологии, этнологии, правоведения, экономической науки и, конечно, политологии, с привлечением коллег из многих институтов и вузов. Благодаря этому феномен идентичности рассмотрен представителями разных дисциплин, которые тем самым выстраивают научный диалог и обогащают знание. Это и есть в моём понимание междисциплинарность, противостоящая поверхностному подходу и внедисциплинарности. Это пример открытого научного труда, доступного всем желающим с ним познакомиться и использовать в своей работе. Однако ирония ситуации заключается в том, что в соответствии с министерскими показателями фундаментальный научный труд может не пойти в зачёт его создателям (ибо не проходит как монография), в отличие от опубликованных в хищнических журналах поделок. (Вот пример дурного нормирования и ущербного учёта результатов научной деятельности!)

Можно назвать несколько стилевых достоинств данного труда, которые должны цениться в академической науке. Это прежде всего продуманная структура, включая части и главы с предисловиями и итоговыми выводами по каждому разделу. Это перечни использованных работ после каждой главы без перегрузки сносочным аппаратом и дополненные в каждом из томов богатой библиографией научной литературы по данной области знания и направлению. Это, наконец, полезный глоссарий и подробные сведения об авторах и их работах; во второй книге глоссарий дополнен перечнем метафор, связанных с понятием идентичности и имеющих хождение в научном поле (например, “перманентный кризис”, “войны памяти”, “культура отмены” и др.). Помимо прочего, глоссарий свидетельствует о растущей потребности в прояснении понятийного аппарата социальных исследований, о чём будет сказано ниже. Единственное, что представляется мне излишним, это “когнитивная карта дискурсивного поля идентичности” [1, с. 872, 873], в которой без объяснений сложно разобраться даже специалисту.

Нельзя не отметить раздел первой книги “Кто есть кто в формировании исследовательского поля”, который содержит около полусотни кратких биобиблиографических очерков о выдающихся учёных в данной области. Это своего рода “джентльменский набор” главным образом англо- и франкоязычных авторов, на которых традиционно ссылаются отечественные исследователи, впрочем, не всегда знакомые с содержанием их работ. В данном случае очерки лишены элементов критики, что можно объяснить стилем энциклопедических изданий. Тем не менее этот раздел важен для нашего научного сообщества – ведь нельзя допустить, чтобы отечественный дискурс был сведён к откровенному изоляционизму. Невозможно отрицать, что зарубежные учёные оказали влияние на российскую гуманитарную науку, иногда даже это влияние можно считать избыточным, потому что есть пророки и в своём отечестве. В данном словаре нашлось место только для шести имён российских исследователей.

РОЖДЕНИЕ НАПРАВЛЕНИЯ И СУДЬБА НАЦИОНАЛЬНОЙ ИДЕНТИЧНОСТИ

А теперь о содержании того, что называется идентичностью, и о том, что говорится об этом феномене в рецензируемом исследовании. Избегая историографической полемики при определении природы идентичности и её многовариантных проявлений, авторы предложили целый ряд важных оценок и идей, которые опровергают поверхностные трактовки и распространённые среди гуманитариев мифопоэтические версии, в ряде случаев очень популярные. В данном случае в центре всех проблем идентичность в её политологическом измерении, что ожидаемо.

Само слово “идентичность” звучит на русском вполне благозвучно, в отличие от образованного от него прилагательного “идентитарный” (применительно к подходу) или “идентитарные” (применительно к исследованиям), но, возможно, это вопрос привычки к разного рода языковым новациям в науке. В конце 1990-х – начале 2000-х годов вышли в свет книги испанца М. Кастельса об идентичности в век глобализации [3]; в то время термин “идентичность” ещё не вошёл в научный оборот в российском обществознании. В русском переводе названия главной книги Кастельса по этой теме вообще опущены слова “власть идентичности” как непонятные читателю [4]. Публикуя несколько лет спустя собственную книгу об истории и смысле национальной идентичности российского народа, я также посчитал за лучшее заменить в названии термин “идентичность” на “самосознание”, чтобы избежать вычурности научного языка и быть лучше понятым [5]. Я и сейчас думаю, что привычные слова “сознание” или “самосознание” (для непсихологов это почти синонимы) и довольно длительная история исследования этого феномена, особенно в его коллективном, а не личностном варианте, есть не что иное, как предшествующий этап изучения того, что ныне стали именовать идентичностью. В совсем недалёком прошлом это называлось “национальным самосознанием” (в этническом смысле) или “классовым сознанием” (в социально-политическом смысле).

