PHILOSOPHER AS A LINGUISTIC PERSONA (CASE STUDY OF M. MAMARDASHVILI’S BOOK “REASONING ON THOUGHT”

Full Text

Введение. Каждый крупный ученый является одновременно и самобытной языковой личностью. Мераб Константинович Мамардашвили предстает перед нами, в первую очередь, как выдающийся философ ХХ века, как талантливый аналитик и мыслитель с поразительно чутким восприятием проблем бытия и сознания, гуманистического мировоззрения и социальной ответственности, созидательной миссии человека и этики научно-познавательной деятельности. Нас поражает его энциклопедический ум, который с равной степенью легкости оперирует данными глобального научного дискурса - от математики и физики до искусствоведения и лингвистики. Мамардашвили проявил себя и как блистательный конструктор научного дискурса, как ученый-повествователь, виртуозно владеющий искусством академического убеждения. Замечательной особенностью нарративной системы Мамардашвили можно считать его заинтересованное отношение к читателю / слушателю, страсть быть услышанным и понятым, смысловую открытость и диалогизм его текстов. Эта целевая установка непосредственным образом отражается в речевой структуре и системной идиостилевой специфике его сочинений, в идеологии и технике научной риторики, в характере и полноте использования семантико-прагматических ресурсов слова. В основе каждого идиостиля лежит та или иная авторская философия языка, опыт индивидуальной рефлексии над его природой, когнитивной и коммуникативной функциональностью. На наш взгляд, индивидуальную специфику исследовательского дискурса Мамардашвили, представленного анализируемым здесь произведением, образует триединство высоконаучного содержания, словесного искусства и устно-диалогической тональности. Целью данной публикации является попытка раскрытия наиболее значимых параметров языковой личности философа на примере одного из его произведений. Теоретико-методологические предпосылки. В заявленной теме смыкаются две значимые исследовательские линии современной лингвистики: проблема языковой личности и проблема коммуникативной интеграции дискурсов. Первая из них была актуализована в 80-е годы прошлого века Ю.Н. Карауловым [1] - как отражение того очевидного факта, что индивидуальное производство текстов (говорение) является единственной эмпирической данностью языка и поэтому говорящий (субъект / агент дискурса) должен быть включен в проблемное поле лингвистики. Сегодня концепт языковой личности - один из центральных в лингвистике; библиография этой проблематики обширна, см. обзор и анализ в работе [2]. Показательно и разнообразие предложений по терминологической фиксации этого феномена: в одной только обзорно-дискуссионной работе актуализованы синонимически-параллельные номинации языковая, речевая, кооперативная, логосическая, логосически-эйдетическая, семиотическая, социолингвистическая личность, а для характеристики неканонической (креативной) стороны речевой деятельности говорящего используются выражения неравновесная / бифуркационная (языковая) личность [3, с. 7 - 8]. Корпус исследований по указанной проблематике предлагается выделить в особую отрасль лингвистики - под разными названиями: лингвистическая персонология [4], микролингвистика [5, с. 289] и т.д. Практика фокусированных на языковой личности исследований обогатила предметно-проблемный мир лингвистики; в центре внимания языковедов оказались вопросы структурирования и дискурсивно-языковой организации индивидуальных речевых партий [6], интегральной индивидуально-речевой симптоматики [7], феноменологии субъекта дискурса [8]. Значимый результат новейших исследований в этой области - выявление полиструктурности языковой личности, установление возможности ее моделирования как функции комбинирования ряда аспектов: когнитивного, социально-ролевого, психологического, нарративного. Для проблемной области лингвистики релевантен нарративный аспект субъекта речи; предлагается объединить всю совокупность исследований, связанных с осуществлением этой функции, в рамках особой субнаучной парадигмы - лингвистики нарратива [9, с. 41]. Языковая личность часто актуализует себя в модусе взаимодействия дискурсов, т.