«NEW YORK TIMES» AND THE CHINESE CRISIS OF 1931

Full Text

В процессе формирования образа Китая в США в кризисный 1931 год большую роль играли наиболее крупные и влиятельные газеты, служившие центрами притяжения мнений экспертов-международников, политических комментаторов, общественных деятелей и редакторов. Первоначальная реакция на Маньчжурский инцидент предсказуемо поляризировала прессу США на изоляционистское крыло (с главным центром - «Chicago Tribune») и интернационалистское крыло (ведущее издание - «New York Times»). Но кроме первых репортажей и откликов на события данные газеты уже в сентябре 1931 г. публиковали версии о виновных в конфликте, методы и модели решения японо-китайского противостояния, прогнозы и советы для действий американской дипломатии. В следующий месяц развития боевых действий в Маньчжурии эта черта американской прессы проявилась еще сильнее. Поэтому октябрь 1931 г. стал не просто новым этапом в освещении газетами США дальневосточного кризиса, но и этапом корректировки образа Китая, временем обсуждения новых подходов к возможному решению «китайской проблемы». «New York Times» в первой декаде октября 1931 г. показала очень широкую и разнообразную картину эскалации кризиса в Азии. Статьи (этого периода) можно классифицировать по нескольким направлениям: 1) Японская агрессия. В статьях на эту тему, как правило, подчеркивались враждебные действия Японии, в заголовки всегда попадали цифры убитых китайцев и корейцев. Особо подробно рассматривались авианалеты на китайские города. Можно утверждать, что в статьях этого направления Китай был представлен как жертва «японского милитаризма» и задача США в данных статьях выглядела как оказание помощи Китаю и сдерживание Японии. В период с 1 по 10 октября 1931 г. таких материалов в «New York Times» напечатано восемь1. 2) Китай - главный виновник конфликта. За первые десять дней октября 1931 г. статей, где проводился этот тезис, опубликовано шесть2. В них основной акцент был сделан на шаткое положение китайского правительства, политический хаос, «многочисленные злоупотребления» и преступления китайцев против иностранцев. Характерная деталь материалов этого направления - под критику «New York Times» попал прежде всего маршал Чжан Сюэлян как бывший диктатор Маньчжурии и китайские коммунисты3. Общие выводы в целом повторяют статьи второй половины сентября: Маньчжурия это не Китай, на эту территорию не распространяется действие Вашингтонских соглашений, Япония - «принесет порядок». 3) Оценки американской дипломатической позиции: семь статей4. В публикациях этого тематического направления, как правило, описываются действия государственного секретаря Генри Стимсона. 4) Характеристика действий Лиги наций: четыре статьи5. Позиция Лиги наций описывалась в «New York Times» как очень осторожная, осложненная громоздким механизмом принятия решений и медленным процессом выработки оценок. 5) Боевые действия в Маньчжурии: 5 статей6. В первые десять дней октября сам ход боевых действий освещался в «New York Times» сравнительно мало, т.к. у американских журналистов продолжала сохраняться уверенность, что данный конфликт так и не превратится в масштабную войну. Кроме того, распространению подобной уверенности способствовали два обстоятельства: сентябрьские сообщения о быстром взятии японскими войсками Мукдена и пример конфликта на КВЖД 1929 года. Все это создавало и в начале октября образ Маньчжурии как неспокойной окраины бывшей империи, где сталкиваются интересы практически всех великих держав. Хорошо видно, что в период с 1 по 10 октября 1931 г. новости из Маньчжурии были одними из главных международных событий на страницах «New York Times». Среди корреспондентов особо выделялся Халлетт Абенд, автор книги «Замученный Китай», а также многочисленных статей о внутриполитической ситуации в Южном Китае в 1926-1930 гг.7 Уже в ходе Второй мировой войны Х. Абенд издаст еще несколько книг о войне в Азии, в том числе свои мемуары «Моя жизнь в Китае»8. В воспоминаниях Абенд подробно описывает ситуацию, в которой он работал в 1931 г.: «Когда я приехал в Маньчжурию в середине октября 1931 года, тот же самый японец, который в августе так откровенно мне говорил, что они намеревались напасть на китайцев и захватить власть над Маньчжурией - отвез меня на новое военное кладбище в Мукдене и показал могилы японских солдат, а потом с совершенно спокойным видом подробно описал, как «вероломные китайцы беспричинно» напали на японцев без предупреждения»9. В статьях периода 1931 г. за его авторством хорошо прослеживается общее недоверие к «японской версии» событий. Относительно работы журналистов в Китае Абенд делает не менее интересное замечание: «Гостиница «Ямато» в Мукдене была штаб-квартирой иностранных корреспондентов той осенью и в начале зимы. Нас было больше восьмидесяти человек. Почти половина из них были американцами. Далее по численному составу были англичане, затем немцы, итальянцы и французы»10. Большой штат именно американских журналистов в Мукдене показывает, что к середине октября (это время, когда прибыл в Маньчжурию Х. Абенд) ведущие газеты США (которые имели собственных корреспондентов) и информационные агентства (прежде всего «Ассошиэйтед пресс») осознали важность происходящих в Северном Китае событий. Воспоминания журналиста подтверждаются и количеством, и качеством статей в «New York Times» с 10 по 30 октября 1931 г. - в этот период быстро повышается число крупных статей, которые все чаще выходят на первые полосы. Подсчеты показывают, что в период с 11 октября по 11 ноября 1931 г. Китай упоминалсяв «New York Times» 501 раз, т.е. в среднем 16-17 раз за один выпуск. Для сравнения: Россия (как вариант СССР) - за этот же период 399 раз; Япония - 482 раза; Великобритания - 944 раза; Германия - 722; Италия - 406; Маньчжурия - 248 раз. Следовательно, если объединить результаты употребления журналистами слов «Китай» и «Маньчжурия», то видно, что осенью 1931 г. - это одна из главных международных новостей; второй по интересу (после Европы) регион - а если принять во внимание, что в этот период слова «Китай» и «Япония» были тесно связаны в рамках одной темы, то получается - абсолютное доминирование темы японо-китайского конфликта в международных новостях «New York Times». Одним из ключевых информационных моментов октября 1931 г. в «New York Times» можно считать выход статьи ведущего американского корреспондента в Японии Хью Байаса «Япония в Маньчжурии» (Х. Байас работал в Токио с 1928 года)11. Статью от 10 октября (но опубликована она будет лишь 1 ноября) Х. Байас начинает словами: «За последние два года Маньчжурия дважды задала Вашингтону и Женеве головоломку в форме вопроса: «Когда же война - не война?»12 В отличие от многих других корреспондентов Х. Байас обращает внимание не на число жертв конфликта, не на темпы продвижения японских войск, не на взаимные претензии сторон, а на два ключевых момента: во-первых, что в современных условиях считать войной (причем особый акцент делается не только на позиции Лиги Наций - главного международного органа, призванного решать подобные вопросы, но и на позиции Вашингтона, что возвышает в глазах читателей роль США в урегулировании международных вопросов; во-вторых, журналист в очень коротком предложении обозначает специфику проблемного региона - два международных конфликта за два года. Под первым имеются в виду столкновения СССР и Китая из-за КВЖД в 1929 г., которые также широко обсуждались в американских газетах и журналах13. Пример советско-китайского конфликта часто использовался американскими журналистами осенью 1931 г.: «Раз за разом Япония предупреждала Китай о том, что ее права в Маньчжурии являются существенно важными. Китай продолжил нарушение этих прав. Теперь, по всей видимости, Япония решила, что если использование силы ради защиты не принесло никакой пользы, то пришло время прибегнуть к использованию силы в качестве нападения - так же, как сделала Россия в 1929 году, когда Китай попытался захватить под свой контроль Китайско-Восточную железную дорогу в Северной Маньчжурии»14. Х. Абенд (автор процитированной статьи) указывает на два явных сходства кризисов 1929 и 1931 года: в обоих случаях именно Китай (по мнению журналиста) был инициатором конфликта; и каждый раз железные дороги - причина или повод для боевых действий. Для американских читателей подобные сравнения служили доказательством двух тезисов: во-первых, кризис будет очень скоротечным и не приведет к глобальным последствиям; во-вторых, как и в случае с 1929 годом - активного вмешательства