Post-truth in its political and philosophical sense. Review on the monograph “Post-truth” by Lee Mcintyre mit press essential knowledge series, 2018

Abstract

A contemporary American philosopher analyzes the content and use of the concept of “post-truth”, mainly on examples of political situation management by the media, but also on control in the sphere of scientific knowledge with the help of “alternative facts”.

Full Text

Вот уже семь лет — с тех пор, как редакция Оксфордского словаря объявила его словом года — термин «пост-истина», как и то, что за ним стоит, привлекает внимание читающей публики. Термин многократно использовался для описания специфики развития массовых коммуникаций, в особенности после «брексит» и президентских выборов в США, на которых победил Трамп. Отмечалось, однако, что броское слово впервые было использовано в современном значении еще тридцать лет назад, в эссе Стива Тесича, драматурга сербо-американского происхождения: он писал о «Войне в заливе». Цитата: «…будучи свободным народом, мы свободно решили, что желаем жить в своего рода пост-истинном мире» [1:13]. Это произошло в результате таких «неудобных», шокирующих событий, как война во Вьетнаме и Уотергейт. «Годом ранее … вышли знаменитые заметки Жана Бодрийяра о Войне в заливе, которой “не было” собственно даже в качестве войны, то есть события с конкретными политическими целями. Симулятивная манера освещения и ведения данной не-войны, по Бодрийяру, утаивала ее “истину”, — упоминал в 2021 г. А.В. Морозов в своей рецензии на книгу Стива Фуллера 2018 г.“Post-Truth. Knowledge as Power” («Пост-истина. Знание как Власть») [2:287].

Действительно, это мир, в котором обладатели денег и власти «создают реальность». Но так было всегда. Если мы окинем взглядом всю историю, то поймем, что богатые и могущественные люди всегда имели заинтересованность (и, как правило, средства), чтобы заставить «маленьких людей» думать так, как они хотят, — указывает американский философ Ли МакИнтайр [3:103]. И пресса всегда была и остается пристрастной. Что изменилось?

То, что представляется новым в эпоху пост-истины, — утверждает МакИнтайр, — это угроза не только идее знания реальности, но и самому существованию реальности [3:10]. Это суждение нуждается в оговорке. Термин «факт» происходит от латинского “fascere”, «делать». Даже чисто этимологически, вне современной идеи «нагруженности теорией», факты — это нечто сделанное. Еще в 70-е–80-е гг. прошлого столетия французский философ Бруно Латур заявил, что факты следует рассматривать как продукт исследования. Факты, по его словам, связаны в сеть; они существуют или гибнут не в силу присущей им достоверности, а в силу институтов и практик, которые их породили и сделали понятными. Если эта сеть выйдет из строя, факты исчезнут вместе с ней². Разумеется, как основатель новой академической дисциплины изучения науки и техники, или STS, Латур говорил о научных фактах и научном исследовании: он никогда не был настолько радикальным или абсурдным, чтобы ставить под сомнение существование физической объективной реальности. Ли МакИнтайр в данном случае говорит о новой социальной реальности.

Многочисленные изобретательные эфемериды как знаки «эпохи конца» украшают последние десятилетия европейской и американской культуры: постпозитивизм, постструктурализм и пост-постмодернизм; посттеоретическое, постиндустриальное, «постабсолютистская» модернизация; смерть субъекта и смерть объекта, смерть экспертизы, смерть философии; постгуманизм, постчеловечество, постпамять, и наконец, пост-истина.

Преимущественно политологическое, идеологизированное применение терминов «пост-истина» (и «пост-правда», в отечественном дискурсе) ныне должно получить философское объяснение. Философия никогда не спешит с выводами, поскольку должна быть в них уверена. Однако время пришло.

В пределах только логики то, что идет после заданного истинного суждения (например, «сегодня тепло»), бывает совершенно нейтральным или даже миролюбивым; простое пост-суждение может стать: а) обобщением исходного («весной всегда тепло»); б) его ограничением («мне тепло»); в) применением модальностей («хорошо, что тепло»). Возможны также операции умозаключений: превращения, обращения, противопоставления предикату. Но технология изобретения пост-истины применялась в иной области: как сказано, первоначально в политико-идеологической, с выходом на морально-этические оценки. В эпистемологии, кстати говоря, место истины давно уже заняло обоснование. Между тем настоятельно необходима теоретико-познавательная, гносеологическая оценка понятия «пост-истина».