е. путем синкретичного использования ресурсов языка, относящихся к разным функциональным сферам его бытования. (Вообще феномен транспозиции, трансграничности, смешения явлений из разных категориально-таксонимических областей весьма распространен в системе языка-речи.) В семиотическом пространстве взаимодействия функциональных типов речи (интерференции дискурсов) формируются особые экспрессивные качества текста, не отмеченные при раздельной их актуализации, возникают коммуникативно-прагматические эффекты, субстанциональную основу которых составляют актуализуемые в зоне интерференции «связи между репрезентируемыми дискурсами на формальном, семантическом, когнитивном, ситуационном и экстраситуационном уровнях» [10, с. 7]. Прагматика таких текстов имеет сложную структуру: в них реализуются сильные стороны каждого типа дискурса и возникает новая линия интенсивности/экспрессии - на основе интеграционных процессов. В иерархии коммуникативной релевантности такие тексты позиционированы как сильные знаковые структуры, как коммуникативные события повышенной суггестивности и резонансности - при условии, что они созданы талантливым мастером, тонко чувствующим субстанцию слова. К числу таких текстов можно отнести книгу Мамардашвили - произведение, воплощающее в себе талант когнитивной и языковой личности автора. Есть еще один аспект рецепции данного текста; он связан с динамически-напряженным контекстом времени его возникновения (1986-1987) - времени, напитанного ренессансными движениями в обществе, устремленностью к обновлению окостеневшей советской идеологии, интенциями глубинного преобразования уклада жизни. В книге явственно отобразилась событийная неординарность эпохи, отмеченной драматизмом и турбулентностью социальных процессов, идеологическими противостояниями и конфликтами социально-групповых интересов, брожением умов и отчаянными поисками новых мировоззренческих основ. Книгу можно коротко охарактеризовать как призыв к людям - мыслить правильно, ответственно и своевременно. Метатекстовым способом стимулирования мысли стала бросающаяся в глаза провокативность произведения, неканоничность содержательного и языкового его воплощения. Как известно, провокация бывает и позитивно-конструктивного характера, бывает она и в сфере научно-познавательной рефлексии; ср.: «Философская провокация возникает там, где есть необходимость стронуть общество с места, дать ему импульс к саморазвитию и возрождению» [11, с. 147]. Анализ. Феноменологически-релевантные лингвостилистические характеристики исследуемого текста позволяют раскрыть своеобразие языковой личности философа как творца науки и конструктора нарративного дискурса. Разумеется, в данном случае можно говорить только о наиболее типических и репрезентативных качествах текста; кроме того, следует иметь в виду, что не только тот или иной набор приемов структурирования текста служит средством индивидуализации творческой личности автора, но и характер материально-языкового воплощения этих приемов, неповторимая идиостилевая конкретика авторского языкового материала. Именно такое понимание перспектив решения поставленной в статье задачи лежит в основе представленного ниже анализа, в ходе которого были выделены основные стилеобразующие характеристики исследуемого научного произведения. Полифонизм речевых ресурсов. Книга «Беседы о мышлении» [12] внушительна по объему (480 страниц) и представляет собой курс лекций, прочитанных автором в Тбилисском государственном университете. Устно-диалогическим модусом коммуникации обусловлены такие макроструктурные лингвостилистические характеристики этого текста, как жанровый синтетизм и регистровое разнообразие средств языкового выражения. В книге освещаются вопросы чрезвычайной научной значимости и сложности, большинство из них по-разному трактуются исследователями, многие - впервые вводятся автором в открытый философский дискурс. Этим обстоятельством создается проблема рецепции устного текста, его способности индуцировать когнитивные процессы в слушателях. Автор решает эту задачу путем интегрирования в едином текстовом пространстве коммуникативных стратегий научного (фокусированного на рациональности) и художественно-эстетического (фокусированного на зрелищности и экспрессии) дискурса. При системно-таксономическом описании языка указанные дискурсивные стратегии предстают соответственно как воплощение двух разных коммуникативных функций - сообщения и воздействия; но в речевой практике они часто реализуются в функциональном единстве, образуя семиотически осложненный тип текста. Взаимодействие и взаимопроникновение научного и художественного стилей - явление настолько распространенное, что его можно считать «общетипологическим свойством человеческой речи» [13, c. 3]. Стратегия беллетризации научного дискурса, практика включения в его канву элементов зрелищности, «социального театра» известна давно (вспомним: в английских университетах лекционную аудиторию называют Lecture theatre). В исследуемом произведении доминирующим является