Очевидно, что рождение нового направления с выходом рецензируемого труда произошло не на пустом месте, ему предшествовали довольно солидные, хотя и не во всём корректные наработки с советских времён. Например, ещё в начале 1990-х годов мне представлялось важным изменить смысл термина “национальное (само)сознание”, которое воспринималось в этническом смысле, на его понимание как российского (в страновом измерении) самосознания. Этот переход происходит медленно и даже болезненно из-за глубокой эмоциональной и политической нагруженности категории, не говоря уже об инерции поколений советских и постсоветских учёных, которые написали много работ о национальном самосознании русских, татар, чувашей, якутов и т.д. Кстати, проблема гетероглоссии (двойственного понимания) категории национального не решена и авторами данного труда. Правда, большинство из них склоняются к пониманию национальной идентичности как гражданско-государственной (или гражданско-цивилизационной), а не этнической, но эта значимая перемена смысла осталась незавершённой. Так что в случае, если бы авторы предложили свои тексты в известные зарубежные журналы типа английского “National Identities” (издаётся с 1998 г.) или американского “The National Interest” (издаётся с 1985 г.), у них возникли бы проблемы с разночтением данной категории, как и всей сферы исследований. Для мировой науки, и не только западной, здесь нет разночтения: национальное (не только идентичность, но и интересы и многое другое) – это гражданское, страновое, государственное. Однако и в научном зарубежье, как и в политической практике, присутствуют претензии обозначать понятием “национальное” как идентичность, так и политические проекты от имени этнорегиональных сообществ. На страницах вышеупомянутых журналов чистота употребления терминов строго не соблюдается.

С удовлетворением можно констатировать, что руководитель проекта и ответственный редактор труда И.С. Семененко придерживается схожей с моей позиции. Для неё “национальная идентичность – многомерное понятие, вбирающее политическое и социокультурное (этнокультурное) измерения, которые могут ситуативно сочетаться или взаимоисключаться. Понятие национальной идентичности широко используется в публичном дискурсе для обозначения коллективной идентичности национально-государственного (или претендующего на такой статус) сообщества и характеризует самосознание его граждан как членов такого сообщества” [1, с. 405]. Естественно, что национальная идентичность опирается на чувство принадлежности к нации, а вот под последней отдельные люди и социальные коллективы могут понимать не только страну, но и этнические или историко-региональные сообщества, и лишать их такого самообозначения было бы неразумно.

Вышеупомянутая многомерность понятия “национальная идентичность” выражается в том числе и в возможности использовать данную характеристику не только страновыми, но и другими сообществами. Такова, кстати, реальность многих государств мира, где национальное используется не только в гражданско-страновом, но и в этнорегиональном контекстах. Отсюда следует моё предложение допускать обозначение российского народа как “нации наций”, а недоумение по этому поводу одного из авторов рецензируемого труда можно списать на недопонимание сути дела. Моя позиция как раз исходит из многомерности явления и практического убеждения, что Мадриду, например, не удастся убедить жителей провинции Каталония отказаться от самообозначения каталонская нация в пользу исключительного использования всем населением страны термина испанская нация. Будет и то, и другое, пока есть государство Испания с его внутренними автономиями. Аборигенные сообщества в составе канадской нации добились включения в конституцию страны их обозначения как первых наций (first nations). Думаю, что и Москве или некоторым упёртым имперцам не удастся убедить татар, чеченцев, якутов и представителей других этнических общностей отказаться от этнонационального исключительно в пользу общероссийского (то есть стать только россиянами, позабыв при этом быть татарами, и т.д. по списку российских национальностей), тем более что все жители страны не могут стать русскими. Казалось бы, всё довольно ясно, но во многих случаях единственно возможная формула существования мирной и целостной России доходит до сознания с большим трудом.

