Оппозиция «свой-чужой» в рассказах АКУТАГАВЫ РЮноскэ «Нанкинский Христос», «Усмешка богов» и «Дзюриано Китискэ»
- Authors: 1, 1
-
Affiliations:
- Самарский филиал Московского городского педагогического университета
- Issue: Vol 2 (2022)
- Pages: 94-95
- Section: Литературоведение
- URL: https://journals.eco-vector.com/osnk-sr/article/view/107641
- ID: 107641
Cite item
Full Text
Abstract
Обоснование. Исследователи всего мира предпринимают попытку объяснить феномен уникального впитывания «чужого» в традиционный быт и мировосприятие жителей Японии. Акутагава Рюноскэ, японский писатель, рожденный в период Мэйдзи (1868–1912) — эпоху синтеза европейской и традиционно-японской ценностных систем, одним из первых попытался запечатлеть данный феномен в религиозно-этическом аспекте своих рассказов и объяснить уникальную динамику архетипической оппозиции «свой-чужой» в японском менталитете и культуре неизбежным вмешательством «национального духа» в процесс заимствования всякого иностранного.
Цель — раскрытие оппозиции «свой-чужой» в рассказах Акутагавы Рюноскэ «Нанкинский Христос», «Дзюриано Китискэ», «Усмешка богов» и доказательство ее уникальной динамики в культурном и национальном самосознании японцев на примере религиозно-этического аспекта данных произведений.
Методы. Мы проанализировали сюжет, хронотоп и мотивное содержание рассказов «Нанкинский Христос», «Дзюриано Китискэ» и «Усмешка богов». Рассказы повествуют либо о событиях, произошедших с азиатами (японцами и китайцами), обращенными в христианство, либо о процессе христианизации Японии. Хронотопы трех произведений различны: события разворачиваются в конце XVI в., когда испанские и португальские католики могли свободно заниматься миссионерской деятельностью на Японских островах («Усмешка богов»); в деревушке Ураками в более поздние времена, когда исповедание христианства каралось смертной казнью («Дзюриано Китискэ»); и в современность Р. Акутагавы, в китайском городе Нанкин («Нанкинский Христос»). Главный герой рассказа «Дзюриано Китискэ» — «блаженный» крестьянин, тайно принявший крещение от некого иностранца. Уже в поэтике названия мы находим, что имя героя — продукт синтеза европейского имени «Юлиан» и законов японского произношения. При допросе Дзюриано читателю открывается искаженность и неадекватность веры героя: христианский миф в его сознании сливается с буддистским и с собственными страданиями. Конец рассказа — смерть героя — так же совмещает сказания о христианских святых (труп мученика, источающий благовоние) и священные буддистские символы (расцветшая во рту трупа белая лилия). Вера героини «Нанкинского Христа» — китайской проститутки Сун-Цзиньхуа, «пяти лет крещенной католички», так же не может считаться адекватной: Сун-Цзиньхуа не признает своего занятия постыдным и греховным, ибо считает, что Господь — «не полицейский из Яоцзякао» и потому не осудит ее способ прокормить семью. Когда, к ней, больной сифилисом и отказавшейся принимать клиентов, приходит пьяный иностранец, она из-за внешнего сходства принимает его за Иисуса Христа и, «мгновенно влюбившись», отдается клиенту. На утро героиня исцеляется и убеждается окончательно, что к ней явился сам Христос, хотя этот миф позже рассеивает нарратор, знавший того самого иностранца как простого метиса-афериста. В рассказе «Усмешка богов» через разговор католического миссионера и синтоистского духа о невозможности победы Христа на японской земле Р. Акутагава выводит обобщающую идею: все инородное («чужое»), что проникает в Японию, «подчиняется духу этой страны», искажается и превращается в нечто «свое».
Результаты. Мы убедились, что религиозные мотивы в перечисленных произведениях Р. Акутагавы призваны отразить неадекватное (деформированное традиционными азиатскими верованиями) восприятие христианства героями и невозможность его распространения в Восточной Азии в оригинальном, каноничном виде.
Выводы. Для Р. Акутагавы отношения архетипических категорий «своего» и «чужого» в сознании японцев (и жителей Восточной Азии, в целом) тождественны отношениям синто-буддисткой (политеистической) самобытности и западного христианства. «Силу переделывания» «чужого» в «свое» автор выводит не как феномен религиозно-нравственного сознания, но как черту менталитета своей нации. Для Рюноскэ Акутагавы именно она стала перманентным ключом к самобытному историческому и духовному пути Японии.
Full Text
Обоснование. Исследователи всего мира предпринимают попытку объяснить феномен уникального впитывания «чужого» в традиционный быт и мировосприятие жителей Японии. Акутагава Рюноскэ, японский писатель, рожденный в период Мэйдзи (1868–1912) — эпоху синтеза европейской и традиционно-японской ценностных систем, одним из первых попытался запечатлеть данный феномен в религиозно-этическом аспекте своих рассказов и объяснить уникальную динамику архетипической оппозиции «свой-чужой» в японском менталитете и культуре неизбежным вмешательством «национального духа» в процесс заимствования всякого иностранного.
Цель — раскрытие оппозиции «свой-чужой» в рассказах Акутагавы Рюноскэ «Нанкинский Христос», «Дзюриано Китискэ», «Усмешка богов» и доказательство ее уникальной динамики в культурном и национальном самосознании японцев на примере религиозно-этического аспекта данных произведений.
