Economic dimensions of the climate change challenge for sustainable development in Russia

Full Text

Глобальный характер и значимость проблемы климатических изменений и их последствий для долгосрочного устойчивого социально-экономического развития общества дают все основания для отнесения её к категории так называемых больших вызовов, поиск эффективного ответа на которые определён Стратегией научно-технологического развития Российской Федерации в качестве одного из приоритетных направлений на ближайшие 10 – 15 лет [1]. Поскольку "эффективность" – экономическая категория, комплексное исследование путей решения указанной сложной задачи предполагает активное участие экономической науки, использование её критериев и инструментария. Это, в свою очередь, во-первых, требует определения места проблемы климатических изменений и их последствий в ряду других глобальных вызовов с учётом специфики стран и регионов мира, включая Россию, и выяснения значимости климатических изменений для экономики и национальной безопасности (что можно образно охарактеризовать как выяснение цены вопроса). Во-вторых, нужно с учётом того места в ряду приоритетов развития общества, которое занимают климатические риски социально-экономического развития, оценить возможности национальной экономики (финансовые, научно-технологические, кадровые) по их снижению (определение цены ответа на основе критерия затраты–риски–результаты).

АКТУАЛЬНОСТЬ ЭКОНОМИЧЕСКОГО ИЗМЕРЕНИЯ КЛИМАТИЧЕСКОЙ ПРОБЛЕМЫ И ЭФФЕКТИВНОСТЬ ЕЁ РЕШЕНИЯ В РАМКАХ СТРАТЕГИИ НИЗКОУГЛЕРОДНОГО РАЗВИТИЯ

Повышенный интерес к экономическому измерению проблемы глобальных климатических изменений обусловлен тем, что, несмотря на поддержку большинством государств мира целей Парижского соглашения по климату, все крупные развитые экономики далеки от их реализации. Речь идёт не только о США, нынешнее правительство которых официально отказалось от выполнения указанного соглашения (вследствие чего темпы сокращения техногенных выбросов парниковых газов в США, по оценкам на июнь 2018 г., вдвое отставали от обязательств, принятых прежней администрацией). В 2015 – 2017 гг., в отличие от предшествующих лет, мировые выбросы СО2 не снижались, в 2017 г. они, наоборот, увеличились на 1,5 % (по сравнению с предыдущим годом). Свой вклад в этот процесс внесли не только "угольные" Китай и Индия, но и "зелёная" Европа, в том числе страны, объявившие борьбу с климатическими изменениями национальным прио­ритетом (Германия, Франция), а также Австралия, Канада и Япония, смягчившие в последнее время свою позицию по данному вопросу. Что касается выбросов СО2 в секторе энергетики – основного источника его эмиссий, они росли практически постоянно с 2000 г. (исключая кризисный 2009 г.), стабилизировавшись в 2014 – 2016 гг. и вновь увеличившись в 2017 г. В 2018 г., по прогнозам, ожидается рост эмиссий ещё на 2,7 % – максимальный показатель за последние 7 лет, прежде всего в связи с замедлением в США темпов замещения угольной генерации газовой [2, p. 7; 3].

Многие мировые и отечественные политики и эксперты, своего рода "климатический мейнстрим", связывают обозначенные тенденции не только и даже не столько со значительными издержками и технологическими трудностями перехода к низкоуглеродному развитию, которые действительно велики. Едва ли не бо́льшую роль, по их мнению, играют недостаточная осведомлённость (в том числе из-за сокрытия негативной информации, прежде всего энергетическими компаниями) и связанная с ней самоуспокоенность значительной части населения в отношении опасных последствий изменения климата. Главной же причиной называют оппортунистическое поведение ряда государств и упомянутых компаний, которые исключительно в собственных интересах наращивают производство и потребление углеводородов, включая уголь – главный источник техногенных выбросов парниковых газов. Это и тормозит становление низкоуглеродной экономики, которая рассматривается климатическим мейнстримом как ключ к решению климатической проблемы. Неслучайно другое название этой будущей экономики – "новая климатическая экономика".

