About the application of hypnotic suggestions in epilepsy

Abstract

I didn’t think about the reasons for the comparatively low success of the method of hypnotic suggestion in epilepsy, when the same method in the state of mind should give such quick and excellent results in other functional diseases.

Full Text

Экспериментальное изслѣдованіе ¹⁾.

Не разъ задумывался я надъ причинами сравнительной малоуспѣшности метода гипнотическаго внушенія при эпилепсіи, когда тотъ же методъ въ состояніи намъ давать такіе быстрые и превосходные результаты при другихъ функціональныхъ заболѣваніяхъ.

Самымъ первымъ и ощутительнымъ препятствіемъ для меня было всегда: что внушать? Каково должно быть содержаніе адресуемаго внушенія эпилептику?

Я разумѣю именно судорожную классическую эпилепсію. Особенно, когда ей даже не предшествуетъ аура, указаніемъ на которую хотя какъ-нибудь можно бы опереться внушенію, какъ на опознательный пунктъ. Ни на какія другія ощущенія гипнотизирующій указать эпилептику не въ состояніи.

Безсознательность настигаетъ внезапно и покидаетъ внезапно. Ни момента вступленія въ забытье, ни момента выхода изъ него больной не отмѣняетъ: такъ мгновенны переходы. И больной былъ бы въ полнѣйшемъ невѣдѣніи относительно постигшаго, выпавшаго изъ сознанія эпизода припадка, если бы паденіе не приводило его въ исключительное положеніе, въ которомъ приходилось очнуться, напр. на полу.

Внушать эпилептику противляемость?— Чего?.. Того, наступленіе чего неощутимо?—И вотъ передъ вами дѣйствительно встаетъ полный nonsens формулировки внушенія.

Такимъ образомъ сама практика неминуемо ставитъ насъ передъ вопросами:

1. Примѣнимъ-ли методъ при эпилепсіи?
2. И, если примѣнимъ, то чего не достаетъ методу? Въ чемъ нуждается онъ? Или: чего отъ метода требуетъ специфическое свойство падучей болѣзни, чтобы взаимодѣйствіе метода и болѣзни могло проявиться и принести результатъ.

Впрочемъ, я предпочитаю прямо приступить къ изложенію того случая, который навелъ меня на мои выводы; извѣстныя умозаключенія вытекали изъ него, какъ слѣдствія изъ причины. Они были считываемы изъ устъ дѣйствительности, а не навязаны ей. Они не придумывались заранѣе предвзятымъ образомъ въ кабинетѣ, пришли для меня самого неожиданно. Живая дѣйствительность поставила ихъ на очередь и продиктовала сама.

10-го сентября 1911 г. ко мнѣ явился N со своими родителями. Изъ показаній и разспросовъ я записалъ слѣдующее:

N молодой человѣкъ 22-хъ лѣтъ, пятый годъ страдаетъ эпилепсіей. Первые три года припадки случались по 2—3 раза въ году. Въ 1910 году было ихъ 10. Въ 1911 г. (по 1-е сентября) 8 припадковъ. Послѣдній припадокъ былъ 9 дней назадъ, именно—1-го сентября.

Списокъ и число припадковъ:

1907 г.	въ маѣ	1 -ый прип.	1910г 9-го янв	9-й 1911г.	10 янв. 19-й
	въ октябрѣ	2-й	31 марта	10	6 марта 20
1908 г.	въ мартѣ	3-й	7 апр.	11	21 марта 21
	въ іюлѣ	4-й	15 апр.	12	29 марта 22
	30 іюля	5-й	17 апр.	13	26 іюня 23
1909 г.	въ январѣ	6-й	27 іюня	14	21 іюля 24
	въ маѣ	7-й	9 августа	15	7 авг. 25
	13 сентября	8-й	18 августа	16	1 сент. 26
			9 октяб.	17
			18 октяб.	18

Приступы наступаютъ внезапно, безъ всякой ауры. Никогда не вскрикивая, больной падаетъ, какъ подкошенный,™ и при сильныхъ, и при слабыхъ припадкахъ. Глаза раскрыты, безсознательно блуждаютъ. Общая продолжительность приступа тоническихъ и клоническихъ судорогъ 8—12 минутъ. Постэпилептическій сонъ длится—отъ ½ часа до 3-хъ и болѣе. Послѣ этого разбитость и угнетеніе. Въ припадкѣ лицо блѣднѣетъ, краснѣетъ, синѣетъ. Обычно отхожденіе мочи, рѣдко—кала; кровавая пѣна, прикусы языка (почти всегда). Точечныя кровоизліянія надъ и подъ глазами Воспоминаній объ эпизодахъ припадка абсолютно нѣтъ. Иногда по разбитости больной лишь подозрѣваетъ, что можетъ быть былъ припадокъ.

При легкихъ припадкахъ судороги меньше, иногда слабо замѣтны, прикусовъ языка можетъ не быть и точечныхъ кровозліяній нѣтъ. Длительность минутъ пять. Кромѣ дневныхъ на яву, бываютъ ночные припадки во снѣ. Глаза тогда остаются закрытыми. Эти припадки много легче.

Съ гимназической поры у больного отмѣчается злоупотребленіе алкоголемъ, которое въ періодъ студенчества выражается уже порядочными кутежами.

Отецъ больного, мать и бабушка отца здоровы. Отецъ отца слегка заикался. Братъ отца, слѣдующій за нимъ по старшинству, страдалъ сильнымъ заиканіемъ. Младшая сестра съ 10 лѣтъ болѣла хореей. Возили по всей Европѣ. Charcot сказалъ, что съ годами пройдетъ,—и къ 19-ти годамъ прошло безслѣдно. Съ 20-ти лѣтъ она замужемъ. Теперь ей 32 года. Она совершенно здорова.

Бабушка матери нашего больного умерла 80 лѣтъ, была желѣзнаго здоровья, имѣла единственнаго ребенка—мать матери N. Эта бабка по матери съ 24 лѣтъ окончила супружескую жизнь, формально не расходясь съ мужемъ. Она умерла всего 7 лѣтъ назадъ. За 4 мѣсяца до смерти у нея сдѣлалось эротическое помѣшательство. Мужъ ея обнаруживалъ abusus in Baccho et in Venere. Онъ умеръ 65 лѣтъ отъ случайной болѣзни. Единственная дочь этихъ родителей (мать матери N) умерла 38 лѣтъ отъ воспаленія легкихъ, а ея мужъ умеръ 62 лѣтъ отъ рака. Сама мать N вполнѣ здорова. У ея сестры, лѣтъ 7-ми отъ роду, были нервныя подергиванія. Они черезъ 2 года беслѣдно прошли. Брата ихъ во время безпорядковъ 1905 года ударили по головѣ шашкой, отчего съ нимъ случился психозъ; но черезъ полгода онъ выздоровѣлъ. Оба эти лица—сестра и братъ сейчасъ здоровы вполнѣ.

Такимъ образомъ невропатическая и психопатическая наслѣдственность со стороны отца и матери отмѣчается.

Изъ аномаліи у вашего больного обнаруживается присутствіе одного небнаго (?) зуба съ лѣвой стороны, которымъ иногда и прикусывается языкъ въ припадкѣ. Никакихъ истерическихъ стигмъ нѣтъ.

