Specificities of the Urban Identity of Industrial City Residents in the Southern Urals (Based on the Materials of a Mass Survey)

Full Text

Феномен городской идентичности или «идентичности места», в терминологии К. Линч [1, с. 26], в последние десятилетия стал одним из наиболее исследуемых в гуманитарном знании. Причины этого, на наш взгляд, объясняются несколькими факторами.

Во-первых, меж- и даже трансдисциплинарным характером феномена городской идентичности, изучение которого позволяет выйти на самые разные теоретико-методологические и прикладные уровни интерпретации социокультурной реальности – от урбанизма до социологии города, от семиотики среды до урбафилософии.

Во-вторых, размытостью смыслового наполнения понятия «городская идентичность», ситуативностью и контекстуальностью его использования, что неизбежно детерминирует разностороннюю научную активность по его конкретизации, адаптации к нуждам конкретной отрасли, дисциплины, исследовательской ситуации.

Пожалуй, можно говорить также и об определенной кризисности, сложившейся вокруг феномена городской идентичности, о нарушении механизма воспроизводства социально-городских связей, об отчуждении человека от места его обитания. Иллюстрацией такой ситуации выступает известная фраза французского историка П. Нора: «О памяти так много говорят, потому что её больше нет» [2, с. 37]. Не стоит, пожалуй, столь же категорично калькировать её на городскую идентичность, однако экстраполировать общий посыл – вполне возможно.

М. Арефи главную линию проблем в сфере городской идентичности провел по взаимоотношениям человека и городского ландшафта, а если точнее – по обессмысливанию последнего. По словам ученого, города наполняются пустыми объектами, не транслирующими никаких социально значимых смыслов – ни исторических, ни культурных, ни эстетических, ни модернизационных. Такие «неместа» образуют тысячи квадратных километров «безместности» [3, с. 180], по отношению к которой классические механизмы идентификации не работают, что приводит к неизбежному кризису городской идентичности. М. Арефи распространял эту ситуацию практически на все современные «неисторические», индустриальные города, в категорию которых попадают и исследуемые в настоящей статье индустриальные города Южного Урала.

Прикладные аспекты востребованности локально-идентификационной проблематики связаны с теми трендами официальной культурной политики, которые ориентированы на повышение независимости принятия решения на уровне регионов, на разработку и реализацию стратегии «креативного города» [4, с. 11] как пространства привлечения финансовых инвестиций и интеллектуального капитала.

В контексте нашей исследовательской логики городская идентичность представляет собой «совокупность аутентичных, присущих конкретному городу черт и характеристик, выполняющих атрибутивную функцию, позволяющих дифференцировать его из числа других городов; процесс и результат идентификации человека с городом, основанной на принятии его самобытности, на эмоциональном вхождении в пространство его предметной и знаково-символической среды» [5, с. 152-153]. В предельно общей трактовке городская идентичность есть ни что иное как «представление о самом себе как жителе этого города» [6, с. 71].

Городская идентичность имеет сложную природу, образуемую на пересечении естественных и искусственных компонентов. Формирование первых связано с независящими от человека обстоятельствами (прежде всего с фактом рождения): они основаны на «врожденном» факте принятия города как места рождения, взросления, жизни и пр. Вторые обусловлены осознанным выбором человека, который принимает решение о выборе места проживания на основании определенных требований и критериев и, соответственно, заранее моделирует (или, точнее, предчувствует) содержание собственной городской идентичности.

В зависимости от структуры, городская идентичность включает в себя несколько элементов:

1) знаниевый (рациональная оценка сопричатности группе);

2) ценностный (разделение аксиологических установок группы);

3) деятельностный (включение в разделяемые группой и связанные с её существованием модели поведения);

4) эмоциональный (наличие эмоциональной привязанности к группе и сопряженных с членством эмоций);

5) знаково-символический (освоение семиотического ландшафта городской среды, включенность её в эмоциональный, ценностный, поведенческий контекст существования всей группы и отдельных членов);

6) мемориальный (темпоральная связь человека с местом проживания, приобщенность к его истории, наследию, участие в коммеморативных практиках).

В реальности сознание горожан содержит все обозначенные структурные уровни городской идентичности в синкретичном единстве, а их границы намечаются лишь при стимулировании у них рефлексии по этому поводу в рамках исследовательских процедур.

В 2020-2021 гг. нами был реализован массовый опрос, направленный на изучение городской идентичности жителей крупных, средних и малых индустриальных городов Южного Урала (Челябинска, Магнитогорска, Златоуста, Озёрска, Карабаша, Сатки). Объем выборки составил 1050 человек, квотными основаниями выступили пол и возраст респондентов.