Парадигма низкоуглеродной экономики исходит из сугубо антропогенного генезиса проблемы климатических изменений, в первую очередь глобального потепления, последствия которого считаются главной угрозой безопасности населения и экономики в обозримом будущем. В качестве стратегического решения предлагается борьба или война (и это не фигура речи, а терминология официальных международных документов) с изменениями климата, а в качестве способа реализации этого решения – переход в середине текущего века к новой климатической экономике. Под новой климатической экономикой понимается набор действий и технологий, направленных на максимальное сокращение выпуска и импорта продукции и услуг, производство которых связано с использованием ископаемого топлива и, соответственно, значительными выбросами углерода (отсюда и термин "низкоуглеродная экономика"). Экономический механизм, обеспечивающий реализацию этих действий, – введение цены на упомянутые выбросы, прежде всего в виде так называемого углеродного налога, ключевой индикатор результативности – максимальное снижение абсолютных объёмов техногенных выбросов парниковых газов. Главным критерием эффективности предлагаемого стратегического решения проблемы климатических изменений считается стабилизация климата – непревышение (по сравнению с доиндустриальной эпохой) к концу текущего века роста глобальной температуры на 1,5°С, как это определено новым докладом МГЭИК-2018 [4]. Заметим, что до сих в качестве порогового рассматривалось значение в 2°С, которое было положено нобелевским лауреатом по экономике 2018 г. У. Нордхаусом в основу экономико-климатической модели и проводимых по ней расчётов [5].

Об эффективности предлагаемого "климатическим мейнстримом" решения можно судить, ответив на два принципиальных вопроса: обеспечивает ли переход к низкоуглеродной экономике "стабилизацию" климата и обеспечивает ли "стабилизация" климата минимизацию риска для качества жизни, прежде всего здоровья, и уровня жизни людей и устойчивого роста экономики? В обоих случаях ответы отрицательные.

Согласно расчётам экспертов Программы ООН по окружающей среде (ЮНЕП), даже полное выполнение всеми странами взятых на себя обязательств в рамках Парижского соглашения по сокращению эмиссии парниковых газов обеспечит лишь 1/3 объёма сокращений, необходимых для непревышения в 2100 г. вышеупомянутого показателя 2°С и всего 1/5 объёма таких сокращений – для непревышения 1,5°С [2, 6, 7]. Поэтому помимо сокращения выбросов, на котором концентрируется парадигма низкоуглеродной экономики, по крайней мере, не менее необходимы, как справедливо подчёркивается в Парижском соглашении, адаптация экономики к климатическим изменениям и поглощение из атмосферы уже накопленного там СО2 (в первую очередь лесами). Расчёты Межправительственной группы экспертов по изменению климата (МГЭИК) показывают, что до конца нынешнего века потребуется извлечь из атмо­сферы 810 млрд т СО2, то есть в среднем нужно извлекать примерно 10 млрд т ежегодно [4, 8]. При этом ограниченность выбора и дороговизна имеющихся технологий извлечения СО2 из атмосферы существенно ограничивают эффективность их применения и отодвигают перспективу достижения двухградусного порога за пределы нынешнего столетия, не говоря уже о полутороградусной отметке, достижение которой, по некоторым оценкам, обойдётся мировой экономике в 1,5 раза дороже.