США не потребуется. Однако из такого общего мнения были и исключения. Сам Х. Байас в статье в «New York Times» прямо указывает на некоторые аналогии 1929 и 1931 года: «Япония в 1931 году, Россия - в 1929 с использованием оружия пересилили Китай; в каждом случае внешнеполитические ведомства других стран отказались рассматривать это как агрессию - и с точки зрения Устава Лиги Наций, и с точки зрения пакта Бриана-Келлога. Нежелательным результатом многократного возвращения этого вопроса является то, что неверящие в честность или эффективность международных соглашений для предотвращения войн получили подтверждение своих взглядов, а общественное мнение, жизненно необходимое для таких соглашений, ослабело, похоже, из-за трусости или беспомощности государств. Как следствие, важно понять, как рассматривать дважды произошедший Маньчжурский инцидент: как шаблонную опасность возникновения войны, против чего нас должны застраховать те самые соглашения, или как особый случай»15. Либо с большой проницательностью, либо совершенно неожиданно собственный корреспондент «New York Times» в Японии охарактеризовал суть сценария дальнейших кризисов Версальско-Вашингтонской системы и в конечном счете пролог Второй мировой войны. Важно отметить, что на 1931 г. очень немногие американские журналисты и редакторы (даже с весомой долей вероятности) могли сделать подобные заключения. Так, Элизабет Грин в ноябре 1931 г. события в Китае называет лишь драматическим конфликтом16. Джеймсом Хоу о вторжении японских войск в Маньчжурию и о падении Мукдена отозвался как о «конфликтном случае»17. Журнал «Scientific American» также был не склонен видеть в боевых действиях в далекой Маньчжурии каких-либо далеко идущих глобальных последствий18. Следовательно, в статье Х. Байаса мы видим не просто редкий вариант оценки событий осени 1931 г., но и очень точный. Однако другой особенностью статьи Х. Байаса является сочетание и комбинирование многих оценок и подходов к анализу ситуации в Маньчжурии. И уже в начале материала образ Китая предстает с совершенно иной стороны: «Пролить немного света на ситуацию может продолжение аналогии со страховкой. Устав Лиги и пакт Бриана-Келлога - страховка, покрывающая, скажем, целый город. Но в городе есть старые здания, едва подлежащие страхованию, и их владельцы получают отказы на те или иные просьбы. Китай - такое здание. С учетом того, что устав Лиги Наций и пакт Бриана-Келлога не деловые, а политические договоры, […] Китай признает факт того, что он не подлежит страховке. Все, что находится у него внутри - легко воспламеняемо. Искоренить революцию, гражданскую войну и агитацию против иностранцев невозможно. Китай - старое здание, начавшее гнить; его можно застраховать только если реконструировать»19. Это один из первых сложных образов Китая в прессе США с момента начала конфликта. До Х. Байаса Поднебесную изображали (и представляли) в США в виде дракона, тигра, средневекового чиновника, Великой Стены. Использование подобных упрощенных, эмоционально окрашенных образов более характерно для политических карикатур, чем для текстов. Так, Х. Абенд в статье от 12 октября (но опубликована была лишь 8 ноября) тоже прибегает к этому приему: «Нынешнее положение Японии в Маньчжурии многие сравнивают с участью человека, который держится за хвост тигра. Другими словами, Япония не может [больше] держаться, но и боится отпустить»20. Это более традиционная и типичная метафора для китайской темы в прессе США. Пример города и старого здания - достаточно новый и оригинальный для американской прессы. Он наглядно показывает американским читателям всю бесперспективность не только помощи Китаю в борьбе против японской агрессии, но и полную вину за сложившуюся ситуацию. Такой взгляд сближает позицию Х. Байаса одновременно и с изоляционистскими журналистами, и японской версией причин конфликта. А таких причин (по которым «Китай - старое здание, начавшее гнить»), по мнению американского журналиста, три: ксенофобия, гражданская война и революция. Получается, что вся история Китая с 1898 года (наиболее масштабное проявление агрессии против иностранцев) до 1931 г., включая революции 1911-1913 гг. и 1925-1927 гг. - лишь подготовка закономерного итога: превращение страны в «старое здание». Не менее