Діагнозъ: Epilepsia grand mal, сочетанная съ алкоголизмомъ. Въ первый сеансъ амнезію добыть не удается. Не вырабатывается она и въ ближайшіе сеансы. Едва вырабатывается гипнозъ второй степени. Причиной неуглубляемости сна, можетъ быть, является индивидуальность; можетъ быть специфическій страхъ эпилептика передъ безсознательнымъ состояніемъ, безпамятствомъ, въ которое его вовлекаютъ искусственно и котораго онъ инстинктивно долженъ постоянно бояться. Моя отчетливая формула при выработкѣ амнезіи, дающая мнѣ высокій успѣхъ—„теряйте сознаніе“, „спите безъ памяти, какъ убитый“,—могла подчеркивать страхъ эпилептика. Сеансы слѣдуютъ черезъ 2—3 дня и съ 10-го по 30-е сентября обрѣтается только частичная и нестойкая амнезія. Внутреннее треніе, противляемость, продолжаютъ существовать.

За это время отмѣчается одинъ фактъ, цѣнность котораго кажется несущественной, но обнаруживаетъ въ дальнѣйшемъ свой смыслъ. Больной очутился разъ въ пьющей кампаніи. Онъ смогъ воздержаться, но былъ моментъ, ему показавшійся знаменательнымъ: „Странно въ головѣ стало, не то закружилась она—и залъ съ присутствующими словно потонулъ въ сизой дымкѣ, синемъ туманѣ, какъ бываетъ когда много накурено“... Подумалось о припадкѣ: „пойти бы въ уборную, смочить голову“, но больной встать побоялся. Шепнувъ сосѣду свои опасенія на случай, онъ сталъ вычислять послѣдніе сроки припадковъ. Тутъ и исчезла неясность и дымка. Этому „сизому туману“, „синей дымкѣ“,—суждено, какъ увидимъ, играть свою роль впослѣдствіи.

Около 1-го октября, кромѣ гипноза, примѣнили Epilepticon Weil’я, хотя припадковъ все равно не было цѣлый мѣсяцъ.

Съ половины октября регулярность сеансовъ начала нарушаться. Подходило время зачетовъ и государственныхъ экзаменовъ. Подъ родительскимъ давленіемъ больной дѣлаетъ усилія одолѣть нѣкоторые предметы, но такъ какъ память его послѣдніе года два значительно заторможена,—старанія его тщетны. Вслѣдствіе неудачи у него начинаютъ бродить алкогольныя вожделѣнія, а кутящіе товарищи зовутъ въ свою компанію. Онъ несомнѣнно борется самъ съ собой, но въ заключеніе съ возрастающей силой наростаютъ протесты противъ родительскаго контроля и опеки. Все это разражается острыми вспышками злобы и гнѣва.

По адресу близкихъ онъ выражаетъ рѣзкіе и несправедливые нападки. Онъ самъ опасается возможности нелѣпыхъ насильственныхъ дѣйствій, вродѣ поджога, убійства и т. п. Онъ чувствуетъ приступъ разрушительныхъ стремленій, ему кажется—„онъ сходитъ съ ума“.... „его лучше лишить свободы“....

Онъ съ 21 октября „всякому лѣченію объявляетъ конецъ“, прекращаетъ эпилептиковъ и гипнотизированіе. Но за возбужденнымъ состояніемъ слѣдуетъ приступъ двигательнаго угнетенія, атоническаго состоянія. Вольной пребываетъ въ какой-то спячкѣ, то въ забытьѣ и большею частью лежитъ. Это длится 6 дней, пищи не принимаетъ, очень рѣдко пьетъ воду. Я посѣтилъ больного на дому: рѣчь замедлена, неохотна, фразы кратки, сообразительность страдаетъ.

26 октября N какъ тѣнь появляется въ моей пріемной. Его пошатываетъ, онъ блѣденъ и исхудалъ.

Гипнотизирую. Амнезія—та же, не стойкая, кратковременная, не дающая увѣренности. Но вотъ посторонній случай помогаетъ обрѣсти настоящую амнезію. У паціента ноетъ зубъ и болитъ голова. Я ему предлагаю закрыть глаза и отвлечь на мгновеніе вниманіе отъ болей—и тутъ же безъ усыпленія, произношу внезапно внушенія, что не ноетъ зубъ, не болитъ голова. При навыкѣ этотъ маневръ удается обычно. Удалось это и теперь сразу. Но тутъ же паціентъ и заснулъ съ полной амнезіей. Онъ отвѣчаетъ мнѣ: „сплю“, „сплю безъ памяти “—характернымъ соннымъ голосомъ. Налицо раппортъ, каталепсія—вся пластичность амнестическаго состоянія. Но вмѣстѣ съ амнезіей возникаютъ сосѣмъ неожиданныя явленія: безпокойное раздуваніе ноздрей, тревожное дыханіе, непріятныя гримасы лица, подергиванія пальцами, то вдругъ рукой, то ногой....

Первая мысль моя о припадкѣ. Но раппортъ сохраненъ— и только тормазится замѣтно. Эта сохранность раппорта, впрочемъ, какъ будто понятна: припадокъ набѣжалъ, наслоился на готовый уже раппортъ. И все-таки мнѣ непріятно; и все-таки я пытаюсь отдѣлаться всячески отъ безпокойныхъ явленій. Но ихъ отмѣна внушенію не поддается, они автономны, они зависятъ отъ внутреннихъ, неизвѣстныхъ, какихъ-то своихъ процессовъ. Спѣшу будить, и пробужденіе наступаетъ не сразу, а лишь по повторному настоянію. Все состояніе обнаруживаетъ тенденцію поступательно продолжаться и наростать. Настаиваю и овладѣваю пробужденіемъ.

Просыпается N. озадаченный и, спрошенный тутъ же, помнитъ непріятное и тревожное обонятельное ощущеніе, которое имъ овладѣло во снѣ. Сразу обнаруживается содержаніе, совсѣмъ отвѣчающее общей внѣшней тревогѣ и раздуванію ноздрей. Онъ испытывалъ непріятный наростающій запахъ: „зловѣшее въ немъ“... „что то онъ значитъ?“... „за нимъ что то кроется“... „гадкій, ѣдкій и рѣзкій“... „Не то это дымъ, не то гарь“... N исполненъ тревоги, недоумѣнья, покидаетъ меня весьма озабоченный. Поразителенъ контрастъ его рѣзкой тревоги съ невинной обонятельной галлюцинаціей въ гипнотическомъ снѣ. Только причина ея возникновенія для меня совсѣмъ непонятна и необычна. Очевидно одно: внѣшній факторъ—раздуваніе ноздрей—отвѣчаетъ психическому факту запаха. Они въ несомнѣнной причинной зависимости.

27-го Октября. Усыпленіе. Быстрая амнезія и сразу стереотипное возникновеніе вчерашнихъ явленій: тревога, прерывистое, запихивающееся дыханіе, раздуваніе ноздрей, подергиванія. Внушаю прекращеніе явленій, но они проявляютъ упорство и споръ: они лишь задерживаются и вновь развиваются поступательно... Бужу. Пробужденье не сразу. Больной жалуется на чувство нестерпимой боли въ груди и подложечкой. „Точно буравомъ сверлятъ или палкой вращаютъ и давятъ“. Подобная же ужасная не сжимающая боль и въ темени. Начинался запахъ.