Цель исследования заключалась в выявлении на основе субъективной, индивидуальной интерпретации прошлого (частные представления) общих, характерных для группы тенденций, закономерностей, перцептивных стереотипов (коллективные представления) и, в итоге, моделировании обобщенного, группового актуального образа городской идентичности.

По мнению Т.С. Тимофеевой, А.А. Озериной, О.В. Голубь (к этому мнению присоединяемся и мы), массовый опрос, ориентированный на «считывание» субъективных позиций его участников в их самых разнообразных проявлениях и выражениях, может рассматриваться как предельно оптимальный инструмент изучения городской идентичности: «Использование вопросов разных типов (зарытых, открытых, вопросов-шкал) позволяет с помощью анкеты собрать данные об установках, отношении к какому-либо объекту, фактах поведения, а также о личностных и социально-демографических особенностях респондентов» [7, с. 143].

Вместе с тем могут быть выделены и определенные ограничения опросных методик, вызванные сложностью адекватной фиксации мнений самими участниками опроса. Эти сложности детерминированы, прежде всего, наличием прочной эмоциональной (позитивной или негативной) связи с местом проживания. Другими словами, уровень глубинного переживания не в полной мере может быть осмыслен и вербально выражен в точных и фиксируемых показателях. Именно поэтому в используемой анкете мы обращались не только к знаниевому уровню рефлексии городской идентичности, но и к эмоционально-чувственному компоненту, а именно – к ассоциативным способам передачи мнений.

Анкета, выступившая инструментальным основанием исследования, была тематически структурирована на следующие блоки:

1. Блок базовой оценки (вопросы анкеты: «Давно ли вы живете в этом городе?», «Какие ассоциации прежде всего возникают у Вас при восприятии этого города?», «Насколько прочно вы связываете свою жизнь с жизнью города, его проблемами и перспективами?», «Хотели бы Вы, чтобы Ваши дети переехали жить в другой город?»).

Данный блок был связан с выявлением у респондентов, имеющих определённые места проживания, различных по своему наполнению и характеру оценок (качественных, количественных, эмоциональных, рационально-логических). В частности, нас интересовало, как ими воспринимаются родные города через ассоциации («грязный», «провинциальный», «современный», «безопасный» и пр.); через оценку возможностей дальнейшей жизни в конкретном месте и т.п.

2. Блок информационно-деятельностной оценки (вопросы анкеты: «На ваш взгляд, в общероссийском пространстве ваш город известен в связи с информацией о…», «Состоите ли вы в каких-то реальных или виртуальных сообществах, связанных с вашим городом (волонтерских организациях или зарегистрированы в тематических городских сообществах в социальных сетях)?»).

Этот блок вопросов был ориентирован на определение особенностей информационно-медийной репрезентации города, оценки его имиджевого потенциала (с точки зрения респондентов) и деятельностно-проектной активности участников опроса, их встроенности в виртуальные и реальные практики, направленные на решение значимых для горожан вопросов.

3. Блок мемориальной оценки (вопросы анкеты: «Если оценивать ваш город через временную перспективу, какой период больше всего интересен вам лично?», «Когда вы слышите словосочетание “память города”, с чем в первую очередь вы его связываете?», «Уделяется ли в вашем городе внимание исторической памяти – облику улиц, восстановлению исторических зданий, состоянию памятников, сохранению информации о прошлом города?» и др.).

Ответы на вопросы этого блока позволили нам судить о наличии/отсутствии, выраженности/латентности темпоральных связей горожан с их городом. Такого рода связи операционализировались нами посредством следующих маркеров: сформированность интереса к истории города, заинтересованность в его актуальной жизни или в будущем, интерпретация понятия «память города», оценка деятельности властей в сфере сохранения культурно-исторического наследия, участие в приватных актах поминовения и публичных коммеморациях.

На основании результатов опроса жителей городов Южного Урала (Челябинск, Магнитогорск, Златоуст, Озёрск, Карабаш, Сатка) были сделаны следующие выводы.

1. Городская идентичность («идентичность места») в самом обобщенном виде представляет собой интеграцию временных и пространственных координат существования человека на конкретной территории. Такого рода координаты, с одной стороны, позволяют человеку ориентироваться в реальном и символическом городском ландшафте (город как место), а, с другой – соотносить собственную биографию с его различными темпоральными измерениями: прошлым (город как история), настоящим (город как актуальность) и будущим (город как пространство перспектив).