СОВРЕМЕННОСТЬ И ФИЛОСОФИЯ ИДЕНТИЧНОСТИ

Мне как историку и антропологу интересен именно современный, актуальный взгляд на современность вместо столь часто демонстрируемой в отечественном дискурсе одержимости ушедшими в прошлое нормами и ценностями, которые представляются неизменными, имеющими почти сакральный характер. А потому каждому новому поколению предписывается не только хранить, но и следовать так называемым традиционным духовно-нравственным ценностям. На самом деле восприятие современности в теологическом ключе – как предписание и как продолжение определённой прошлым траектории развития – уязвимо и плохо работает.

В рецензируемом труде при рассмотрении идентичности в контексте трансформации и “текучей современности” В.С. Мартьянов так определяет свой взгляд на данный философский по своей сути вопрос: “Современность представляет посттрадиционное, функционально дифференцированное на автономные подсистемы общество, преимущественно представленное в политической форме территориальных государств, в которых доминируют рыночные обмены, рациональная бюрократия и инклюзивные институты, обеспечивающие широкое участие граждан в управлении социальными и политическими аспектами собственной судьбы” [1, с. 304]. В случае таким образом понимаемой современности в её интеллектуальной программе по-особому возникает фундаментальная проблема идентичности. Если в сословном, феодальном, кастовом обществе идентичность передавалась из поколения в поколение в условиях статичного социального порядка, то “современность, описываемая концептами гибридной, множественной, смешанной, плавающей идентичности, вытеснила жёстко стратифицированные традиционные общества, сохранявшие устойчивость образа жизни, неизменность социальной структуры, функциональных ролей и общественных ценностей на протяжении долгого исторического времени. Современный человек изначально субъективен и мультиидентичен. Сложносоставное урбанизированное общество требует от него дифференцированных идентичностей, функций и ролей в умножающихся социальных констекстах. Он всё более произвольно меняет идентичности в зависимости от возраста, ситуации, настроения, культурного контекста, гражданства. В подобных условиях государство может лишь поддерживать желательную иерархию идентичностей с тем, чтобы минимизировать конфликтность и напряжённость социально-политического порядка” [1, с. 307].

В подобное обновлённое понимание идентичности вносит дополнительные соображения социолог Н.Н. Федотова, подвергая сомнению “утопичность абсолютной устойчивости идентичности в сегодняшнем неустойчивом, нелинейно меняющемся социуме” [1, с. 292] (что, однако, не отменяет значимость этого феномена). Важным становится сам непрерывный процесс изменения, разрушения, приобретения и становления идентичности. “Это относится не только к индивидуальной идентичности – отдельному индивиду, но и всем носителям идентичности – сообществу, обществу, этносу, народу, стране, т.е. разным формам коллективной идентичности” [1, с. 292]. Таким образом, в рецензируемом труде делается акцент на процессуальный характер и динамику идентичности, о которых писал в своё время С. Хантингтон. В своих более ранних разработках я также писал о примате не этнического процесса, а этнической процессуальности, не о предписанной идентичности, а об этническом дрейфе.

Н.Н. Федотова делает важные заключения: “Раньше идентичность считалась достижимой, проходящей через ряд кризисов, но в итоге обретавшей определённую устойчивость до следующего кризиса. Сегодня она является процессом её непрерывного обретения в контексте между полюсами стабильности и нестабильности и имеет процессуальный характер” [1, с. 293]. Всё это означает, что человек, группа, сообщество, страна, с которыми люди себя соотносят, обретают идентичность в течение всего времени своего существования, сохраняя или не сохраняя преемственность с прошлым. Это очень важная идея, подвергающая сомнению изначальную данность, тем более как базовую, как отправную форму этническую идентичность в качестве непременного условия обретения гражданской, страновой идентичности. Эта точка зрения продвигается некоторыми психологами, неверно трактующими идентификационные разработки середины ХХ в. классиков возрастной психологии Ж. Пиаже и Э. Эриксона и плохо осведомлёнными о современных достижениях в данной области. Приведу пример грубого возрастного деления формирования идентичностей: языковой от 0 до 7–8 лет, этнической в 6–18 лет, российской гражданской с 16 до 24 лет с последующим выводом: “Нельзя произвольно, по желанию, в любом возрасте сформировать у детей или подростков российскую гражданскую идентичность при отсутствии сформированной языковой идентичности и этнической идентичности… формирование российской гражданской идентичности имеет достаточно жёсткую онтогенетическую структуру, подчиняется ряду психологических механизмов, требует соответствующих условий для своего эффективного формирования (в первую очередь социально-психологических), предполагает длительный и последовательный процесс” [6, с. 303].