Усыпляю вновь: опять тоже самое. Теперь не спѣшу будить, оріентируюсь, спрашиваю о причинѣ? Замедленный, неохотный отвѣтъ во снѣ: „запахъ, опять запахъ“... „Какой то туманъ“... „Сизый туманъ передъ глазами, синяя дымка“... „Онъ-то и пахнетъ, словно гарь или кровь“... Я бужу. Пробужденіе слѣдуетъ неохотно. Тенденція „продолжаться“—та же самая. Проснувшись N пораженъ опять и все такъ же встревоженъ. И опять удивительно несоотвѣтствіе общей тревоги съ психическимъ содержаніемъ, которое возникаетъ самостоятельно въ гипнотическомъ снѣ. Параллелизмъ внутреннихъ и внѣшнихъ явленій разителенъ. Но къ прежней обонятельной галлюцинаціи запаха прибавляется еще зрительная—туманъ и явленія стоятъ вновь въ удивительномъ соотвѣтствіи. Пробужденному потому страшно, что „этотъ поразительный туманъ не случайность“, „онъ означаетъ нѣчто и предвѣщаетъ не хорошее“, „это что то совсѣмъ особое“... „гарью или кровью пахнетъ этотъ сизый туманъ“. И вамъ невольно приходятъ на умъ столь свойственные эпилептикамъ запахи „гари“ и „крови“, „вкусъ крови“. Они также характерны при эпилепсіи, какъ и зрительныя галлюцинаціи „пламени“, „пожара“ „сизой дымки“, синяго тумана“, напр. при аурѣ или во время психическихъ явленій при petit mal.

Объ эпилепсіи больной ничего не читалъ и подобнаго онъ не слышалъ. „Сизый туманъ“ и „синяя дымка“ фигурировали разъ за ужиномъ на яву, вмѣстѣ съ мыслью о началѣ припадка и тоже рѣзко поразили больного. (Ауры онъ никогда не имѣлъ). Словно отдѣльное звено, осколокъ чего то мелькнулъ передъ нимъ тогда въ нолѣ сознанія... „Чувство бурава“ и „давленіе какъ бы палкой“,—также симптомъ эпилептическихъ ощущеній (Magnan).

Я всячески стараюсь развлечь больного, мобилизировать настроеніе въ другомъ тонѣ и, достигая, какъ кажется, повторяю попытку еще новаго усыпленія. Но старанія тщетны— и за амнезіей, немедленно слѣдуетъ въ стереотипномъ порядкѣ все тоже самое. По раздуванію ноздрей, тревогѣ дыханія и храпѣнію я знаю, что властная греза запаха и тумана охватываетъ душу заснувшаго, что эти обманы чувствъ волнуютъ и страшатъ его почему-то, суля впереди недоброе... Я знаю и догадываюсь о наростающемъ развитіи новыхъ грезъ по новымъ внѣшнимъ симптомамъ: большій размахъ судорожныхъ подергиваній и новый признакъ—храпѣніе—должны навѣрное означать и большую степень тревоги. Спрашиваю спящаго—и, какъ прежде, не сразу добиваюсь отвѣта: „тамъ что-то есть за туманомъ... не разгляжу“... Бужу усыпленнаго и онъ, волнуясь, увѣряетъ меня, что „тамъ за туманомъ что-то есть“, тамъ что-то было, чего онъ не разглядѣлъ... „И сверхъ тумана черта“—„Что это еще за черта такая?“...

Несмотря на искушеніе повторить усыпленіе, рѣшаю сеансъ перенести черезъ день, въ надеждѣ избавиться отъ припадка. Почему припадокъ неотъемлемо сочетался съ амнезіей, прилипъ къ гипнозу и, видимо, сталъ отъ него неотдѣляемъ?—явленіе положительно не наблюдаемое. Способность ассоціироваться (положимъ, со сномъ) не говорила ли бы намъ за „психогенность“ (не соматогенность) даннаго припадка, даже если онъ эпилептическій?—Я отпускаю больного до 29-го.

Отмѣчу, что создавшееся положеніе вещей, по своему характеру, рѣшительно напоминаетъ тенденцію и черты эпилептическаго приступа. Это—упорство и наростаніе, стремленіе развиваться до конца, не поддаваться прерыванію; я сказалъ бы—стремленіе „отреагировать“. И затѣмъ—стереотипность симптомовъ. Прибавимъ и чувство страха, которое такъ часто авторы отмѣчаютъ у эпилептиковъ. (Binswanger, Wetterstrand).

29 октября. По прежнему, никакія предосторожности не гарантируютъ возникновенія непремѣнныхъ явленій, непредотвратимо наступающихъ съ амнезіей.

„Дурно или хорошо?“... „и можетъ быть, наконецъ, все это хорошо, а не дурно“—думаю я. Бужу больного. Дѣлаю перерывъ. Обсуждаю свое поведеніи. Повторяю сеансъ.

Рѣшительная попытка путемъ внушенія отдѣлаться отъ навязчивыхъ галлюцинацій терпитъ фіаско. Предоставляю со стоянію развиваться и остаюсь объективнымъ. По внѣшнимъ явленіямъ я уже умѣю молча читать о ходѣ внутреннихъ субъективныхъ, скрытыхъ явленіяхъ. Вотъ мы переходимъ черезъ обонятельныя и зрительныя видѣнія тумана, который разсѣивается... Страхъ и тревога растутъ,—подергиванія отвѣчаютъ ихъ интенсивности; храпѣніе обозначаетъ появленіе изъ-за тумана фигуръ... Вѣроятно, эти фигуры вырисовываются и оправдываютъ предчувствіе тревоги, испытываемое напередъ галлюцинантомъ... Хочу поправить его—и замѣчаю, что діафрагма испытываетъ рѣзкое тетаническое напряженіе, тоническую судорогу, представляя твердость доски. Мышцы живота въ такомъ же тетаническомъ напряженіи. Вотъ они чувства „бурава“ и „палки“, на которыя больной жаловался раньше... Спина испытываетъ изгибъ и сильныя напряженія обнаруживаются по бокамъ шеи и въ мышцахъ рукъ. Похоже, будто сильнѣйшее душевное напряженіе, ужасъ, стѣсняющій дыханіе и грудь, производитъ эти явленія. Зубы стискиваются крѣпко. Спазмотическое состояніе глотки и дыхательныхъ путей вѣдъ можетъ быть тоже чисто психическаго происхожденія, такъ какъ оно способно возникать подъ вліяніемъ могущественнѣйшихъ эмоцій. Бурность соматическихъ явленій, продолжительностью, однако, не болѣе минуты, свидѣтельствуетъ о новыхъ эпизодахъ кошмара. Въ судорогахъ к іоническаго типа несомнѣнно подмѣчаются оборонительныя движенія.