В. В. Вересаев в свое время сделал подлинно философское замечание об искренности: «Искренность — дело трудное и очень тонкое, она требует мудрости и большого душевного такта. Маленький уклон в одну сторону — и будет фальшь; в другую — и будет цинизм». (Из книги «Записи для себя»). В принципе это рассуждение прекрасно транспонируется для того, чтобы послужить философскому описанию ситуации истинности. Правый уклон — фальшь. Левый уклон — «логическая диверсия», некорректный, запрещенный прием полемики: цинизм «фейков». Такого рода довод является нечестным или оскорбительным в том случае, когда человек, прибегающий к нему, сам не разделяет данного убеждения и только делает вид, что присоединяется к некой идейной платформе.

Рецензируемая монография Ли МакИнтайра «Пост-истина» вполне может быть названа социально-философским произведением, написанным на материале современных медиа, прежде всего американских, циркулирующих в социальных сетях.

Эта небольшая книга (216 с.) содержит семь глав с последующими примечаниями, обширный библиографический список из сотен названий, тематический и авторский указатель, а также словарь используемых терминов (glossary). Заголовок Главы 1 сразу ставит вопрос «Что такое пост-истина?» Глава 2 носит интригующее название: «Отрицание науки как дорожная карта для понимания пост-истины». Глава 3 посвящена анализу корней когнитивного предубеждения, или предвзятости (bias); в Главе 4 рисуется картина упадка традиционных СМИ, хотя пока не таких престижных, как New York Times, Wall Street Journal, Washington Post; Глава 5 является ее закономерным продолжением, будучи посвящена расцвету социальных медиа и распространению фейк-ньюс. В Главе 6 автор задается вопросом, не постмодернизм ли привел к возникновению пост-истины. В 7-й Главе предложено вести борьбу с явлением, или состоянием, пост-истины. Тексту книги предпослан эпиграф из Дж. Оруэлла: «Во времена всеобщего обмана высказанная истина будет революционным актом». При этом Ли MакИнтайр замечает — вполне справедливо, на наш взгляд — что понятие пост-истины родилось из чувства сожаления — regret — со стороны тех, кто обеспокоен наступившим «помрачением» истины.

Оксфордский словарь предложил следующее определение пост-истины: “Post-truth — relating to or denoting circumstances in which objective facts are less influential in shaping public opinion than appeals to emotion and personal belief”— Данный термин описывает такие обстоятельства, в которых объективные факты менее важны для формирования общественного мнения, чем обращение к эмоциям и личным убеждениям: так объяснила свой выбор редакция Оксфордского словаря 2016 г.

Ли MакИнтайр упрощает это определение и вместе с тем точнее эксплицирует интересующее нас понятие в одном из отношений: он объясняет цель использования пост-истины [3:174]: “Contention that feelings are more accurate than facts (согласие по поводу того, что чувства точнее фактов — Э.Т.), for the purpose of the political subordination of reality” (ради подчинения реальности политике. — Э.Т.).

Приставка пост- не используется для указания на то, что мы перешагнули, пережили и «изжили» правду во временнόм смысле; много опаснее, что сама истина переживает затмение (eclipse) и что она перестала быть важной [3:5]. Говоря об этом, Ли МакИнтайр, профессор в Бостоне и Гарварде, с первых страниц книги подчеркивает, что коллегам-философам такой оборот дела покажется вызовом; однако эта тема — нечто гораздо большее, чем академическая дискуссия (“academic hair-splitting”). Как всеохватная фраза, постправда, казалось, овладела временами. (“As a catch-all phrase post-truth seemed to capture the times”).