научный стиль, в его структуру свободно вплетается эстетика и прагматика художественной речи. Можно выделить два аспекта беллетризации - интертекстуальность и свободное авторское словесное творчество. В книге много цитат из художественно-литературных текстов - Пушкина, Лермонтова, Льва Толстого, Баратынского, Ходасевича, Данте, Гете, Пруста, Рильке, Оруэлла. Они иллюстрируют авторские мысли или же служат отправной точкой новой линии философской рефлексии. Это особая тема исследования; в данном случае нас интересует своеобразие языка самого философа, воплощенное в идиостилевых качествах текста, позволяющих относить его к образцовым произведениям словесного искусства. В книге массированно употребляется общекнижная и философская терминология. Соответственно, требованиям научного стиля отвечает и синтаксическое речевое построение текста, раскрывающего концептуально-значимую информацию по исследуемой проблематике. Соблюдаются принципы макроструктурной организации и риторической инструментовки научного дискурса. Вместе с тем, бросается в глаза, что автор не ограничивает себя средствами прецизионного научного стиля, он широко пользуется ресурсами и приемами организации речи, транспонированными из других сфер функционирования языка. Например, колоритную специфику книги составляют регулярно появляющиеся в ней прагматико-стилистические комплексы, образуемые разговорно-окрашенными словами и фразеологизмами, синтаксическими конструкциями, риторическими фигурами и шифтерами модальности. Они играют вспомогательную роль по отношению к языковым ресурсам первого типа, модифицируют лингвостилистическую структуру и темповую динамику концептуального нарратива. Стратегия применения иностилевых (для научного дискурса) ресурсов адаптирована к системе организации художественного текста, типологически релевантной характеристикой которого является, как известно, установка на метасемиотическую и эстетическую экспрессию. В книге можно встретить оценочно-коннотированную лексику, характерную для обиходно-бытовой (трус, шкурник, тупой, сухарь, приспичить) или профессионально-жаргонной (моралистика, гуманистика, психологистика, пробабилистика, законничество) коммуникации. (Полужирный шрифт и нумерация фрагментов высказывания в иллюстративном материале - от автора статьи.) Ярко-индивидуализирующе окрашивают текст высокохудожественные тропеические номинации с нетривиальной образностью: мускулатура мысли; на вершине волны усилия; куски непережеванного опыта; каждая страсть считает себя законной. Автор использует и другие приемы литературно-художественной экспрессии, например - оксюморон (воскрешение и бессмертие в жизни, видение несуществований, ученое незнание, вообразить существующее, трагический аристократизм, удавка человечности). Когнитивно-номинативная неология. Производство и экспликация научно-инновационного содержания синхронизированы с процессами формирования инновационной когнитивно-инструментальной базы и соответствующей системы средств языкового выражения. Можно предположить, что эта закономерность является проявлением фундаментального лингвистического принципа иконизма, важнейшей характеристики языка как универсальной семиотической системы: новизна содержания требует для своего осуществления новизны плана выражения; оригинальность мысли подчеркивается нетривиальностью языковой формы. Автор значимых научных теорий в той или иной степени выступает и как новатор языка; в первую очередь, это справедливо в отношении комплекса логоцентрических (гуманитарных) наук. Новизна и оригинальность языка научного изложения выражается, прежде всего, в стратегии и практике формирования индивидуально-авторского научно-нарративного тезауруса - системы средств номинации всех интегрируемых в данном исследовательском дискурсе феноменов: объектов, инструментария, концептов. Этот тезаурус - продукт лингвистически-уникальный. В его номенклатурной структуре выделяются две части: традиционно-узуальная для данной сферы науки и оригинально-авторская, инновационная. Первая часть, ввиду тривиальности, не представляет интереса для данного исследования. Что касается второй части, то ее своеобразие можно отслеживать в аспекте парадигматическом и аспекте синтагматическом. Авторская парадигма инновационных номинаций формируется из терминов и терминологических оборотов, специально разработанных автором для данного исследования. Прежде всего, это моноконцептные номинации, например: всесообщение, сообщенность, всесвязность, заприродное, амплификатор, несуществование. Вообще словообразовательная активность является характерной чертой научного