Бужу больного,—и онъ, почти въ паническомъ ужасѣ, передаетъ мнѣ свое кошмарное состояніе. Едва туманъ обычный разсѣялся, за нимъ выступаютъ пять человѣческихъ фигуръ—египетскіе жрецы: они наверху широкой лѣстницы, впереди колоннъ, а сверху карнизъ портика храма: это и есть та „черта“, которая обозначалась въ прошломъ видѣніи. По бокамъ фигуры сфинксовъ. Смуглыя свирѣпыя безбородыя лица жрецовъ съ черными пронзительными глазами. Средній и главный жрецъ особенно непріятенъ больному. Они чего то хотятъ отъ него, требуютъ, злы что ли на него, или судятъ...„Это не простой сонъ“, восклицаетъ больной: „это живые жрецы, настоящіе люди“.—„И это какая то быль... Можетъ быть память предковъ, память прошлаго, переданная по наслѣдству?... Что-то въ этомъ страшное и мистическое“... „Я увѣренъ, прибавляетъ N, что кто-то изъ предковъ моихъ жилъ въ Египтѣ“... „И это все сущая правда, не сонъ“?... Тревога больного доходитъ до непонятно высокой степени: онъ уходитъ и входитъ въ мой кабинетъ; онъ не въ состояніи передать охватившаго его страха по поводу живости кошмарныхъ образовъ и непонятнаго, зловѣщаго значенія, которое они обязательно предвѣщаютъ. „Гдѣ я видѣлъ ихъ“?— ломаетъ онъ себѣ голову. Невольное впечатлѣніе.—что опъ какъ бы“ несознаваемо, смутно почувствовалъ своихъ „старыхъ знакомцевъ“, которыхъ можетъ быть столько разъ видывалъ въ своихъ эпилептическихъ припадкахъ,—и которыхъ невольно пришлось вскрыть передъ нимъ, оперируя наличнымъ раппортомъ, на который потомъ наслоился припадокъ... Такимъ образомъ устанавливается полная параллельность психическихъ переживаній съ внѣшними соматическими проявленіями судоржныхъ движеній, они являются логическимъ послѣдствіемъ субъективнаго внутренняго состоянія, изолированный смыслъ котораго оставался бы скрытымъ для насъ, если бы не предшествовала наличность раппорта.

Необычайно яркія и живыя галлюцинаціи, во всякомъ случаѣ, какъ извѣстно, присущи психическимъ формамъ эпилепсіи. Они вспыхиваютъ внезапно и носятъ устрашающій характеръ (казни, пожаръ), вызывая бурную, часто опасную реакцію (В. П. Сербскій).

Больной мнѣ набрасываетъ подъ свѣжимъ впечатлѣніемъ приблизительную картину своей галлюцинаціи.

Обсуждая случившееся наединѣ, я прихожу къ слѣдующему заключенію: одно изъ двухъ—или гипнозъ пересталъ быть средствомъ возможной помощи для больного, сталъ вреденъ, сочетавшись съ эпилептиформнымъ приступомъ, или— предо мною развертывается именно искомый матеріалъ для будущихъ лечебныхъ внушеній. Надо либо прекратитъ гипнозъ, либо продѣлать припадокъ до конца,—рѣшиться на experimentum crucis!.

Рисунок

Отправляюсь къ матери больного и приблизительно имѣю съ ней слѣдующій разговоръ. Путь, говорю я, оффиціальной терапіи оконченъ... И вотъ я иду какъ бы по скользкому льду черезъ рѣку: выберусь на тотъ берегъ, или я упаду,— не знаю... Я или долженъ оставить гипнозъ, теперь безполезный для вашего сына—и вредный, или—и это можетъ быть самый вѣрный путь, —надо припадокъ довести до конца. Это будетъ экспериментальное, пробное рѣшеніе вопроса, за которое, по моему, говоритъ внутренній смыслъ послѣднихъ событій. На это ея отвѣтъ былъ таковъ: „Сынъ испытывалъ столько эпилептическихъ приступовъ, и неизвѣстно, сколько ихъ предстоитъ впереди: одинъ, другой лишній, конечно, его умственнымъ способностямъ не могутъ грозить серьезно. Я вѣрю вамъ. Доводите припадокъ до конца. Гипнотизмъ моя послѣдняя надежда.“

Пробую я повторить сеансъ въ ея присутствіи у нея на дому. Все, конечно, идетъ обычнымъ порядкомъ, съ внѣшней и внутренней стороны,— до жрецовъ включительно. Пробую я внушить галлюцинанту отвернуться отъ нихъ, перекреститься, чтобъ сгинули (больной человѣкъ религіозный), но жрецы моимъ внушеніямъ не только не повинуются, они дѣлаютъ непріязненные знаки и кивки на мой счетъ, приказывая что то дурное больному.

Этотъ опытъ я прекращаю и объявляю матери паціента, что рѣшительный сеансъ сдѣлаю въ присутствіи своего товарища, гипнолога Докторъ I. В. Вяземскаго. Больному объ этомъ не сказано.

Сеансъ 3-го ноября. Больной является къ назначенному сроку, а въ то же время, какъ бы случайно, оказывается у меня Докторъ Вяземскій. Мы оба практикуемъ въ Саратовѣ въ качествѣ гипнологовъ, и совершенно естественно, что я предлагаю N, кстати, усыпить его въ присутствіи товарища. Я прошу больного лечь на диванъ, и амнезія не заставляетъ себя ждать. Тотчасъ возникаютъ и судорожныя подергиванія, которыя растутъ, и которыхъ на этотъ разъ я совершенно не пробую подавлять. Не будучи сдерживаемы, они быстро развиваются, размахи судоргъ пріобрѣтаютъ интенсивный клоническій характеръ, masseter’ы напряжены, и стиснутыя челюсти съ невѣроятною силой, точно со злобой, трутся одна о доругую, зубы скрежещутъ съ лязгомъ и остервенѣніемъ— и я спрашиваю нѣсколько разъ больного: „что, что тамъ такое?“ „—Жрецы уже фигурируютъ,—и вотъ больной, отвѣчая иа мой вопросъ, исполненнымъ отчаянья груднымъ голосомъ отрубаетъ слова оправданія, очевидно на допросъ и судъ, чинимые жрецами. Происходитъ репродукція кошмарныхъ переживаніи. У больного вырываются эти слова“: „Я не виноватъ! Я не виноватъ!... Я какъ честный солдатъ слѣдилъ... я слѣдилъ.,, я былъ приставленъ слѣдить... Я не предалъ Анфиму.“... (Это, имя мы не вполнѣ разслышали.) „Что это? Кровь! Кровь!.. ааааа!—скрежещетъ больной зубами—и извивается въ судоргахъ, словно отъ нечеловѣческихъ болей. Голова запрокинута назадъ и вправо, руки отчаянно ломаетъ, кулаки судорожно сжаты, челюсти продолжаютъ съ визгомъ двигаться изъ стороны въ сторону... Я невольно обраниваю нѣсколько разъ слова: „покойно, покойно,“—и намъ, съ д-ромъ Вяземскимъ совершенно независимо другъ-отъ-друга, мелькаетъ мысль о „казни“, которую долженъ былъ пережить больной. И вотъ послѣ этого сразу падаетъ бурное судорожное тѣлесное безпокойство и больной сразу стихаетъ и спитъ, какъ мертвый, послѣ-припадочнымъ сномъ.