В разделе про аскриптивные (предписанные) и приобретённые идентичности О.В. Попова предлагает более широкое определение аскриптивной идентичности, которая задаётся индивиду социумом или государством не только в период детства, но и в ходе всей его жизни; две эти формы идентичности характеризуются не только взаимозависимостью, но и текучестью поведенческих ситуаций и идентификационных выборов. Это как в этнически смешанной семье: одному ребёнку родители записывают национальность отца, а другому – матери. Но и здесь ситуация гораздо сложнее, чем единовременный выбор. В процессе развития общества, социальной мобильности, демократизации, повышения интенсивности человеческих связей соотношение предписанных, то есть заложенных с детства, идентичностей и приобретённых в течение жизни меняется в сторону усиления последних. Сейчас в российской начальной школе вместо народоведческого натаскивания всё шире внедряется учебный материал о Родине и её символах, школьники скорее могут назвать себя, например, москвичами или волгоградцами, а своей родиной Россию, не определяя себя по этнической принадлежности. Можно утверждать, что резкое деление идентичностей на предписанные и приобретённые, а также выстраивание их жёсткой иерархии является ошибочным или, по крайней мере, глубоко устаревшим.

Автор раздела коснулась также дискуссий о природе этнической идентичности. Известно, что одни учёные считают её аскриптивной, поскольку “именно социум диктует индивиду представления о характеристиках той или иной этнической группы и критерии этнического самоопределения в процессе усвоения языка, норм и ценностей культуры в конкретной культурно-этнической среде” [1, с. 285]. Другие полагают, что “этническая идентичность формируется на основании предписываемой социумом этничности, но она всегда является результатом самоидентификации, процесса открытого и длительного, а потому должна быть отнесена к группе приобретённых идентичностей” [1, с. 285]. Отсюда следует, что в полиэтническом государстве возможно конструирование моноэтнической идентичности на основе аскриптивной этничности, моноэтнической идентичности с другой группой, биэтнической идентичности, маргинальной этнической идентичности. Можно также добавить к этому перечню вариантов распространённую и признанную в мире (кроме России и некоторых стран бывшего СССР) множественную и не взаимоисключающую идентичность (multiply non-exclusive identity).

Вообще дискурс вокруг этничности в последнее время, как в своё время обсуждение проблемы национализма, напоминает некое подобие “чёрной дыры”, в которую проваливаются самые разные концепты вперемешку с живыми трупами старых прописей [7]. Поэтому я разделяю выраженную О.В. Поповой и некоторыми другими учёными озабоченность: базовые (видимые) аскриптивные идентичности – расовая, этническая и гендерная – в большей степени, чем другие, способствуют разобщённости социума. “Это обстоятельство следует учитывать, распространяя режим позитивной дискриминации на участие носителей этих идентичностей в политической жизни государства: она становится источником новых размежеваний и требует внесения серьёзных корректив в проводимую государством политику идентичности” [1, с. 285]. Об этом писали другие авторы [8, 9].

УВЛЕЧЕНИЕ ЦИВИЛИЗАЦИЕЙ

Для тех, кто сомневается в российском национальном проекте, своего рода спасительным вариантом становится цивилизационный подход, который захватил нынешний общественно-научный и медийный дискурс. Многие годы радикальные этнонационалисты от имени русского большинства, а также околоцерковные эксперты из Всемирного русского народного собора стремились утвердить вместо концепции российской гражданской нации и общероссийской идентичности концепцию русской цивилизации и Русского мира, но дальше декларативных документов и косвенных упоминаний о государствообразующем народе дело не доходило.