Стоит отметить, что, согласно результатам исследования, в этой временной триаде прошлое оказывается чрезвычайно значимым модусом. Это не означает, что жители индустриальных городов проявляют исключительно ретроориентированные настроения, а интерес к истории доминирует у них над чувствительностью к настоящему. Это говорит о том, что в структуре городской идентичности «память города» или темпоральная идентичность (история города, его культурно-историческое наследие, личные воспоминания самих горожан, инкорпорированные в городскую среду) выступает той основой, на которую наращиваются все остальные уровни идентичности. Посредством её осуществляется «одушевление» города, обеспечиваются связи личного и социального, реального и символического, исторического, актуального и проспективного.

2. Такие связи оказались наиболее прочными и выраженными, главным образом, среди жителей так называемых малых городов с численностью менее 100 тысяч человек (Озёрск, Карабаш, Сатка, Златоуст). Это проявляется, во-первых, в намерении сохранить место жительства (не переезжать в другие города, регионы, страны), а также в доминировании позитивных, а главное – личных, приватных ассоциаций с родными городами («город-дом», «город детства» и пр.).

В целом при формировании ассоциативного образа города заметно ценностное доминирование экзистенциональных (а не рационально-критических) связей, которые проявляются в преобладании эмоциональных реакций, личного отношения к городу над его объективно-пространственными, инфраструктурными, производственно-экономическими параметрами.

В крупных городах (Челябинск, Магнитогорск) биографическая и эмоциональная связь жителей с местом их проживания значительно слабее. Они намного чаще выражает намерение сменить место жительства и характеризует родные города через негативные и безличные ассоциации («экологические проблемы», «город-завод», «провинциальный город» и пр.).

3. Эмоциональная и деятельная включенность горожан в различные процессы жизни города (показатель «действенной сопричастности») реализуется через участие в официальных городских мероприятиях, направленных на сохранение памяти (День города и Парад Победы), а также проявлена в виртуальных форматах кооперации жителей (онлайн-активность).

Большинство горожан, несмотря на декларируемый интерес к вопросам и проблемам городской жизни, в реальности не конвертируют эту заинтересованность в активные практики объединений и формы социальной активности.

4. В отношении Челябинска, Магнитогорска, Озёрска и Карабаша можно говорить о том, что в информационном пространстве имидж этих городов и, вероятно, сформированная ментальность их жителей как объективное основание внешне-информационного позиционирования закрепляется в виде устойчивой маркировки промышленного анклава («город как промышленный центр», «город как завод», «город как место производства», «город как источник экологических проблем»).

Иная информационная картина внешнего позиционирования связывается с городами Златоуст и Сатка. И в том, и в другом случаях жители определяют транслируемую информацию о своем городе преимущественно в контексте природных и культурных достопримечательностей, находящихся на территории города или вблизи него.

5. Мемориальные связи респондентов с местом проживания оказались относительно непрочными во всех исследуемых городах. Мы отмечали, что жители малых городов выстраивают ассоциации с родным городом в спектре теплых интимных категорий-эмоций «детства», «дома», «семьи». Однако на практике мемориальный городской ландшафт оказывается ими практически не освоенным. Это проявляется в двух основных аспектах. Во-первых, в низкой интенсивности взаимодействия респондентов с мемориальной инфраструктурой городской среды (памятные места, мемориальные комплексы, места поминовения и пр.). А во-вторых, в преобладании пассивных форм персональной и семейной мемориальной активности (просмотр семейных фотографий, отмечание юбилеев и иных семейных праздников), то есть таких форм, которые не требуют от человека особенных временных, интеллектуальных, материальных усилий. Это справедливо для респондентов всех исследуемых городов с более яркой проявленностью у жителей крупных индустриальных центров – Челябинска и Магнитогорска.

Обозначенные нами общие черты городской идентичности жителей индустриальных городов Южного Урала не отменяют и не нивелируют её специфики применительно к каждому отдельному населенному пункту. Поэтому на основании полученных исследовательских данных мы выделили шесть разных типов городской идентичности. Их детальное описание представлено в монографической работе «Культура памяти в структуре идентичности жителей индустриальных городов» [8]. В рамках данной статьи мы лишь наметим общие контуры каждого типа.