Мы поражены всей картиной, которая сейчасъ передъ нами развертывалась и нѣсколько секундъ, подъ впечатлѣніемъ ея, слѣдуетъ невольная пауза: больной продолжаетъ спать, какъ бы безъ памяти. Тогда я спохватываюсь: остается-ли уже между нами раппортъ и въ этомъ послѣ-припадочномъ снѣ, послѣ невольной паузы? Я ему говорю: „Я знаю что вы меня слышите—и я васъ сейчасъ разбужу“. Бужу счетомъ до 10-ти—и раппортъ его сохраненъ! Правда, не сразу, но больной открываетъ глава. Взоръ его мутный, безсмысленный, онъ, видимо, не оріентируется въ окружающемъ, но мои побужденія—„очнуться, подняться и сѣсть“—выполняются. Совершенно разбитый, и все еще съ мутнымъ, блуждающимъ взглядомъ, N съ трудомъ садится на диванъ, безпомощно прислонясь къ спинкѣ. „Что такое?—бормочетъ онъ, касаясь и ощупывая дрожащими руками свой ротъ: я не прикусилъ языка?... Я точно послѣ припадка... Со мною ничего не было?“ — „Вы спали, отвѣчаю я, но что вы видѣли во снѣ? Жрецовъ? Еще что?“... „Я ничего не помню... Я совсѣмъ ничего не помню сегодня“—говоритъ онъ: „Боже мой, какъ у меня болитъ голова“... Онъ держится за свое темя. Поощряю его встать.—„Я совершенно разбитъ, какъ съ припадка“... Онъ пошатывается и вновь въ безсиліи опускается на диванъ, пока наконецъ ему не удается встать, но я снова усаживаю его отдохнуть и только послѣ того отпускаю. Онъ уходитъ крайне подавленный, понурый, разбитый.

Дѣлимся впечатлѣніями съ д-ромъ Вяземскимъ—и послѣднее впечатлѣніе таково, что за моментомъ „казни“, галлюцинантъ, естественно, пережилъ „смерть“—она то и могла соотвѣтствовать внезапной неподвижности послѣ-припадочнаго сна: а за ней совершенно логично отсутствіе воспоминаній, предшествующихъ смерти. А, можетъ быть, онъ просто „заспалъ“ зачастую кратко остающіяся у насъ въ памяти сновидѣнія, по пробужденіи отъ глубочайшаго сна. Это всякому извѣстно по опыту. Все происшедшее оставляетъ въ насъ чрезвычайно сильное и совершенно необычное впечатлѣніе. Намъ кажется, что передъ нами протекъ припадокъ, быть можетъ растянутый и смягченный исключительными условіями раппорта, а мои невольныя успокоительныя слова при этомъ могли оказать свое сугубое дѣйствіе.

Но какіе же припадки, или что за „припадокъ“, стремившійся протечь въ своей непремѣнной законченности черезъ всѣ сеансы искусственной амнезіи, наблюдали мы у больного (эпилептика—неистерика)? Какой натуры? Паціентъ—эпилептикъ типичный и удовлетворяетъ существующей классификаціи полностью, онъ слишкомъ много для этого даетъ признаковъ, да и характеръ его эпилептическій стигмы у него отсутствуетъ. Я отказываюсь представить себѣ и понять: откуда, зачѣмъ набѣжать истерическому припадку? Гдѣ смыслъ и причина его возникновенія, его дальнѣйшаго и своеобразно-характернаго развитія? Его автономное упорство, отсутствіе пластичности ко внушеніямъ, при наличности раппорта, не гармонируютъ съ натурою истерической, и самое ядро припадка-специфическій бредъ—не поддается полной отмѣнѣ внушенія до послѣдняго момента.

Воскресимъ въ памяти всѣ улики и элементы того, что протекало предъ нами. „Сизая дымка“ за ужиномъ почему-то ассоціируется съ припадкомъ и поражаетъ больного настолько, что онъ, волнуясь, дѣлится со мною этимъ пустымъ явленіемъ, какъ поразившимъ его, какъ знаменательнымъ. „Сизая дымка, туманъ“ фигурируютъ въ первую голову съ первой амнезіей, оказываются самымъ первымъ элементомъ припадка. Раздуванье ноздрей слѣдуетъ тутъ же, какъ обонятельный актъ запаха дымки. Раздуванье ноздрей—узнаю я впослѣдствіи—элементъ настоящаго эпилептическаго приступа у больного. ²) „Гадкій“, ѣдкій“, „рѣзкій“, „запахъ гари“ и „крови“, да и самыя „синяя дымка“, „страхъ“—все это то, что мы найдемъ въ любомъ учебникѣ и спеціальныхъ работахъ по эпилепсіи. Зловѣщее значеніе этихъ первоначальныхъ элементовъ (можетъ быть неясное чаяніе чего то знакомаго, всегда амнезируемаго?) находятъ себѣ дальнѣйшее оправданіе въ „устрашающихъ образахъ, опять таки характерныхъ при эпилепсіи. Казнь и смерть“—излюбленныя темы эпилептическихъ видѣній. Разительная яркость ихъ—тоже характеристична. Автономность галлюцинаціи, зависимость отъ своихъ внутреннихъ процессовъ, поступательная тенденція продолжаться и наростать— всѣ эти черты такъ свойственны явленіемъ эпилепсіи. Сопротивляемость перерыву (несмотря на раппортъ) и заключительная возможность его (благодаря раппорту) не менѣе поучительны. Чувство бурава, тоническія и клоническія судорги, скрежетъ зубовъ и послѣ припадочный сонъ, съ состояніемъ оглушенія по пробужденіи.—Все оправдываетъ эпилептическое правило. Предвидимая съ самаго начала кровь („запахъ крови“) является въ концѣ концовъ реальной кровью въ грезѣ больного, когда онъ видитъ ее, полный дикаго ужаса, отчаянно выкрикивая о ея появленіи. (Вѣроятный моментъ его казни и смерти). Еще раньше, въ припадкѣ возбужденія, предшествующемъ ступорозному приступу, больной уже „жаждетъ“ „крови“ (и „поджога“: пламя—кровавое). Эпилептическія идеи бродили и населяли уже психику заблаговременно, жили гдѣ-то, всплывая изъ подсознательной сферы, какъ ни ревниво ихъ окутала тамъ амнезія. И развѣ онѣ необычны характеру всякаго эпилептика? Все, рѣшительно все представляетъ свой смыслъ и неужто все это... „случайность“?

Но вамъ хочется спросить: почему въ моемъ, скажу „искусственномъ“ припадкѣ, отсутствуютъ нѣкоторыя характерныя черты припадка эпилептическаго? Не было прикуса языка, пѣны, мочи... Но элементы эти вѣдь иногда могутъ отсутствовать, а припадки во снѣ у нашего больного какъ разъ лишены такихъ элементовъ обычно. Объ этомъ впослѣдствіи сообщила мнѣ мать. Она же раньте отмѣтила, что припадки во снѣ протекаютъ съ закрытыми глазами и много легче. Меньшая бурность и растянутость „искусственныхъ“ приступовъ должна была усугубиться наличностью раппорта. Оговорки мои „спокойно“ (и имъ подобныя), вырывавшіяся невольно, должны были дѣйствовать умѣряюще на процессъ. Не забудьте, что готовый раппортъ и потомъ наслоившійся, набѣжавшій припадокъ—комбинація исключительная, Но вы чувствуете, что она—и, быть можетъ, только она—психологически правильна, для того, чтобы власть гипнолога простереть въ самое нѣдро эпилептической амнезіи, несмотря на ея герметическую изоляцію.