Обстоятельства, в которых распространяется пост-истина, создаются преднамеренно; ложь, по определению, всегда имеет аудиторию. Общественное мнение, целенаправленно контролируемое медиа, конструируется при помощи ленты новостей, большинство из которых — фальшивые новости, так называемые “fake news”, которые оцениваются как «подобные истине», «более-менее истинные» (шутливый оборот truthiness, некогда изобретенный комиком С. Кольбером, сегодня стал серьезным диагнозом). Не то чтобы факты были неважны; но их всегда можно затенить, отобрать, подать в формате (политического) контекста в пользу какой-то одной интерпретации правды в ущерб другой [3:6]. Проведем здесь короткую параллель с другим материалом, касающимся «постпамяти»: «…[память] необходимо не столько хранить и оберегать, сколько провоцировать, организовывать и собственно формировать» [4:331]. Хотя, — в этой игре проигрывает и тот, кто лжет, и тот, кому лгут [3:109] — если выигрышем полагать приверженность объективной истине, а проигрышем считать неправду. Представьте себе дезинформированного пациента или неверно понятую инструкцию к новому лекарству от болезни сердца… И кстати сказать, ни эпистемологи, ни представители критицизма, словом, никто из скептиков, полемизирующих по поводу человеческой способности объективно-истинного познания, заболев, не преминет пойти на визит к врачу [3:13]. Ни один из них в трезвом рассудке не поддастся фальшивой информации — хотя в менее опасной для индивидуума ситуации, скорее всего, и они попадут в общий лист, гласящий: топ-двадцать фейковых сторис на Facebook получают больше значков «поделиться» (share), чем топ-двадцать правдивых.

MакИнтайр пишет: “Fake news is not simply news that is false (or embarrassing, or inconvenient); it is deliberately false. It has been created for a purpose” [3:105; 113]. «Фейковые» новости — это не просто новости, которые являются ложными (или смущающими, или неудобными); они заведомо, преднамеренно фальшивы. Они, как мы понимаем, пристрастно создаются ради управления публикой и руководствуются не открытием объективной истины, но изобретением смыслов с целью обмана этой самой публики. Характерно, что у МакИнтайра к этой вобщем-то известной характеристике имеется Примечание 27 (к Главе 5), разъясняющее цели производства фальшивых новостей: “Perhaps an analogy with lying will help to understand that it is the intention to mislead [курсив мой. — Э.Т.] — rather than the mere falsehood of its content — that makes the news fake”. В пересказе: возможно, аналогия с ложью поможет понять, что именно намерение ввести в заблуждение, увести читателя в сторону от правды, а не просто неадекватность содержания известия реальному положению дел — делает новость фейком [3: 186]. Тогда встает закономерный вопрос: что, если человек, разделяющий неправду, действительно верит в нее? Обман ли это? (“This does raise a question: what if the person sharing an untruth actually believes it? Then is it fake?”) [там же, курсив мой — Э.Т.].

В другом месте — фактически, уже во вводном параграфе — поставлено еще больше сходных вопросов: как насчет тех, кто чувствует, что имеет место простая попытка «раскрыть другую сторону» истории? Что, если реально нужно предоставить место «альтернативным фактам»? Ведь не секрет, что идея существования одной-единственной истины никогда не была свободна от противоречий? [3:6]

Ответ, с моей точки зрения, может быть только таким: если читатель не имеет, во-первых, критического мышления, а во-вторых, не пользуется широким кругом источников (или лишен обладания ими), чтобы быть в состоянии сравнивать предлагаемую информацию, тогда ничто не фейк. Можно сказать, это процедура создания аугментированной реальности. Конструирующая функция сознания в этом деле большой помощник, в особенности в условиях лавинообразной цифровизации и переноса читательского и зрительского интереса в социальные сети, изменившие весь медиаландшафт. Поначалу клиенту предлагается броский заголовок и сопутствующий вид; затем по количеству «кликов» автор материала определяет, насколько информация интересна читателю; и если эта клик-наживка (clickbait) действует, то открывается широкая дорога к дезинформации [3:105].

Какая ирония в том, что Интернет, который обеспечивает немедленный доступ к надежной информации любому, кто потрудится ее искать, для некоторых стал ни чем иным, как эхо-камерой. И как это опасно, — справедливо утверждает автор разбираемой монографии [3:95].

Ли МакИнтайр ярко и увлекательно описывает, как именно конструируется дополненная фейками реальность — в основном на примере выборной кампании Трампа, что сегодня нашего читателя не слишком интересует, если это не специалист-американист. Мы здесь остановимся на других его примерах, иллюстрирующих тревожную и даже постыдную ситуацию сформированного недоверия к науке, полемики с выводами и рекомендациями ученых — и это в ХХ веке, «веке науки»! И это даже не пренебрежение к фактам, но разложение, коррупция самого процесса, с помощью которого собраны достоверные факты, дабы на их основе строилось наше мировоззрение [3:11].