Что касается второго вопроса, решение проб­лемы климатических изменений оказывается необходимым прежде всего в долгосрочной перспективе, но далеко не достаточным и не главным условием минимизации риска для качества и уровня жизни людей и устойчивого роста экономики. Даже в структуре экологических рисков, к группе которых относятся изменения климата и их последствия, они не являются приоритетными для качества и уровня жизни людей, в частности, если судить по такому важному критерию, как ущерб здоровью. Значительно бо́льшую угрозу представляет загрязнённый воздух, которым дышат 95 % мирового населения, то есть практически столько же людей, сколько испытывают воздействие климатических изменений. Наши оценки показывают, что в 2010 г. глобальный экономический ущерб от загрязнения воздуха вредными веществами (прежде всего тем же углеродом в виде взвешенных частиц PM2,5) на порядок превышал таковой от последствий изменений климата (примерно 5 % против 0,5 % мирового ВВП соответственно). Ещё разительнее контраст социальных потерь: в мире загрязнение атмосферного воздуха (исключая воздух внутри помещений) становится причиной преждевременной смерти около 6 млн человек в среднем в год, тогда как в результате гидрометеорологических и климатических чрезвычайных ситуаций в среднем в год погибает менее 28 тыс. (разница в 200 с лишним раз!). Примерно такие же соотношения характерны и для крупных экономик мира, включая российскую (оценки автора по: [9, p. 12, 31; 10, p. 21; 11 – 13]).

В более широком плане климатические изменения и связанные с ними последствия – только часть общей картины рисков для жизни и здоровья людей и роста экономики. Это доказывают принятые мировым сообществом цели устойчивого развития, которые, помимо мер по борьбе с изменениями климата и его последствиями, включают ещё 16 глобальных целей, охватываю­щих все составляющие (экономическую, социальную и экологическую) устойчивого развития. Среди них такие общемировые ценности, как ликвидация бедности и голода, обеспечение здорового образа жизни, качественного образования, свободного доступа к источникам энергии, снижение уровня неравенства (гендерного, внутри стран и между ними), содействие не­уклонному, всеохватному и устойчивому экономическому росту, полной и производительной занятости и достойной работы для всех. Поэтому постановка задачи "стабилизации" климата не может считаться корректной, а её решение – реалистичным и эффективным в отрыве от более приоритетных целей устойчивого развития. Эти цели – минимизация голода, бедности, болезней, доступность чистой воды и т. д. Они, во-первых, превосходят указанную задачу по значимости, по крайней мере, в обозримой перспективе, что чётко зафиксировано в Парижском соглашении, согласно которому решение проблемы изменений климата и их последствий осуществляется "в контексте обеспечения устойчивого развития и усилий по искоренению нищеты (курсив мой. – Б.П.) " [14, с. 25]. Во-вторых, достижение целей устойчивого развития выступает необходимым условием и/или обеспечивает ресурсы для решения проблемы климатических изменений, как, впрочем, и других проблем развития, прежде всего экономического роста.

КОНТУРЫ ЭФФЕКТИВНОЙ СТРАТЕГИИ СНИЖЕНИЯ КЛИМАТИЧЕСКИХ РИСКОВ УСТОЙЧИВОГО СОЦИАЛЬНО-ЭКОНОМИЧЕСКОГО РАЗВИТИЯ РОССИИ

Итак, эффективная стратегия снижения климатических рисков не должна ставить задачу "стабилизации" климата, не говоря уже о войне с изменениями климата, в качестве приоритетной цели развития, полагая производными от неё другие цели глобального и национального развития, которые должны как бы подкреплять её достижение. Такой подход, характерный для концепции новой климатической экономики и доклада МГЭИК-2018, ставит во главу угла непревышение полутороградусного уровня глобального потепления до конца текущего столетия, превращая его в целевую функцию, задающую остальные параметры развития экономики, прежде всего её энергетического сектора, включая электроэнергетику, в структуре которой к 2050 г. применительно к миру в целом предусматривается увеличить долю возобновляемых источников (ВИЭ) до 70 %, снизить удельный вес природного газа до 11 %, угля – до 1,5 % [4].