Итакъ, нашъ „искусственный, приступъ“ есть приступъ эпилептической натуры (эпилептическій припадокъ во снѣ), возникшій въ оптимальныхъ условіяхъ гипнотическаго вліянія (сна искуственнаго). Онъ обнаруживаетъ внутреннее психическое содержаніе (существуетъ ядро), а внѣшнія соматическія проявленія суть слѣдствія этого психическаго содержанія. Послѣднее-же есть матеріалъ для погашенія дотолѣ непогашаемаго приступа. Мы и видимъ затѣмъ, какъ дѣйствительность оправдываетъ себя. Неразъемлемость припадка съ амнезіей вдругъ стала разъемлемой.

Пять заключительныхъ сеансовъ посвящено внушеніямъ въ такомъ родѣ: „Нѣтъ больше запаха и тумана, нѣтъ никакихъ жрецовъ: вы не приставлены были слѣдить и не предали никого, васъ не судятъ и не приговариваютъ къ казни. И все это не правда, а сонъ, который теперь вы забыли, онъ не вернется—и вы здоровы.“

Первые два раза за амнезіей возникали было обычныя явленія—раздуванье ноздрей, особое дыханье, храпъ мускульныя подергиванія то въ лицѣ, то въ рукѣ, но они немедленно гасятся нашей формулой. Послѣдніе 3 раза (изъ пяти) уже нѣтъ ни малѣйшей тенденціи судорожныхъ сокращеній—и 15-го ноября я отпускаю больного.

Самостоятельныхъ судорожныхъ припадковъ у него нѣтъ все время—2^½ мѣсяца. Эффектъ моей формулы удивительно оправдался. Фактическій матеріалъ, добытый изъ нѣдръ подсознательной психики, возвращенный назадъ паціенту съ отрицательной частицею „не“, дѣйствуетъ сакраментально, какъ добрый „антитоксинъ“, какъ радикальная „операція“! И положительный результатъ говоритъ за себя: На долго ли? Этого я не знаю, конечно...

Въ краткихъ словахъ дальнѣйшая судьба N такова. Мать не покидаетъ надежды побудить его на послѣднее усиліе—окончаніе университета. Только для меня несомнѣнно, что это превышаетъ сейчасъ духовныя силы больного, его пострадавшую память ³)... Въ ближайшемъ онъ и отказывается наотрѣзъ ѣхать для экзамена въ Петербургъ съ матерью. Отецъ къ тому времени находился тамъ по дѣламъ. Этотъ отецъ, котораго онъ побаивается, вызываетъ сына телеграммой къ себѣ. Происходитъ крайне тяжелая для больного семейная сцена разговоровъ объ экзаменахъ. Онъ наотрѣзъ отказывается ихъ держать („не готовъ“). Это было 30-го ноября. За ужиномъ, совсѣмъ разстроенный N неумѣренно ѣстъ ветчину, не желая воздерживаться, а мать нѣсколько разъ указываетъ на опасность „свинины“ въ отношеніи припадковъ. „Вѣдь у него нѣтъ ихъ теперь ровно 3 мѣсяца, какъ разъ съ 1-го числа сентября“—говоритъ ему мать. Ночью на 1-ое число декабря у больного какъ разъ происходитъ припадокъ. Отмѣчаю, что этому припадку предшествовало сильное душевное потрясеніе, абсорбціонное, внушаемое состояніе и прямыя указанія матери на возможность припадка; даже самое „1-ое число“ какъ бы предуказано (прямыя внушенія въ состояніи эмоціи). Отмѣчаю еще, что припадокъ былъ легкій и ночной. (Онъ уже какъ бы ассоціированъ со сномъ).

По моему настоянію съ 8-го декабря больной помѣщенъ въ подмосковный санаторій „Подсолнечное“ Докторъ А. В. Вяхрева. Тамъ онъ остается 5 мѣсяцевъ—до 5-го мая 1912 года. Цѣль—комбинировать изъятіе паціента изъ обстановки соблазновъ окружающей среды съ гипнотизированіемъ, чтобы противоалкогольное леченіе провести дольше и вѣрнѣе. За все время припадковъ въ санаторіи не наблюдалось. Однако, больной говоритъ, что разъ подъ утро проснулся онъ на полу. Но тогда и этотъ (второй) припадокъ былъ тоже ночной. Денныхъ въ бодрственномъ состояніи нѣтъ уже мѣсяцевъ.

Въ такомъ видѣ все описанное представляется мнѣ весьма замѣчательнымъ. Оно отнюдь не случайно и не можетъ быть объясняемо откуда-то набѣжавшими, наносными истерическими явленіями. Это по-моему несомнѣнное проявленіе эпилептической тенденціи, но только особыя условія въ законной мѣрѣ измѣнили ея натуру. Намъ, кажется, даже понятнымъ становится, почему при данныхъ условіяхъ это измѣненіе именно такъ, а не иначе должно проявиться... Дайте предварительный раппортъ—и тогда набѣжавшій на него припадокъ не можетъ быть лишеннымъ раппорта!

Отсутствію раппорта, по видимому, придавали огромное значеніе заклинатели въ древности. Я приведу поучительный евангельскій эпизодъ: исцѣленіе падучнаго Іисусомъ.

Злые духи изъ „одержимыхъ“ или бѣсы изъ бѣсноватыхъ ⁴) изгонялись въ древнія времена именемъ князя бѣсовскаго. Со временъ Христа заклинатели дерзаютъ ихъ изгонять именемъ Бога. Это новшество вызвало въ свое время большое смущеніе. (Маркъ I, ст. 23—29).

Однажды Іисусъ возвращался къ ученикамъ и засталъ ихъ окруженныхъ книжниками и народомъ въ горячемъ спорѣ.—„О чемъ спорите съ ними?“ Спросилъ Онъ.—И человѣкъ изъ толпы отвѣчалъ: я приводилъ имъ сына своего (онъ одинъ у меня), одержимаго духомъ нѣмымъ. Гдѣ ни схватитъ его злой духъ, бросаетъ на землю—и сынъ испускаетъ пѣну, зубами скрежещетъ и цѣпенѣетъ. Я просилъ учениковъ твоихъ исцѣлить его, но они не могли.—Іисусъ, еще недавно давшій своимъ ученикамъ власть „врачевать болѣзни“ и „изгонять бѣсовъ“, ⁵) былъ весьма огорченъ этимъ: „О, рабъ невѣрный, восклицаетъ Онъ, доколе буду терпѣть васъ!... Приведите его ко Мнѣ!.“ И далѣе онъ показалъ, какъ это надо дѣлать. Паціентъ приведенъ и, едва видитъ цѣлителя, какъ духъ сотрясаетъ его, повергаетъ на землю, а тотъ валяется, испуская пѣну...