1. Челябинск. Проблемно-пограничный тип. Характеризуется доминирующей негативной оценкой города как индустриального центра с серьезными экологическими проблемами, заброшенного и ненужного местным властям. Эти характеристики проходят красной нитью сквозь все ответы респондентов. Естественным продолжением такого положения вещей является стремление челябинцев к смене места территориальной локализации и высокий уровень конфликтности. Однако у такого типа идентичности есть и созидательный потенциал, раскрывающийся в привязанности к городу по принципу «несмотря ни на что» и выражающийся в любви к нему как месту рождения, месту жительства выдающихся людей, месту богатой и славной истории («Челябинск – город трудовой славы и доблести»).
2. Магнитогорск. Условно-лояльный тип. Несмотря на схожесть Магнитогорска и Челябинска (оба – промышленные центры, оба – эпицентры экологического неблагополучия), магнитогорцы демонстрируют значительно более высокую лояльность в отношении своей малой Родины. В их оценках присутствует значительно большее число положительных ассоциаций, как в контексте личной эмоциональной оценки («город – дом», «город трудовой славы» и др.), так и в контексте информационно-имиджевого посыла. Жители Магнитогорска четко понимают имеющиеся проблемы, однако перефокусируют собственное недовольство ими на позитивные позиции (вклад города в экономическое развитие страны, в Великую Победу и пр.).
3. Златоуст. Рутинный тип. Отношение златоустовцев к своему городу описывается, главным образом, через категории пассивности и инертности. С одной стороны, они не вербализируют негативного отношения к городу, воспринимая его как город детства и источник природных богатств, с другой – не воспринимают его как перспективное место для проживания и сферу приложения собственных усилий.
4. Озёрск. Эмпатийный тип. Во многом детерминирован закрытым статусом города и особыми условиями проживания в нем (в том числе сложившейся ещё в советское время особенно качественной социальной, экономической, культурной инфраструктурой). В целом озерчане демонстрируют высокий уровень лояльности к городу, заинтересованность в его жизни и готовность принимать в ней самое активное участие, осознание собственной уникальности и стремление к сохранению личных связей с ним (эмоциональных, территориальных и пр.).
5. Карабаш. Ресурсный тип. Несмотря на острые экологические и социально-экономические проблемы Карабаша, на практически уничтоженную в 1990-е годы производственную и социокультурную инфраструктуру, его жители фокусируются, во-первых, на огромной роли, которую город сыграл в Великой Отечественной войне, на его истории как уникального промышленного центра, а во-вторых, на образе «светлого будущего», в которое они верят. Это предопределяет высокий уровень лояльности жителей к городу, заинтересованность в его развитии, желание быть не просто свидетелем, но и активным участником его возрождения. В данном случае, на наш взгляд, срабатывает культурно-терапевтический механизм [9, с. 54], при котором на фоне объективных негативных факторов жизни карабашцы (при поддержке местных властей) генерируют компенсаторную модель реагирования, основанную на позитивной мифологизации как прошлого, так и будущего.
6. Сатка. Позитивный тип. Несмотря на набор типичных проблем, сопровождающих функционирование любого индустриального моногорода, респонденты воспринимают Сатку как город детства, культуры и возможностей (а не как эпицентр экологической катастрофы или город-завод). Эта позиция, в сравнении с ответами жителей других городов, является уникальной, поскольку не просто демонстрирует готовность жителей сохранять свою территориальную прописку, но и обоснованную готовность связать собственную жизнь с малой Родиной. В целом ответы саткинцев характеризуются максимальной позитивностью, лояльностью как к городу в целом, местным властям, так и к его промышленно-производственному статусу. Отдельно стоит отметить высокий уровень реальной и виртуальной кооперации жителей Сатки, то есть их готовность включаться в решение существующих и предотвращение потенциальных проблем.

Феномен городской идентичности сложен и многогранен. Он обладает огромным числом исследовательских точек роста, отражающих без преувеличения бесконечное разнообразие проблемных ракурсов. И дело не только в наличии актуального урба-кризиса, в терминологии М. Арефи, или бесконечных трансформаций, обновлений, мутаций символов и форм, лежащих, с точки зрения К. Линча, в основе любой городской среды. Причина ещё и в том, что С.Б. Синецкий обозначил в терминах общечеловеческого противостояния стремления к разнообразию и обретению идентичности [10]. И пока это противостояние не исчерпало себя, пока противоречие между потребностью в познании иного и обретении себя не нашло созидательного разрешения, феномен городской (и шире – любой) идентичности будет занимать лидирующие позиции в списке наиболее актуальных исследовательских трендов.

About the authors

Maria L. Shub

Author for correspondence.
Email: shubka_83@mail.ru

Doctor of Culture Studies, Associate Professor, Professor of the Philosophy and Culture Studies Department

References

Supplementary files