Президент страны, документы стратегического планирования и научное сообщество до самого последнего времени были ориентированы на квалификацию многонационального народа Российской Федерации как российской нации и реализацию главной цели национальной политики – обеспечение единства российской нации при сохранении её этнокультурного многообразия. С включением в цивилизационный дискурс политологов-международников вместе с номенклатурными политтехнологами цивилизационный подход и в его рамках самообозначение России как державы-цивилизации заняли главное место в интеллектуальных разработках и в политической риторике. Казалось бы, его энтузиасты не отрицают понимание России как государства-нации и поддерживают утверждение российской идентичности как сути и формы нациестроительства. Но далеко не всегда и не всеми культурологическая категория цивилизации рассматривается как достраивающая программу и цель российского национального проекта. Подобная двойственность на фоне увлечения цивилизационными конструкциями прослеживается и в рецензируемом труде в его разделах и главах, посвящённых вариантам цивилизационных идентичностей, судьбе современных национальных государств. С одной стороны, нельзя не согласиться со следующим утверждением И.С. Семененко: “В современном политическом дискурсе национальной идентичностью наделяются государственные образования вне зависимости от характера развития государственности: она выступает как ключевое смыслообразующее основание государственного суверенитета. Радикальные изменения национально-государственных границ в ХХ веке требуют конструирования новых идентичностей для легитимизации новых границ в массовом сознании” [1, с. 411]. С другой стороны, один из основных авторов труда В.И. Пантин в главе об идентичности в её международно-политическом измерении пишет о национально-цивилизационной идентичности: “В современной философии, социологии и политической науке под цивилизационной идентичностью понимается отождествление или соотнесение индивида, социальной группы, этноса, нации с той или иной локальной цивилизацией – устойчивой, существующей длительное время на определённой территории наднациональной общностью людей и государств, которая сохраняет и воспроизводит свою целостность, свои особые, отличающиеся от других цивилизаций культурные нормы, религию, ценности, традиции и социальные практики” [2, с. 303]. Но что такое “наднациональная общность людей”, остаётся неясным.

По мнению В.И. Пантина, актуализация и возрастающая роль цивилизационной идентичности в современном мире связаны с обусловленным глобализацией усилением взаимодействия разных цивилизаций, которое сопровождается не только углублением сотрудничества, но и ростом конфликтности государств, принадлежащих к разным цивилизациям, а также межцивилизационного противостояния внутри одного и того же государства вследствие массовой инокультурной миграции. Кроме того, быстрое развитие китайской и индийской цивилизаций, а также ряда других незападных обществ актуализировало проблему цивилизационной идентичности и поставило под вопрос прежний миропорядок, основанный на доминировании Запада. В условиях современной России, которая имеет черты государства-цивилизации и во многом отличается от классического государства-нации, характерного для стран Западной Европы и США, “необходимо, с одной стороны, считаться с существующими социальными, ценностными и культурными размежеваниями, а с другой стороны, проводить политику идентичности, направленную на постепенное формирование консолидирующей российской государственно-гражданской и цивилизационной идентичности” [2, с. 305].

В первом томе труда, о котором идёт речь, в разделе о политических измерениях цивилизационной идентичности В.И. Пантин отметил, что культурно-цивилизационный ракурс идентичности позволяет увидеть причины и факторы многих современных внутриполитических и международных конфликтов. С игнорированием исторических, культурных, цивилизационных аспектов идентичности “связаны драматические, а нередко и трагические последствия попыток насильственно перенести социальные институты (например, демократические и рыночные институты), эффективно функционирующие в рамках западной цивилизации, на страны исламской и некоторых других цивилизаций. Нежелание учитывать обычаи, традиции, культурные и социальные нормы, складывавшиеся веками и характерные для данной цивилизации, как и не слишком обоснованные представления о существовании единой глобальной цивилизации, могут привести (и уже приводят) к тяжелейшим межцивилизационным и этносоциальным конфликтам” [1, с. 144–145].

С этими рассуждениями о своего рода культурной глухоте в политике (и в экономике тоже) нельзя не согласиться, но как быть с не менее частыми проявлениями жёсткого насилия и конфликтности, обусловленными известным “комплексом малых культурных различий”, когда не только на межцивилизационных границах, но и внутри них и даже среди “одного народа” возникают не менее жестокие насилие и войны. По-видимому, что-то не так в трактовке цивилизационных различий, если вообще признать, что они реально существуют, вне воображения тех, кто пишет о цивилизациях. Ясно, что в данном варианте Российская Федерация как цивилизация обладает не национальной, а национально-цивилизационной идентичностью. Но в трактовке других авторов труда эта формула зачастую сводится только к цивилизационной идентичности.