Іисусъ не спѣшитъ къ больному, онъ продолжаетъ анамнезъ: „Какъ давно это съ нимъ“?—И отецъ отвѣчаетъ: „съ дѣтства“.—Духъ бросаетъ его, поясняетъ отецъ, многократно и гдѣ ни попало: въ огонь—такъ въ огонъ, въ воду—такъ въ воду, желая его погубить.—Согласитесь, вы точно читаете современную главу объ эпилепсіи.—„Но, если что можешь, молитъ въ отчаяніи отецъ, сжалься надъ нами и помоги!“ Вѣрѣ и невѣрію цѣлители всѣхъ временъ придавали большое значеніе. Въ „невѣріи“ только-что упрекнулъ Іисусъ окружающихъ, быть можетъ больше всего своихъ же учениковъ, приступавшихъ къ цѣлительному акту безъ нужной увѣренности. И тутъ, на скорбную просьбу отца—сжалиться и помочь—Онъ вновь упираетъ на важность довѣрія: „Если сколько-нибудь можешь вѣровать? Все возможно вѣрующему!“—„Вѣрю, Господи! Восклицаетъ обнадеженный отецъ: Помоги моему невѣрію!“ Онъ боится „сомнѣнія“, онъ проситъ „поддержать“ его надежу. Но тутъ подготовительная сцена вдругъ превращается въ актъ внезапнаго исцѣленія. Говорившій съ отцемъ, словно медлившій исцѣлять Іисусъ, Тотъ, который все сдѣлать можетъ, Онъ уже обращается къ паціенту и слова его звучатъ неожиданно: Духъ нѣмой и глухой! Говорю тебѣ: выйдь изъ него и впредь не входи обратно!—И духъ вскрикиваетъ въ больномъ, съ силою сотрясаетъ его и выходитъ.

Только что „одержимый“ особымъ состояніемъ духа и теперь свободный отъ этого душевнаго состоянія, дѣлается сразу „какъ мертвый“. Многіе такъ и подумали, что „онъ умеръ“. И именно въ эту минуту Іисусъ его за руку поднимаетъ, а онъ, исцѣленный, встаетъ. ⁶).

Въ своемъ рѣшительномъ обращеніи къ паціенту цѣлитель именуетъ внутреннее душевное состояніе больного „глухимъ“ и „нѣмымъ“. Глухотѣ съ нѣмотой придано тутъ не пустое значеніе. По нашему мнѣнію цѣлитель характеризуетъ здѣсь нѣмоту и глухоту, какъ главный признакъ душевнаго состоянія „одержимаго“ особымъ „духомъ“ падучнаго больного. Отсутствіе rapports—и есть та самая „глухота“ ко внѣшнимъ стимуламъ, за которой неизбѣжно слѣдуетъ „нѣмота“, ея логическое слѣдствіе. Я не слышу, а стало быть не отвѣчаю“—и реакціи у эпилептика нѣтъ. Но нежданная освѣдомленность цѣлителя о внутреннемъ подсознательномъ „я“ паціента должна поразить его подсознательную психику, послужить ея овладѣніемъ.

Развѣ это не тотъ же пріемъ, который практикуете вы, если васъ позовутъ пробудить усыпленнаго гипнотическимъ сномъ, котораго не добудятся. Это рѣдко бываетъ, но именно я хочу привести такой случай. Неопытные люди забавлялись гипнозомъ и усыпили товарища, а потомъ не могли разбудить. (Въ сущности, онъ не сразу проснулся). Случился переполохъ и произнесены были неосмотрительныя слова: „онъ не проснется“. Онъ и не просыпался, послушный, въ сущности, такому внушенію. Его тормошили, окликали, щипали напрасно. Можно себѣ представить, сколько еще совершенно ненужныхъ словъ при немъ было сказано!... Вызвали д—ра А. А. Токарскаго, извѣстнаго московскаго гипнолога (въ Москвѣ и былъ этотъ случай), и онъ засталъ сцену такую: больнаго высунули головою въ окно и поливали водой изъ ведра. Весь мокрый, онъ продолжаетъ спать непробудно!.. Но вотъ простыя слова овладѣваютъ подсознательнымъ „я“ усыпленнаго, его герметической амнезіей, которая въ такихъ случаяхъ всегда, однако, условна. Амнетикъ думаетъ, что онъ не можетъ проснуться, слышать и говорить, что онъ рѣшительно разобщенъ съ внѣшнимъ міромъ. Герметичность амнезіи въ приведенномъ случаѣ зафиксирована ненужными словами неумѣлыхъ людей, перепугъ которыхъ сообщился уснувшему опредѣленно, а простыя, но обязательныя слова амнезію сразу разрушили.—„Я Докторъъ Токарскій, говоритъ врачъ, я знаю, что вы меня слышите и я васъ сейчасъ разбужу“. Онъ будитъ счетомъ до 10-ти—и человѣкъ просыпается. Это „просто“, но—обязательно. И, чего не сдѣлалъ холодный душъ, не сдѣлалъ бы, можетъ быть, токъ электрическій въ рукахъ тѣхъ же будившихъ, сдѣлало „слово“ умѣлое, со всей своей очевидною мощью. Наименованье себя предполагаетъ, конечно, извѣстное renommée, но слова: „я такойто“ станутъ излишними, если припадокъ возникъ при васъ непосредственно. Мнѣ самому столько разъ приходилось этимъ пріемомъ выводить изъ разныхъ сноподобныхъ и обморочныхъ состояній лицъ, охваченныхъ глухою амнезіей Точно также нами разбуженъ былъ N въ сеансѣ 3-го ноября изъ припадочнаго состоянія.

Менѣе всего испытанъ былъ медициною путь проникновенія въ психику эпилептика въ моментъ приступа, а правильный путь такого проникновенія, кажется, никогда не испытанъ.

Но кто доказалъ, что эпилептическое судорожное безмолвіе есть дѣйствительно „безсознательное“ состояніе, какъ это принято говорить? Такое безсознательное состояніе, въ которомъ всякая церебрація, подобная сновидѣнію, исключается? Кто проникалъ туда истиннымъ методомъ и правильными путями, чтобъ этотъ вопросъ не оставилъ сомнѣній? Но единственнымъ правдоподобнымъ путемъ, психологически вѣрной дорогой мнѣ представлялась бы только одна: заручиться раппортомъ—и тогда пусть падучный припадокъ на готовый раппортъ набѣгаетъ! Вѣдь только тогда мы можемъ сказать: „есть“ или „нѣтъ“ ключа къ этой запертой двери? Слышитъ ли тотъ, кого окутала условная глухота, и не заговоритъ ли съ нами „духъ глухой и нѣмой“ при этихъ условіяхъ?

Въ нашемъ случаѣ намѣчался именно этотъ пріемъ. Другой же-войти въ раппортъ прямо въ наличный припадокъ (если дѣйствительно и при эпилепсіи оправдается эта возможность)—принципіально отъ нашего пріема не отличается. Главная руководящая мысль: проникнуть и вскрыть герметическую амнезію,—задача—психологически не невозможная.

Современная классификація и дифференціальная діагностика генуинной эпилепсіи отъ истерической, этихъ двухъ функціональныхъ неврозовъ—истерія и эпилепсія, — конечно, не совершенна. Нѣтъ ни одного надежнаго признака въ характеристикѣ. Развѣ мы не имѣемъ случаевъ истерической эпилепсіи съ прикусами языка, отдѣленіемъ мочи и кала (признакъ чисто эпилептическій)? Развѣ не имѣемъ эпилепсіи безъ отдѣленія мочи и кала и безъ прикусовъ языка? Развѣ не укажемъ, на ряду съ эпилептическими grand mal и petit mal, такіе же истерическіе? На ряду съ эпилептическими „психическими эквивалентами“ подобные же истерическіе? Автоматизмъ эпилептическій и автоматизмъ истерическій?