важным здесь является упоминание революций: после 1927 года в прессе США весьма активно обсуждалась «коммунистическая опасность» и «красная угроза» в Китае21. Причем в статьях в аналитических журналах 1929-1931 гг. действия на КВЖД, создание КПК в 1921 г. и гражданская война в Китае напрямую увязывались с «активностью Москвы и Третьего интернационала»22. Следовательно, все отмеченные образы и эмоциональные аналогии были направлены на доказательство американским читателям невозможности и бесперспективности американского вмешательства в китайские дела. Но на осень 1931 года такая точка зрения не была основной ни в США, ни в «New York Times»: 13 октября в газете выходит небольшая, но красноречивая заметка: «Китайцы на Кубе убеждают Гувера и Лигу Наций остановить действия Японии в Маньчжурии. Вместе с резолюцией, которую приняли сегодня на встрече представители всех китайских кругов, находящихся на Кубе, президенту Гуверу, государственному секретарю Стимсону, сенатору Боре и председателю Совета Лиги Наций были высланы выражения несогласия с японскими маневрами в Маньчжурии. В сообщении, отправленном Гуверу, говорится, что 100 тысяч китайцев, проживающих на Кубе, обращаются к главам Соединенных Штатов и Лиги Наций с просьбой положить конец беспределу, который устроила Япония, оккупировав Маньчжурию»23. При всей внешней несерьезности такого опубликованного в прессе заявления (китайская диаспора на Кубе что-то требует от Вашингтона и Женевы) в нем содержатся весьма характерные и важные для понимания информационной ситуации 1931 года детали. Во-первых, перечислены ключевые политические фигуры в США, отвечающие за формирование дальневосточной политики: президент Г. Гувер, госсекретарь Г. Стимсон и сенатор У. Бора. Во-вторых, Маньчжурия показана однозначно китайской территорией, если за ее судьбу беспокоятся китайские диаспоры по всему миру. В-третьих, характеристика действий Японии как «беспредел» и «оккупация» в сумме с упоминанием Лиги Наций - прямое противопоставление изоляционистским тенденциям в прессе США. Однако не только кубинская диаспора китайцев интересовала американцев. 17 октября в «New York Times» выходит статья, где с любопытной точки зрения представлено мнение японской и китайской диаспоры в США: «Прошлым вечером 16 октября в «Уитьер Холл», находящемся в Колумбийском университете, в присутствии 250 членов Американского Братства Примирения прошло обсуждение японо-китайского кризиса в Маньчжурии. Позиция китайцев была представлена заместителем директора Китайского Института Цин Мэн, а позицию японцев отстаивал Бундзи Омура»24. Такие заметки показывают, что даже в рамках одной газеты («New York Times») и достаточно коротком временном отрезке (октябрь 1931 г.) представлялись американской публике не только самые разные точки зрения на японо-китайский конфликт, но и для выработки модели урегулирования боевых действий привлекались самые различные стороны: от центральных политических фигур до представителей диаспор и общественных организаций. В этой же статье (от 17 октября) через мнение представителей враждующих сторон даны версии глобальных причин конфликта: «Господин Мэн сообщил, что Япония хочет аннексировать Маньчжурию и Монголию, а Китай [в свою очередь] намерен сохранить свое территориальное единство любой ценой. «Маньчжурия, - заметил он, - стремительно превращается в дальневосточную Эльзас-Лотарингию». Господин Омура отверг намерения Японии когда-нибудь включить в состав Японской империи Маньчжурию и сказал, что они находятся там «только из-за экономической и стратегической необходимости». Он также сказал, что Япония находится «в опасном положении в связи с перенаселением, нехваткой территории и недостаточного количества сырья»25. Последний тезис - это основа японской пропаганды причин начала конфликта, причем пропаганды не внутренней, а внешней, рассчитанной прежде всего на США и Великобританию. Х. Абенд упоминает его в своих публикациях: «Нанкинское правительство и органы китайской пропаганды продолжают утверждать, что Япония желает аннексировать Маньчжурию так же, как она аннексировала Корею в начале века, приближенные к министерству иностранных дел и крупным финансовым кругам чиновники сообщают о том, что это совсем не так. Более того, они предлагают