стиля Мамардашвили. Он существенным образом персонализирует текстовое пространство, вплетая в повествование оригинальные неологизмы, нередко образуемые по «серийному» принципу с использованием креативных ресурсов языка: псевдовопросы, псевдопроблемы, псевдомысли; получувства, полумысли; немышление, невзрослость, нерожденность; первосоединения, первосложности, первомысль. Тексты Мамардашвили могут послужить хорошей иллюстрацией к тезису об активной смыслогенерирующей функции языковой формы в процессах коммуникации; роль вербальной субстанции (словесного состава текста) нельзя ограничивать инструментально-технической задачей объективации когнитивного содержания, уже подготовленного сознанием/мышлением для презентации внешнему миру. Внешняя форма слова участвует в процессах генерирования семантики текста, направляя мысль, как берега направляют течение воды; нередко когнитивно-смысловая структура текста (научного, художественного, обыденно-речевого) возникает как воплощение словообразовательных потенций языка. В следующем примере структура и содержание философских рассуждений построены на реализации семантического и валентностно-комбинаторного потенциала словообразовательного префикса пред-: Есть некая… предукорененность сознания в мире… Все события… имеют перед собой некоторую предразличенность и предрасположенность в смысле расположения, даваемого сознанием, или некоторое предпонимание. Инновационные содержательно-понятийные аспекты научного повествования находят воплощение в сложносоставных терминах-неологизмах. Довольно часто автор эксплицитно представляет контекстно-семантический механизм их появления: Мы можем бесконечно описывать тень и никогда не прийти ни к какой реальности. Это проблема, которую можно назвать проблемой бесконечности описания. Другие примеры комбинационных терминов-окказионализмов продуктивное трансцендентальное воображение, неорганические перцепции, аккомодированная мысль, рефлексивная объективация. Идиостилевой спецификой данного произведения можно считать регулярность появления комбинационных наречий-неологизмов вроде многоиндивидно, каждоактно, в том числе - в виде серийных образований воленаправленно, волепроизвольно, волерассудочно. Книга дает много примеров нестандартных авторских решений в сфере линейно-синтаг-матической организации текста. Идиостилистически маркированной можно считать в данном произведении модель бинарной атрибутивной именной конструкции с резко контрастирующими по категориальной семантике компонентами. Одним из вариантов этой модели является словосочетание, в котором некоторому феномену приписывается онтологически несвойственное ему качество: континент движения, протяженность сознания. Прагматика таких композиций построена на эффекте нарушения норм логической совместимости: континент предполагает стационарное пребывание в одной точке универсума; сознание - это идеальная сущность, а не физический объект, который обладает свойством размерности. Путем контрастной актуализации признаков конкретное / абстрактное в составе бинарной именной конструкции образованы лоно понимания, складка времени, стояние сознания. Еще один вариант указанной модели - это неологическая атрибутивная группа, в которой проявления исключительной высокодуховной сущности человека связываются с рутиной обыденной жизни: герои мысли, гений повторений. Триадические конструкции. Лингвостилистическое своеобразие исследуемого произведения Мамардашвили проявляется и в частотности применения принципа триадности в ходе научного повествования. Этот нарративно-ритори-ческий прием состоит в том, что концепт ТРИ с определенной регулярностью используется как интенциональная модель структурной организации плана содержания и плана выражения текста. Такая практика текстопостроения довольно часто встречается в различных типах дискурса, она базируется на мировоззренческой пресуппозиции, согласно которой принцип триадности играет одну из ключевых ролей в универсальной онтологии мира и существенным образом влияет на процессы формирования картины мира человека и структурирования им мыслительной и практической деятельности. В сознании человека и системе оценочной семантики языка число 3 выступает в сугубо позитивном ассоциативно-коннотативном образе, как феномен, усиливающий коммуникативно-прагматический потенциал текста. Спектр конкретных коммуникативных задач, решаемых посредством этого приема, довольно разнообразен. Важнейшие из них связаны с реализацией интенции фокусирования внимания на особо значимых, по мнению автора, содержательных элементах текста, намерением придать семантический динамизм повествованию и стратегией интенсификации риторико-прагматических качеств текста. М.