Все главы в третьем разделе первого тома посвящены цивилизациям вне России. И хотя они написаны специалистами-международниками, сам перечень цивилизаций и отбор их содержательных характеристик свидетельствуют, что нет более общей и произвольной по своей сути формы объединения людских сообществ, чем цивилизация. Можно заключить, что это в большой степени культурологическая метафора, применимая ко многим существовавшим в прошлом условным культурным комплексам или протогосударственным образованиям, а также к современным культурно схожим и отличным от других макрорегионам, континентам и отдельным крупным государствам.

Оспорить стремление свести многое, что существовало в прошлом и присутствует в настоящем, к одному понятию достаточно легко, и это уже не раз делалось, начиная с критики сочинений А. Тойнби советским историком академиком Е.А. Косминским [10]. Жёсткая критика звучала и в адрес неотойнбизма в лице С. Хантингтона и Ф. Фукуямы. Историки критически разбирали сочинения Н.Я. Данилевского, русских космистов и евразийцев. Однако наша задача в данном обзоре обратить внимание на трактовку схожих с российской крупнейших наций мира, вместе с которыми мы составляем сегодняшнее “мировое большинство”, а именно – индийской и китайской, а также других претендентов на цивилизационный статус.

В разделе первого тома “Цивилизационные и политико-культурные ракурсы идентичности” рассмотрены особенности и характерные черты формирования и динамики российской, европейской, североамериканской, ибероамериканской, китайской, индийской, мусульманской идентичностей. Видные специалисты по соответствующим странам и культурам постарались выявить тенденции и противоречия, присущие каждой из этих культурно-цивилизационных общностей. Не будем обсуждать континентальные, макрорегиональные и конфессиональные цивилизации с точки зрения их реальности или умозрительности. Нас в данном сюжете интересуют крупнейшие нации мира – Индия и Китай, которые обычно вместе с Россией включают в список самостоятельных цивилизаций. К этому списку можно добавить таких членов БРИКС, как Бразилия и Южная Африка.

Суть дела состоит в том, что во всех этих суверенных государствах с глубокой историей, культурно сложным населением, религиозным и расовым разнообразием, мировыми культурными достижениями главными целями общества и государства являются проекты национального строительства, то есть формирования полиэтничных гражданских наций: индийской, китайской, бразильской, южноафриканской. Конституции, законы, национальная и культурная политика, программы, символы, ценности, календарь, образование и пропаганда, научные организации и исследования в этих странах построены вокруг нациестроительства (nation-building), утверждения образов нации на основе разных формул: “нации народностей” (джунхуа миньцзу) в Китае, “единства в многообразии” в Индии, “радужной нации” в Южной Африке, футбольно-карнавально-культурного симбиоза “делания нации бразильцев” [11–23].

Характерно, что ни в одной из этих стран самообозначение страны как цивилизации не является программным и политически нагруженным, хотя сам термин может использоваться разными общественными движениями преимущественно в историческом контексте. Именно этими двумя факторами – размытостью понятия “цивилизация” и его отсутствием в государственно-строительной политике крупнейших стран мира – обусловлено моё сдержанное отношение к цивилизационному подходу, когда дело касается самоопределения России. Рецензируемый труд в полной мере поучаствовал в увлечении цивилизационным подходом.

ВМЕСТО ЗАКЛЮЧЕНИЯ: РАЗВИТИЕ – QUO VADIS

Рецензируемый труд содержит и другие глубокие наблюдения и фактические сведения, что позволяет острее воспринимать внешний мир, а заодно и Россию (чувствуется рука международников). Так, бесспорный интерес вызывает глава, посвящённая диаспоральным мирам и их идентичностям. Вообще трансграничные и сетевые, прошлые и новые сообщества мигрантов, идентичность их участников, поведение и роль диаспор – всё это невозможно охватить даже в таком комплексном издании. Но многие сущностные аспекты этой обширной темы названы и оценены в разделе, написанном И.Л. Прохоренко. К сожалению, за рамками анализа осталась такая актуальная общность, как Русский мир, который в постсоветском общественном дискурсе первоначально понимался как мир русофонии, то есть как совокупность людей, сопричастных России, русскому языку и культуре; сегодня Русский мир воспринимается как Россия +, то есть Россия и те, кто с нею составляет один народ.