веские аргументы против обвинений со стороны Китая в том, что сложившаяся сложная ситуация является таковой только из-за «земельного голода» Японии и ее тяги к завоеваниям» 26. Постоянное указание в прессе США в период осень 1931 г. на экономические проблемы Японии (как причину конфликта) воздействовало на американских читателей с двух сторон: во-первых, образ Японии косвенно сравнивался и (в некоторой степени) сближался с собственным образом Америки, которая также находится в трудном экономическом положении; во-вторых, акцент на данном факторе делал японские претензии к Китаю более обоснованными в глазах американского общества. Но журналисты «New York Times» в октябре 1931 г. однозначно не высказываются в пользу ни одной из сторон. Китайская версия конфликта (особенно в публикациях Байаса и Абенда) выглядит не менее убедительной. Китайская пропаганда на страницах «New York Times» не только использует образ жертвы агрессии, что было апробировано еще в сентябре 1931 г., но и пытается представить японо-китайское противостояние в образах и терминах привычных западному читателю: «Маньчжурия - это дальневосточная Эльзас-Лотарингия». По всей видимости, это наиболее сильный китайский аргумент в пользу поддержки тезиса о международном осуждении японской агрессии, т.к. в противном случае - миру грозит новая мировая война, по примеру того, как было в 1914 г. Упоминания в процитированных статьях Монголии и Кореи - еще один аргумент в пользу того, что «инцидент» 18 сентября - не случайное событие, а очередной шаг в глобальном «японском плане». В статье Байаса этому посвящен целый раздел: «Нам все еще доподлинно неизвестно о ночных событиях 18 сентября, произошедших на железнодорожной насыпи за пределами Мукдена. И, может быть, мы никогда ничего об этом не узнаем. Мукден - страшная и загадочная каморка Синей Бороды. До сих пор ни японцы, ни китайцы не согласились рассказать о том, что им известно об убийстве Чжан Цзолиня на этой же железной дороге. Японские вояки отвечают, что всему миру только показалось, что они были подготовлены: сыграл свою роль контраст между эффективностью [японских] и неорганизованной беспомощностью китайских войск. Также они говорят, что единовременные действия на всех точках Южно-Маньчжурской железной дороги, похожие на заранее подготовленный план, никоим образом не были связаны с инцидентом»27. Упоминание маршала Чжан Цзолиня не только обращает внимание читателей на предысторию этого вооруженного конфликта (1928 год), но и косвенно поддерживает обе противоположные версии о причинах инцидента, учитывая, что «маньчжурским диктатором» стал его сын - Чжан Сюэлян, личность которого активно обсуждалась в прессе США в сентябре 1931 г. Любопытно сравнение, которое использует журналист - в большей степени соответствующее изоляционистским информационным тенденциям и направленное на доказательство читателям неразумности и небезопасности активного вмешательства в «страшные и загадочные» китайские дела. Вопрос о заранее спланированных действиях Японии в Маньчжурии остался осенью 1931 года в «New York Times» открытым: в период октября-ноября издание примерно в равной степени приводило точки зрения как японской, так и китайской стороны. При этом на Китай сильно воздействовал (как мы видим по осенним публикациям) «багаж прошлого» в плане образа. Затяжной политический кризис и внутренняя нестабильность Поднебесной формировали в США представления о «хаосе», «варварстве» и «дикости», которые разрушают Китай, делая любое его правительство неспособным выполнять международные обязательства: «Никакие соглашения не могут защитить от халатности. Ни один реалист не может ожидать от других держав попыток предпринять что-то большее, чем просто попытаться уменьшить проблему. На самом деле заинтересованность и обеспокоенность Лиги и Государственного департамента пошла на пользу Китаю. Сила была применена по принципу «урезай и ограничивай», и «победа» - в случае с Россией - была сведена к восстановлению еще до этого существующих прав; в случае с Японией это повторилось»28. Подобные образы и характеристики прочно основывались на представлении о Китае еще второй половины XIX в. Используя терминологию одного из ключевых методологов исторической имагологии Э. Саида, можно утверждать, что