К. Мамардашвили в полной мере использует стилистико-выразительный потенциал приема триадной композиции. Как уже отмечалось, это один из самых статистически-релевантных элементов текстовой структуры данного произведения. Редкая страница обходится без него. О предпочтительном восприятии философом триадной композиции как значимого текстотехнического приема свидетельствует двукратное появление этой фигуры речи в пределах одного предложения; например: И эта нежность в своем порыве со стороны жены (вполне невинная, искренняя и человеческая) могла только создать материал для развития последующей ненависти, разрушения любви и возникновения безразличия. Специфичным для автора является комбинированное, по преимуществу, употребление этого средства во взаимодействии с другими риторико-стилистическими приемами актуализации и усиления действенности вербального сообщения. Рассмотрим наиболее показательные случаи. В трехкомпонентной номинативной композиции могут актуализоваться синонимические связи слов (узуальные, контекстуальные, коннотативно-экспрессивные), синонимически повторяющиеся смысловые элементы способствуют интенсификации процесса представления и восприятия номинируемой сущности: Это есть истинная, чистая, бескорыстная любовь. Другая возможность синкретичного употребления триадной модели заключается в формировании указанной лексической группы по принципу единоначатия: …побуждение чести, порыв чести, или потуга чести, отличается от чести. Наряду с ритмико-риторическим прагматическим эффектом в таких построениях возникает и особая семантическая спаянность слов, выделенных по признаку общности элементов материальной формы; ср.: «слова, связанные рифмой или звуковыми повторами, оказываются тем самым родственными и по смыслу» [14, c. 238]. В основе триадных структур встречается модель синтаксического параллелизма: Ощущение приятности от предмета предшествует поступку, связывается с поступком и вызывает поступок. Конструктивно-прагматическая роль триадных композиций усиливается их употреблением в составе фигуры каскадного повтора, когда одна и та же трехэлементная концептно-семантическая модель многократно воспроизводится в пределах небольшого фрагмента текста, в некоторых случаях - с синонимическим варьированием лексического состава. В следующем примере извлечены повторяющиеся на одной странице книги трехэлементные перечислительные группы: Создав ту или иную поэзию, поэт сделал возможной эту поэзию и связанный с ней соответствующий мир мыслей, чувств, переживаний (1)… не было этих чувств, мыслей и переживаний (2)… переживаемые чувства, мысли и представления (3)… новые чувства, ощущения, переживания (4)... наши мысли, представления, переживания (5). При чтении книги бросается в глаза, что автор стремится нейтрализовать эффект монотонности, который может возникнуть у читателя от частотности употребления приема триадной номинации. Средством разрушения этого вероятностного эффекта является варьирование способов формально-структурного воплощения триадных композиций. Замечательным образцом решения этой задачи можно считать прием синтаксического развертывания триадной фигуры по принципу градации: Здесь происходит то, что как бы происходило в одном из снов Декарта, по академической легенде - сухого рационалиста (1), основателя механистического естествознания Нового времени (2), человека, который, как выразился Маркс (или Энгельс - я не помню, кто именно из них), столь красиво испарил из мира краски, обаяние чувственного мира (3). Нарастание количественного лексического состава и размерности элементов триады создает одновременно эффект гармонии и эксцентрики, усиливает стилистико-риторические качества текстового фрагмента. Установка на эксцентричное варьирование формально-строевого рисунка триады может быть реализована и в виде окказиональных композитных номинативных групп: … управдомовско-советско-лозунговый, улично-квартирно-коммунальный язык… Репрезентация двух речевых стихий советского дискурса (коммуникативного официоза и обиходной речи) в виде эксцентричных номинативных конструкций является приемом сатирического дистанцирования от указанных реалий. Сенсорная актуализация слова. Одна из структурообразующих интенций исследуемого текста, непосредственным образом вытекающая из его двуплановой стилистической специфики, - это установка на экспрессивное разнообразие средств языкового выражения, на усиление (интенсификацию) их знаково-коммуникативной сущности. Интенсивность речевого сигнала