Согласно расчётам, выполненным сотрудниками Института народнохозяйственного прогнозирования (ИНП) РАН, при реализации такого сценария в России в период 2017 – 2050 гг. по сравнению с базовым сценарием экономического развития среднегодовые темпы прироста ВВП снизятся на 0,4 п.п., а при частичной компенсации за счёт роста вклада возобновляемых источников и электромобилей – на 0,26 п.п. Тем самым к 2050 г. страна недосчитается 8 % ВВП. При менее жёстком сценарии – доля низкоуглеродных энергоресурсов (ВИЭ и атомная энергия) – 70 %, угля – 4 %, природного газа – 24 %; электромобилей – 50 % от легкового парка (в сфере грузового транспорта сохраняется доминирование нефтетоплива) – на том же временно́м горизонте показатели составят 0,2 п.п. и 0,13 п.п. соответственно, недополучение суммарного ВВП к 2050 г. – 5 %. Оба сценария вряд ли приемлемы для России, особенно учитывая нынешние и ожидаемые в ближайшем будущем низкие темпы экономического роста.

Эффективная политика в отношении проблемы изменений климата и их последствий, как следует из сказанного в предыдущем разделе, подразумевает, во-первых, интеграцию адаптации населения и экономики к изменениям климата и их последствиям, смягчение накопленных эффектов и снижение текущего и будущего техногенного воздействия на климатообразующие факторы окружающей среды (атмосферу, гидро­сферу, биоту) для обеспечения условий сохранения (улучшения) качества и уровня жизни людей. Именно такая установка содержится в Парижском соглашении, которое уравновешивает значимость адаптации и снижения техногенных выбросов СО2 и обязывает государства разрабатывать и исполнять национальные планы адаптации. Она приобретает особую важность в условиях сохраняющейся недооценки этой составляющей политики, а также того, что даже максимальное снижение техногенных выбросов и поглощение уже накоп­ленных в атмосфере объёмов СО2 не обеспечивает и в принципе не может обеспечить гарантии защиты от последствий изменений климата в виде опасных природных явлений и бедствий. Природная (естественная) изменчивость климата сохраняется в любом случае, обусловливая необходимость адаптации.

Во-вторых, эффективная политика предполагает встраивание (интеграцию) решения проб­лемы изменений климата и их последствий в политику устойчивого развития, приоритеты которой соответствуют обоснованным ООН 17 глобальным целям устойчивого развития. В структуре этих целей контроль климатических изменений и их последствий занимает далеко не первое место, причины чего понятны, учитывая существенно бо́льшую неопределённость последствий изменений климата для здоровья населения и экономики, что существенно увеличивает риски и ограничивает интерес инвесторов и других экономических субъектов к проектам и действиям по смягчению этих последствий. Более актуальными, а потому приоритетными деловому сообществу и населению видятся иные проблемы национальной безопасности и социально-экономического развития. Если говорить о проблемах, относящихся, как и климатические, к экологическому блоку, то это проблемы чистой воды и воздуха, промышленных и коммунальных отходов и др.

Как было показано выше, ставка практически ва-банк на скорейший переход к низкоуглеродной экономике и сокращение техногенных выбросов СО2 как на основной инструмент снижения стратегических рисков социально-экономического развития лишь тормозит решение проблемы климатических изменений и их последствий. При этом отодвигаются в тень не только меры адаптации, но и, главное, другие цели устойчивого развития, в том числе устойчивый экономический рост, являющийся генератором средств для решения различных задач развития, включая проблемы снижения техногенных выбросов СО2. Как не может быть цифровой экономики без экономики, так и трудно вообразим ускоренный переход к низкоуглеродной или новой климатической экономике без экономического роста. Необходимо изменить диспозицию в рамках стратегии устойчивого развития, выдвинув в авангард приоритетные цели социально-экономической политики и встроив в процесс и механизм их достижения комплекс мер по решению проблемы изменений климата, который включает две взаимосвязанные группы (или их комбинации) институциональных, экономических и технологических мероприятий.

Группа стимулирующих мер призвана способствовать экономическому росту путём повышения эффективности производства, что достигается благодаря использованию наилучших доступных технологий ресурсопользования. Ускорение экономического роста – единственный источник увеличения доходов, без которого невозможны достижение национальных целей России и решение любых задач, включая климатические проб­лемы. Данная группа мер должна обеспечить экономический рост при условии ограничения совокупных издержек производства, что подразумевает эффективное использование трудовых, природных и материально-технических ресурсов. Эффективное природопользование, в свою очередь, означает снижение негативного воздействия на окружающую среду, в частности техногенных эмиссий в атмосферу, что не только способствует сохранению качества воздуха, но и сокращению выбросов СО2.