Методы. Мы проанализировали сюжет, хронотоп и мотивное содержание рассказов «Нанкинский Христос», «Дзюриано Китискэ» и «Усмешка богов». Рассказы повествуют либо о событиях, произошедших с азиатами (японцами и китайцами), обращенными в христианство, либо о процессе христианизации Японии. Хронотопы трех произведений различны: события разворачиваются в конце XVI в., когда испанские и португальские католики могли свободно заниматься миссионерской деятельностью на Японских островах («Усмешка богов»); в деревушке Ураками в более поздние времена, когда исповедание христианства каралось смертной казнью («Дзюриано Китискэ»); и в современность Р. Акутагавы, в китайском городе Нанкин («Нанкинский Христос»). Главный герой рассказа «Дзюриано Китискэ» — «блаженный» крестьянин, тайно принявший крещение от некого иностранца. Уже в поэтике названия мы находим, что имя героя — продукт синтеза европейского имени «Юлиан» и законов японского произношения. При допросе Дзюриано читателю открывается искаженность и неадекватность веры героя: христианский миф в его сознании сливается с буддистским и с собственными страданиями. Конец рассказа — смерть героя — так же совмещает сказания о христианских святых (труп мученика, источающий благовоние) и священные буддистские символы (расцветшая во рту трупа белая лилия). Вера героини «Нанкинского Христа» — китайской проститутки Сун-Цзиньхуа, «пяти лет крещенной католички», так же не может считаться адекватной: Сун-Цзиньхуа не признает своего занятия постыдным и греховным, ибо считает, что Господь — «не полицейский из Яоцзякао» и потому не осудит ее способ прокормить семью. Когда, к ней, больной сифилисом и отказавшейся принимать клиентов, приходит пьяный иностранец, она из-за внешнего сходства принимает его за Иисуса Христа и, «мгновенно влюбившись», отдается клиенту. На утро героиня исцеляется и убеждается окончательно, что к ней явился сам Христос, хотя этот миф позже рассеивает нарратор, знавший того самого иностранца как простого метиса-афериста. В рассказе «Усмешка богов» через разговор католического миссионера и синтоистского духа о невозможности победы Христа на японской земле Р. Акутагава выводит обобщающую идею: все инородное («чужое»), что проникает в Японию, «подчиняется духу этой страны», искажается и превращается в нечто «свое».
Результаты. Мы убедились, что религиозные мотивы в перечисленных произведениях Р. Акутагавы призваны отразить неадекватное (деформированное традиционными азиатскими верованиями) восприятие христианства героями и невозможность его распространения в Восточной Азии в оригинальном, каноничном виде.
Выводы. Для Р. Акутагавы отношения архетипических категорий «своего» и «чужого» в сознании японцев (и жителей Восточной Азии, в целом) тождественны отношениям синто-буддисткой (политеистической) самобытности и западного христианства. «Силу переделывания» «чужого» в «свое» автор выводит не как феномен религиозно-нравственного сознания, но как черту менталитета своей нации. Для Рюноскэ Акутагавы именно она стала перманентным ключом к самобытному историческому и духовному пути Японии.
About the authors
Самарский филиал Московского городского педагогического университета
Email: 89376470462hpod@gmail.com
студентка, группа «Русская филология» 2-й курс, филологический факультет
Russian Federation, СамараСамарский филиал Московского городского педагогического университета
Author for correspondence.
Email: 88763@mail.ru
научный руководитель, кандидат филологических наук, доцент; доцент кафедры филологии и массовых коммуникаций
Russian Federation, СамараReferences
- Акутагава Р. Ворота Расемон: сборник. Москва: Издательство АСТ, 2021.
- Иванова Е.В., Фархитдинова О.М., Мельникова Е.В. и др. История и теория религии: учебное пособие / под общ. ред. Е.В. Мельниковой; Министерство науки и высшего образования Российской Федерации, Уральский федеральный университет. Екатеринбург: Изд-во Урал. ун-та, 2019.
- Назиров Р.Г. Творческие принципы Достоевского: монография / под ред. Л.Г. Барага. Саратов: Изд-во Саратовского ун-та, 1982.
- Тамарченко Н.Д., Бройтман С.Н., Тюпа В.И. Теория литературы: учеб. пособие для студ. филол. фак. высш. учеб. заведений: в 2 т. / под ред. Н.Д. Тамарченко. Москва: Издательский центр «Академия», 2004.
- Бурсакова Д.Д. Влияние русской литературы на творчество Акутагавы Рюноскэ // Материалы 59-й Международной научной студенческой конференции. Новосибирск: Изд-во Новосиб. нац. исслед. гос. ун-та, 2021. С. 92−93.
- Гриценко Д.А. Образы маргиналов в японской литературе XX века // Exorient lux. «Изменение мировоззренческой парадигмы от европоцентризма к универсализму». Ереван: Изд-во Российско-армянского университета, 2019. С. 193−218.
- Забережная О.А. «Спор о бессюжетном романе»: литературные дискуссии Акутагавы и Танидзаки // Японские исследования. № 4. 2019. С. 60−71.
- Федорова А.С. Культурная жизнь Японии первой половины XX века в текстах Юкио Мисимы и Рюноскэ Акутагавы // ACTUALSCIENCE. № 2. 2015. С. 73−74.
Supplementary files