У МакИнтайра во 2-й Главе речь идет даже об отрицании, science denial, в отношении таких важных предметов, как изменение климата, вакцинация, эволюция и др. Это циничная попытка со стороны не-экспертов, а точнее сказать, профанов, подорвать авторитет науки, поставить под сомнение ее честность, посеять сомнения в беспристрастности эмпирического исследования, полностью игнорируя добросовестную и скрупулезную научную самокритику и самоанализ с многочисленными проверками результатов. Сие необходимо лишь для выведения на сцену «других» или альтернативных теорий под предлогом «всестороннего рассмотрения спорного вопроса». «Мы производим сомнение» — девиз «пост-истинной» «экспертизы».

С точки зрения автора монографии, генезис «отрицания науки» стартовал в 50-х гг. ХХ столетия. Табачные фабриканты внезапно осознали насущную потребность посеять у публики сомнения в угрозе сигаретного дыма, который может вызвать — и вызывает — рак легких. Это беспокойство возникло в связи с публикацией материалов соответствующих научных исследований. Тогда, в 1953 году, в отеле «Плаза» в Нью-Йорке собрались на саммит владельцы главных табачных компаний, и спикер Джон Хилл предложил им прекратить конкурировать друг с другом по поводу того, чьи сигареты «полезнее для здоровья», и сосредоточиться на борьбе с наукой путем выработки «альтернативного исследования». Был создан TIRC — Исследовательский Комитет Табачной Индустрии. Он и занялся соответствующей деятельностью.

Ровно такая же история приключилась с научными данными об изменении климата по причине антропогенного вмешательства в природу: нефтяные компании обеспечили финансирование «альтернативных исследований», и публика получила видимость «двух сторон» конфликта, с серьезной миной освещаемого пристрастными СМИ, и вместе с этим — сомнение в честности, проверенности, правильности научных выводов. Дело не просто в том, что «отрицатели» не верят фактам, а в том, что они принимают только те факты, которые оправдывают их систему взглядов (идеологию).

Фокус не в том, пишет МакИнтайр, чтобы объяснить невежество, ложь, цинизм, безразличие, политический спин, или даже иллюзию [3:10]. Но если вспомнить логический подход — это ошибка в одной мере узкого, в другой мере широкого определения: ибо «фокус» как раз в этом, а именно, в экспликации понятий, входящих в «поле» рассуждений об истине; и это не фокус, а серьезный вызов. «Безбрежный субъективизм», насаждаемый пристрастной, ангажированной прессой, и в особенности электронными медиа в социальных сетях, где, впрочем, эффективно действует «сарафанное радио» «друзей», помогает мгновенному распространению «новостей», безразлично, истинных или фальшивых, лишь бы захватывающих. И не всегда проблема в отсутствии критического мышления… Психологический механизм летучей «манкости» фейков совершенно ясен и гениально был отображен еще Пушкиным в его стихотворениях «Признание» и «Герой»: «Ах, обмануть меня нетрудно!.. Я сам обманываться рад!» — и решающее: «Тьмы низких истин мне дороже нас возвышающий обман…»

Однако представляется необходимым более рельефно артикулировать базисные философские маркеры. С точки зрения философского направления, к которому принадлежит ситуация пост-истины, — это крайний релятивизм, подготовленный «эпохой» постмодерна. С точки зрения философского метода, это использование эклектики, то есть несистематического, кумулятивного нагромождения разнородных суждений, и софистики, не признающей первенства одного из суждений благодаря его истинности, — под видом диалектики. Полученного quasi-всестороннего освещения фактов с соответствующей оценкой, выгодной данному журналисту, автору очерка или издательству в отношении профита или усиления политического влияния, достаточно для оказания давления на публичное мнение. При этом пост-истина — это не просто пропаганда (или вообще не пропаганда); это конструирование социальной реальности при помощи «альтернативных фактов» или откровенных фейков.

В целом идеи автора, стиль и манера изложения, основные выводы книги вызывают лишь положительные оценки. И следует согласиться с главным из его выводов: “…something like fake news and alternative facts can easily match us down to authoritarian politics” [3:116]. Явления вроде фейковых новостей и альтернативных фактов могут легко свести нас к авторитарной политике.