Группа ограничительных и защитных мер ориен­тирована, во-первых, на уменьшение рисков вредного (опасного) воздействия хозяйственной деятельности на окружающую среду и население (прежде всего выбросов загрязняю­щих веществ, среди которых есть и вещества, содержащие углерод, в атмосферу), а во-вторых, на адаптацию и защиту здоровья людей и экосистем от указанного воздействия и его последствий, в том числе изменения климата. Актуальность этой группы мер обусловлена их целевой направленностью на решение экологических проблем и прямой связью с решением климатической проблемы.

Особого внимания заслуживают институциональные меры, относящиеся к первой из рассмотренных групп. Они способствуют структурно-технологическим изменениям и модернизации российской экономики, обеспечиваю­щим переход к более эффективным, экологичным и в то же время менее углеродоёмким видам топлива (переход с угля на природный газ), а также атомную и возобновляемую энергетику, снижение доли дизельного топлива и рост удельного веса газомоторного топлива и гибридных двигателей, использующих высококачественный бензин и электричество. На макроэкономическом уровне роль такого стимула, очевидно, не могут выполнять показатели (нормативы) абсолютного сокращения техногенных эмиссий СО2 или снижения их объёма в расчёте на единицу ВВП – карбоноёмкость ВВП, которые являются целевыми в модели низкоуглеродного развития. Напротив, стимулировать производителя на рост выпуска с учётом непревышения заданного норматива по указанным выбросам может обратный целевой показатель – производство ВВП в расчёте на единицу выбросов СО2, который статистики ОЭСР, использующие его уже длительное время, именуют карбонопродуктивностью (carbon productivity). С нашей точки зрения, предпочтительнее термин "карбоноэффективность экономики".

Категорию карбоноэффективности экономики, кроме того, было бы целесообразно использовать для принципиальной корректировки показателя национального вклада в снижение выбросов парниковых газов в рамках выполнения Парижского соглашения, пользуясь паузой в его ратификации Россией. Как известно, в ряде крупных развивающихся стран с более динамичной экономикой снижение выбросов СО2 жёстко увязывается с темпами роста ВВП. Так, в Китае и Индии оно составляет 60 – 65 % и 30 – 35 % соответственно в расчёте на единицу ВВП к 2030 г. по сравнению с 2005 г. Таким образом, целевым показателем выступает снижение величины обратной карбоноэффективности – углеродоёмкости ВВП. Это вполне оправданно, учитывая, что для экономик указанных стран, в отличие от российской, в среднесрочной перспективе актуально не ускорение, а сохранение нынешних темпов роста, в 3,7 – 3,8 раза превышающих российский показатель.

В России национальный вклад в снижение выбросов парниковых газов определён через сокращение объёмов эмиссии СО2 от уровня 1990 г. К 2030 г. это сокращение с учётом вклада лесов должно составить 70 – 75 %. Согласно расчётам учёных ИНП РАН, при темпах роста ВВП, сопоставимых с темпами роста мировой экономики, объём указанных выбросов без учёта их поглощения лесами уже после 2025 г. начнёт превышать упомянутый 75 %-ный рубеж [15]. Тем самым значительно повышается риск того, что Россия будет вынуждена следовать инерционному сценарию развития экономики, означающему сдерживание экономического роста со всеми вытекающими отсюда последствиями. При отсутствии динамики роста, тем более падении ВВП, значительное сокращение объёмов выбросов не обеспечивает экологической устойчивости, не говоря уже о серьёзном ухудшении качества и уровня жизни и состояния национальной экономики. Такой вывод позволяет сделать опыт экономического кризиса 1990-х годов, вылившегося в снижение карбоноэффективности российской экономики с 1,33 долл./кг СО2-экв. в 1990 г. до 1,18 долл./кг в 1998 г. [16, p. 33].