достигается, в частности, путем усиления его сенсорной природы, связанной с материально-вещественным аспектом восприятия. Подобная интенсификация вербального сигнала может происходить путем мультиплицирования его плана выражения. Например, рассуждая о времени как пространстве протекания событий и реализации психоэмоциональной деятельности человека, философ отмечает содержательную уплотненность времени и эксплицирует этот тезис, многократно варьируя способы вербализации вводимого им концепта при помощи синонимов и референтно-соотносительных лексических единиц: …мы можем говорить в терминах интенсивного времени, времени связного, синтетического времени, или структурного времени, или времени компрессии, или скомпрессированного времени. Еще один способ усиления сенсорного потенциала субстанции языка состоит в актуализации аутентичного плана выражения включаемой в структуру текста иноязычной лексической единицы или вербальной конструкции. В книге много раз воспроизводятся и органично вплетаются в движение мысли английские, немецкие, французские, латинские, грузинские слова и выражения - в том графическом виде, как они употребляются в соответствующих языках. Как правило, такое употребление обусловлено фактором лакунарности, отсутствием полного тождества между лексико-стилистическими системами языков. Так, в контексте размышлений о проблеме «самотождества» человеческой личности философ оперирует термином identity - с оговоркой, что слово тождество не в полной мере раскрывает знаково-смысловое поле его лексикографического коррелята в переводном словаре. Иноязычная вставка вызывает образные культурологические ассоциации, приглашает читателя в миры неосвоенных смыслов. Целям интенсификации сенсорной составляющей текста и связанных с ней экспрессивно-прагматических эффектов служит прием этимологизации слова путем транспонирования из сферы абстрактной семантики в сферу конкретно-наглядной семантики. Например, в тексте предлагается осмыслить слово (концепт) необходимость сначала в дефисном написании не-обходимость, а затем - как производное от глагольной формы «не обойти». Акцент восприятия термина переносится с понятийного компонента на образный. Усиление сенсорного аспекта восприятия языкового знака может происходить и с использованием ресурсов параграфемики: Есть честь, и есть честь, … как отличить вопрос от вопроса - это непонятно. Различное графическое оформление слов отражает различия в их звуковом исполнении, а вместе они служат способом дифференциации различных аспектов семантики повторяющихся лексических единиц: ситуативно-референтного и сигнификативно-фокусированного. Заключение. Анализируемое философское произведение можно рассматривать одновременно и как образец высокого словесного искусства, отмеченный яркой самобытностью и многогранностью авторской языковой личности. Мир языка Мамардашвили характеризуется смысловым динамизмом и экспрессией слова, непрекращающейся рефлексией над точностью и полнотой вербального самовыражения, интенцией к установлению и поддержанию диалогического контакта с адресатом, которого он неизменно воспринимает в образе критически-рефлексирующего собеседника. В совокупности эти идиостилевые характеристики делают авторский философский дискурс лингвистически колоритным, сбалансированным в отношении предметно-научной и прагматической актуализации, придает ему то релевантное для успешно состоявшегося научного повествования качество, которое было удачно названо в лингвистической литературе «синтезом когниции и коммуникации» [15, c. 152], Вероятно, можно говорить о комплементарном, взаимодополнительном и взаимообусловленном характере отношений между инновационной содержательностью философского сочинения и интенцией к обновлению языка концептуального самовыражения автора. Такие тексты иллюстрируют общеэпистемологический тезис о диалектической связи между формой и содержанием, о синкретичности и синхронизированности порождающих их стратегий. Во всяком случае, сказанное справедливо в отношении анализируемого сочинения, замечательной особенностью которого можно считать рельефно скрепляющую его установку автора на акцентирование научно-содержательной новизны повествования на основе собственной идеологии и стратегии поиска слова. Философ утверждает и укореняет свою познавательную и нарративную творческую индивидуальность и через своеобразие использования языка.

About the authors

Magomed M. Khalikov

Samara State University of Transport

Email: magomed_samara@mail.ru
Doctor of Philological Sc., Professor, Head of Department of Linguistics

References

Supplementary files