Важной и продуктивной для социальных наук стала концепция идентичности как ресурса общественного развития. В отличие от экономоцентричных теорий, акцент в ней перенесён на идейно-политическую, социальную и культурную мотивации человека, этнической и социальной группы, нации, благодаря которым либо обеспечивается личностное и общественное развитие, либо происходит деградация того и другого. Особенно значимы для современных разделённых обществ формирование и изменение идентичности, а также связанное с ними субъективное восприятие социальной и политической действительности. Как пишет И.С. Семененко, “социальная динамика по-прежнему измеряется привычными показателями роста ВВП, материального благосостояния и качества среды обитания человека. Но не меньшее значение имеют ориентиры идентичности, приверженность сообществу, с которым индивид себя отождествляет, позитивному ви́дению будущего, его (индивида) нацеленность на личностное и общественное развитие. Именно такого рода ценностные ориентации определяют социальный климат в обществе – трудно поддающуюся оценке, но принципиально важную для понимания социальных перспектив реальность, субъективную по своей природе, но объективную по значимости” [2, с. 19].

В главе “Разделённые общества” представлена информативная когнитивная карта социальных размежеваний и их политических проекций [2, с. 33]. С помощью этой карты можно проследить историческую динамику социальных размежеваний и их политизацию в современных обществах. Сейчас важную роль играют этнополитическая (национализм и сепаратизм), а также геополитическая и геоэкономическая проекции социальных размежеваний, поскольку они становятся факторами этнополитических и геополитических конфликтов и противостояний.

Авторы раздела “Идентичность: вызовы политизации дискурсов и нарративов” с разных сторон анализируют ключевую проблему взаимосвязи социально-политического развития на микро- и макроуровне, которая остро стоит в современной политической науке и социологии. Без решения этой проблемы невозможно обеспечить долговременное поступательное социально-политическое и экономическое развитие общества, реализовать связь между личными ценностными установками, личной мотивацией и общественными потребностями.

Для российской политической науки важны дискурсы, связанные с регионализацией, регионализмом и региональной идентичностью. Огромная территория, полиэтничность, сосуществование разных религиозных конфессий предопределили характерный для России императив эффективного управления региональным развитием, сокращения территориального неравенства, противодействия сепаратизму. Предпринятое авторами исследование региональной, этнокультурной и религиозной идентичностей служит условием эффективного управления развитием российского государства и общества.

В рецензируемом труде присутствует ещё много сюжетов и тем, которые побуждают к размышлениям и дискуссиям, но жанр обзора имеет свои пределы, как и осведомлённость его автора. Некоторые вопросы большой теории и большой стратегии остались за пределами рассмотрения, тем более что именно эту сторону исследования “Идентичность: Личность, общество, политика” уже осветила в своём обзоре О.В. Гаман-Голутвина [24]. Выскажу, пожалуй, только одно сомнение в отношении утверждения-предсказания о том, что в ходе мировой эволюции наступила своего рода поствестфальская эпоха, то есть время исчезновения с исторической арены национальных государств и приход им на смену разнородных коалиций, отражающих многообразие мира, опыта и условий существования государств как самых значимых и всеохватных объединений людей. С этим посылом и, возможно, скрытым ожиданием замены ООН на “организацию объединённых цивилизаций”, а может быть даже “объединённых этнонаций” (о последнем мечтал знаменитый норвежский философ Й. Галтунг [25]), можно было бы согласиться. Однако недавняя пандемия короновируса и выполненная государствами миссия как защиты, так и дисциплинирования населения, а также усиливающиеся соперничество стран за ресурсы и влияние и геополитические катаклизмы, скорее, говорят о том, что национальные государства, понимаемые как суверенные согражданства, не сходят с исторической арены, что наблюдаемая реконфигурация современного мира, по-видимому, произойдёт без из отмены.

ИСТОЧНИК ФИНАНСИРОВАНИЯ

Работа выполнена в рамках государственного задания Института этнологии и антропологии им. Н.Н. Миклухо-Маклая РАН по теме “Россия как нация и как цивилизация: исследование этнокультурного развития, традиционных ценностей и российской идентичности” (НИОКТР 124112200089-0).

Авторлар туралы

V. Tishkov

Хат алмасуға жауапты Автор.
Email: valerytishkov@mail.ru

Academician of the Russian Academy of Sciences, Member of the Presidium of the Russian Academy of Sciences, Scientific Director; Director

Әдебиет тізімі

Қосымша файлдар