Среди ограничительных и защитных мер преж­де всего выделяются жёсткие нормативы выбросов вредных для здоровья человека и экосистем веществ (включая содержащие углерод взвешенные частицы, представляющие главную опасность для здоровья и жизни людей) и не менее жёсткие меры контроля соблюдения указанных нормативов основными хозяйствующими субъектами. При этом экономически и экологически наиболее эффективной представляется концентрация усилий на значительном сокращении (до нормативного минимума) выбросов суперзагрязнителей – особо вредных и опасных для здоровья человека и комфортности городской среды веществ, в том числе содержащих углерод. Такое название обусловлено их высокими канцерогенным (сажа или чёрный углерод) и токсичным (оксиды азота) эффектами воздействия, а также парниковым эффектом в расчёте на единицу выбросов (метан), на порядок и более превосходящим таковой от выбросов СО2 (которые, в свою очередь, сохраняются в атмосфере в десятки, а то и сотни раз дольше сажи или метана).

Помимо выгод от купирования прямых угроз жизни и здоровью людей, приоритетная роль снижения выбросов суперзагрязнителей обусловлена тем, что, в отличие от проблемы эмиссий СО2, необходимое условие эффективного решения которой – скоординированные усилия если не всего мирового сообщества, то, как минимум, стран "Большой двадцатки", сосредоточивающих более 4/5 таких эмиссий, сокращение до минимума выбросов суперзагрязнителей требует усилий национальных, прежде всего местных производителей и инвесторов, стимулировать и координировать деятельность которых значительно легче (хотя тоже непросто). Кроме того, эффект от такой деятельности намного лучше ощутим населением (более лёгкое дыхание и более прозрачный воздух) по сравнению с результатами сокращения выбросов СО2. Это немаловажный фактор, облегчающий получение широкой общественной поддержки соответствую­щих мер. Ещё одно преимущество заключается в том, что указанный эффект реализуется с существенно меньшими затратами и уже в обозримой перспективе. Убедительное подтверждение тому – полный запрет во всех странах использования в автомобильном топливе свинца, который ещё недавно был одним из основных суперзагрязнителей воздуха в городах мира. Благодаря этому запрету количество преждевременных смертей сократилось на 1 млн человек в год, а выгоды для глобальной экономики оцениваются в 2,5 трлн долл. в год. Одновременно значительное снижение выбросов суперзагрязнителей существенно смягчает техногенное воздействие на факторы формирования климата и, соответственно, климатические риски, учитывая, что, по оценкам экспертов, вклад указанных выбросов в прирост глобального парникового эффекта в 1990 – 2017 гг. составил 18 %, а в 2017 г. достиг 1/3 [17, p. 2].

Связующим звеном обеих групп мер выступает использование наилучших доступных технологий (НДТ), обеспечивающих, с одной стороны, сокращение производственных издержек, повышение производительности труда и улучшение качества выпускаемой продукции, что имеет первостепенное значение для ускорения темпов экономического роста и модернизации экономики, а с другой стороны, снижение, по имеющимся оценкам, на 75 – 80 % вредного и опасного воздействия техногенных выбросов на здоровье человека и экосистем. Принимая во внимание содержащиеся в таких выбросах соединения углерода, можно утверждать, что НДТ позволят смягчить негативное воздействие на климатообразующие условия и факторы, а значит, снизить техногенные риски климатических изменений.

РАТИФИКАЦИЯ РОССИЕЙ ПАРИЖСКОГО СОГЛАШЕНИЯ В КОНТЕКСТЕ СТРАТЕГИИ СНИЖЕНИЯ КЛИМАТИЧЕСКИХ РИСКОВ РАЗВИТИЯ

Парижское соглашение подписали 197 государств, включая Россию, и уже ратифицировали 184 государства. Поэтому прямо или косвенно это соглашение и в целом международная климатическая повестка будут оказывать на Россию значительное влияние, использовать которое или противодействовать которому при отказе от ратификации уже не удастся. В связи с этим остаться за рамками Парижского соглашения для России было бы контрпродуктивно.