американские журналисты (изоляционисты в большей степени) оказались проводниками идеологии ориентализма, когда восприятие Китая в информационном дискурсе США характеризуется такими маркерами, как «отсталость», «дикость», «варварство», «конфликты», а дополняется это активным продвижением через СМИ идей о неспособности Китая или Маньчжурии к самостоятельному управлению, к независимой политике и следованию нормам международного права. А уже из этого тезиса происходил другой: применение военной силы против внутренних, диктаторских и милитаристских режимов Китая - может быть оправдано: «Японцы, несомненно, живя так близко к Китаю, воспринимают всю китайскую ситуацию с точки зрения суровой действительности. Они четко различают использование силы в целях обороны или в целях наступления»29. Это достаточно популярный тезис для осени 1931 г. (особенно для изоляционистов в США), что Китай и Япония имеют длительную историю взаимоотношений, что два азиатских народа лучше понимают и знают друг друга, что Япония сможет одна принести в Китай стабильность и порядок30. Другим способом приуменьшить значение конфликта в американской прессе были сравнения и аналогии не только с действиями СССР в 1929 г., но и другие исторические примеры: «В 1927 году Соединенные Штаты, Великобритания, Франция и Япония использовали силу, совместно отправив в Шанхай для обороны тысячи солдат и морских пехотинцев. Другой пример такого применения силы: поддержание средствами Соединенных Штатов, Великобритании, Японии, Франции и Италии флотилий канонерок в боевой готовности на Янцзы. Канонерки находятся там для предупреждения постоянных обстрелов и грабежей, которым подвергаются иностранные морские перевозки. Каждый раз, когда иностранные корабли открывают огонь по китайским агрессорам, то сила применяется не для обороны, а для наступления: они довольно часто вынуждены открывать огонь»31. В данной цитате есть три ключевых элемента, характеризующих американский внешнеполитический дискурс 1931 г.: во-первых, иностранные державы всегда использовали для достижения своих целей в Китае военную силу (причем приведен очень широкий перечень данных государств, начиная с США); во-вторых, словосочетание «китайским агрессорам» - призвано настроить общественное мнение на восприятие Китая как виновника всех конфликтов и инцидентов последнего времени; в-третьих, само обстоятельство - кто инициатор вооруженного конфликта - не имеет значения, т.к. «оборона или наступление» происходит из-за «постоянных обстрелов и грабежей». Следовательно, «New York Times» формирует образ Китая очень похожий на традиции изображения Поднебесной, восходящие еще к информационной политике Великобритании в период опиумных войн: внутренний хаос Китая, отсутствие стабильного правительства и постоянная угроза захвата власти радикальными элементами - все это может служить если не оправданием, то (в глазах редакторов и журналистов «New York Times») объяснением японской агрессии. Подобная ситуация определялась не только доминированием в обществе изоляционистских взглядов и тяжелыми последствиями мирового экономического кризиса, но и принципиальным нежеланием американского общества быть втянутым в новую масштабную войну из-за далекой и чужой Маньчжурии. Страх перед жертвами, новыми угрозами и конфликтами - оставался значимым фактором развития информационной ситуации вокруг «Маньчжурского инцидента». Следовательно, можно предположить, что осенью 1931 года в периодической печати США еще не сложилась идея «спасения Китая», которая будет популярна в ходе второй японо-китайской войны. А единственной значимой моделью решения «китайской проблемы» журналистам и редакторам виделась негласная и косвенная поддержка японских претензий. Поэтому война 1931 года сразу обозначалась прессой США как «конфликт», «столкновение», «события»; потери сторон - преуменьшались; Маньчжурия обозначалась как независимая от Японии и Китая территория. Все это придавало начавшейся японо-китайской войне характер не предвестника новой мировой войны, а странного конфликта из-за амбиций и упрямства «дальневосточных диктаторов».

About the authors

S. O Buranok

Samara State University of Social Sciences and Education

Email: witch-king-1@mail.ru
Samara, Russia

References

Supplementary files