Вместе с тем не менее рискованным для страны была бы ратификация этого международного соглашения без его тщательного анализа или недооценка рассмотренных выше рисков ускоренного перехода на стратегию низкоуглеродного развития [4]. В таком случае Россия рискует наступить на грабли, от которых предостерегает преамбула Парижского соглашения: "Стороны могут страдать не только от изменения климата, но также от воздействия мер, принимаемых в целях реагирования на него" [14, с. 24].

Особого внимания требуют активные попытки2 ввести в России уже с 2025 г. разрешения на эмиссию парниковых газов для хозяйствующих субъектов на основе отраслевых лимитов на выбросы и, главное, сбора за их превышение. Обеспокоенность вызывает отсутствие указания критериев и механизмов установления упомянутых лимитов, а также целевых показателей выбросов для юридических лиц и индивидуальных предпринимателей. Подобная политика повлечёт за собой риск существенного увеличения фискальной нагрузки на бизнес (по крайней мере, без продуманных схем защиты энергоёмких производств и одновременного сокращения других налогов и обязательных платежей) до 1 трлн руб. в год к 2020 г. и до 3 трлн руб. – к 2035 г., и снижение и без того невысокой мотивации отечественного бизнеса к инвестициям [19, c. 26]. При этом наибольшее бремя ляжет на энергетический сектор, который в среднесрочной перспективе сохранит приоритетную роль драйвера экономического роста. Ограничения эффективности инвестирования в энергетический сектор приведут к снижению темпов не только его технологической модернизации, но и темпов роста ВВП. В результате под угрозой окажется выполнение важнейших национальных целей по повышению темпов экономического роста выше среднемировых и ускорению технологического перевооружения, сформулированных в майском указе Президента РФ. Кроме того, прогнозируемое при таком сценарии существенное повышение цен и тарифов на тепло и электричество отрицательно скажется на величине располагаемых доходов потребителей, осложнив достижение двух других целей национального развития – обеспечения устойчивого роста реальных доходов граждан и снижение вдвое уровня бедности.

Поэтому ратификация Парижского соглашения должна быть сопряжена с рядом условий. Прежде всего необходимо обеспечить адекватную оценку роли российских бореальных лесов в снижении объёмов парниковых газов в атмосфере. Это условие прямо фигурирует в добровольных обязательствах России по соблюдению Парижского соглашения, однако значение российских бореальных лесов до сих пор сильно недооценивается международным климатическим сообществом. Кроме того, представляется целесообразным скорректировать указанные обязательства (учитывая их добровольный характер, а также паузу в ратификации Парижского соглашения) в части объёмов эмиссии, привязав их к динамике ВВП, и тем самым не ставя под риск долгосрочный устойчивый рост экономики. Иными словами, нужно комплексное решение, предусматривающее смягчение проблемы изменений климата и их последствий для населения и экономики страны в контексте и при обеспечении в среднесрочной перспективе приоритета социально-­экономических целей устойчивого развития на основе запуска и поддержания устойчивых темпов экономического роста. Учитывая, что Парижское соглашение вступает в силу с 2020 г., у России есть время, чтобы сформировать разумную позицию по своим климатическим обязательствам, отвечающую национальным интересам.

Полная и обновлённая версия данного доклада публикуется в журнале "Проблемы прогнозирования" (2019. № 2, 3).

2 См. проект Федерального закона "О государственном регулировании выбросов парниковых газов и о внесении изменений в отдельные законодательные акты Российской Федерации" [18].

About the authors

B. N. Porfiriev

Author for correspondence.
Email: b_porfiriev@mail.ru

academician of RAS, director and head of analysis and prognosis laboratory

References

Supplementary files