Пресловутое отсутствіе свѣтовой реакціи зрачка?.. Но описаны случаи, когда реакція сохранялась даже въ такомъ припадкѣ, который кончился летально (Oppenheim). Расширеніе зрачковъ („pupillae semper dilatae“ формула Millar’a) совершенно не можетъ считаться признакомъ неизмѣннымъ— столько описано противуположныхъ случаевъ, гдѣ зрачки суживались, гдѣ оставались неизмѣнными въ приступѣ. Даже произвольное умѣніе расширять зрачки было описываемо у людей. Соотвѣтствующую аккомодацію зрачковъ вызывали же у гипнотиковъ, напр., внушая приближеніе или удаленіе мнимой птицы. Почему движущіеся образы галлюцинацій не могутъ объяснить намъ извѣстныхъ состояній зрачковъ у эпилептиковъ?

И что касается классификацій болѣзненныхъ формъ вообще, то сюда положительно прилагается то, что Darwin съ Walleas’омъ высказали о классификаціи видовъ животныхъ и растительныхъ формъ въ свое время. Формы непрерывны, классификаціи искусственны, онѣ— обстракція ума, изобрѣтеніе человѣка. Нѣтъ положительной грани между истерической и генуинной эпилепсіей въ медицинѣ, какъ ея нѣтъ между двумя сосѣдними видами (варіетами) біологическихъ формъ въ ботаникѣ и зоологіи. Нѣтъ двухъ породъ болѣзней—„истерія“ и „эпилепсія“. Есть одно патологическое состояніе, будемъ его называть истеріей.

Имѣемъ мы теперь герметическую амнезію,—говоримъ объ эпилепсіи; амнезія не совсѣмъ герметическая (больной доступенъ внушенію)—это истерическая форма собственно. Два крайнихъ полюса,—между ними множество переходовъ. Не такъ ли слѣдуетъ понимать истерію и эпилепсію?

Binswanger и говоритъ, что сущность эпилепсіи и истеріи не является принципіально различной; дѣло идетъ объ одной и той же болѣзненной причинѣ только выражающейся въ различныхъ формахъ, не одинаковой интенсивности и продолжительности. „Между эпилепсіей и истеріей существуетъ глубокое родство“ ^[7]).

Не такъ ли надо сказать: судорожная эпилепсія—запечатанный конвертъ, содержаніе скрыто; заручившись раппортомъ, какъ разрѣзнымъ ножомъ, мы вскрываемъ его содержаніе...

Но за раппортомъ, все внутреннее состояніе эпилептика сразу преображается, оно терпитъ коренное, радикальное измѣненіе. Не говорите же мнѣ, что если „духъ глухой и нѣмой“ можетъ теперь вскрикивать ^[8]), повиноваться и отвѣчать, будто такое поведеніе его не эпилептично! Мы видѣли, какъ (и когда) поднимаютъ изъ послѣприпадочнаго сна ^[9]), и расторгается „безсознательность“... А тотъ, кто бьется еще, можетъ быть, въ судорогахъ на землѣ, онъ не эпилептикъ уже, а истерикъ! Наличность раппорта есть роковая грань, которою вы размежевали то, что было до и что стало послѣ, И не къ такой ли задачѣ сводится вся суть и смыслъ психологическаго маневра: овладѣть раппортомъ, вскрыть герметическую амнезію, свести эпилепсію къ истеріи?

Безсудорожная „психическая“ эпилепсія, которую называлъ „скрытой эпилепсіей“ Magnan,—по нашему, именно будетъ — открытой: здѣсь очевидный и явный бредъ на лицо.

Безчисленныя попытки охватить опредѣленіемъ всю пестроту случаевъ эпилепсіи не обходились обычно безъ судорожнаго симптома, поставляемаго въ первую очередь,—но чувствовалась вся неудовлетворительность формулъ различныхъ авторовъ.

Clark уже опредѣляетъ эпилепсію такъ: „Это болѣзнь, выражающаяся періодическими разстройствами сознанія, съ предшествующими, сопутствующими, либо послѣдующими судорожными мускульными явленіями,—или вовсе безъ нихъ“. Такимъ образомъ Clark обязательнымъ симптомомъ для эпилептическаго приступа принимаетъ разстройство сознанія. Судорожныя же явленія будутъ явленіями второстепенными, которыя могутъ быть и не быть.

Итакъ, эпилепсія какъ бы состоитъ изъ внезапно накрывающаго сноподобнаго состоянія и кошмарнаго содержанія, ущемленнаго въ немъ. Все это герметически амнезировано. Тѣсная связь эпилепсіи съ алкоголизмомъ не объяснима ли тѣмъ, что бредъ у делирика легко сочетается съ привычнымъ сноподобнымъ состояніемъ—прототипъ алкогольнаго опьянѣнія зафиксированъ.

Что же будетъ, если психическій элементъ вспыхиваетъ немного раньше, а сноподобное состояніе запаздываетъ? Не будемъ ли мы имѣть предшествующую приступу ауру? (Психическій моментъ забѣгаетъ впередъ споподобнаго состоянія). Въ случаѣ развитія галлюцинацій позднѣе или одновременно со сноподобнымъ состояніемъ,—припадокъ будетъ безъ ауры.

Излюбленной темой эпилептическаго содержанія, какъ кажется, часто бываетъ страхъ смерти. А если это „пріятное“ иногда „блаженное состояніе“ (говорю объ эквивалентахъ), въ которомъ больной себя видитъ въ раю, бесѣдуетъ съ Богомъ,— то нельзя не отмѣтить, что и эти идеи близко связаны съ темою „смерть“. То больной отчаянно отбивается отъ враговъ и чудовищъ (спасая себя, оспаривая жизнь), ожесточенно побѣждаетъ и побиваетъ противника (эпилептическія убійства при психическихъ эквивалентахъ). ¹⁰⁾

Не отрицая отнюдь возможность другихъ темъ, я отмѣчаю лишь ужасъ кошмарныхъ смертельныхъ переживаній, какъ излюбленное заданіе. Въ истеріи другія заданія. Откуда же вклинивается внезапно такая тема? Я думаю, индивидуальность поводовъ здѣсь безконечно разнообразна. Укажу хотя на слѣдующій примѣръ: травма головы. Физической сторонѣ ея любятъ приписывать такое большое значеніе въ происхожденіи эпилепсіи. Но вѣдь всякая физическая травма неразъемлема съ психической. Слѣдуетъ еще оцѣнить: которая превалируетъ? Со всякимъ паденіемъ на голову и раненіемъ головы неразъемлемъ специфическій страхъ за жизненный органъ (голова и мозгъ). Наконецъ, сотрясеніе жизненнаго органа нашей психики, мозга, прямо способно вызвать и грубый психическій эффектъ: помутнѣніе сознанія, тошноту, обморочное состояніе, которыя въ благопріятный гипноидный (эмотивный) моментъ ущемляются крѣпко въ подсознательной сферѣ, фиксируются въ минуту катастрофы. Моментъ высокой воспріемлемости самовнушеній.

Открытые глаза во время припадка и петехіи послѣ него могутъ ли отвѣчать предположенію молчаливой душевной трагедіи эпилептика (глубоко-душевнымъ кошмарнымъ переживаніемъ)? Или это препятствуетъ психической подкладкѣ эпилепсіи? Я лично знавалъ людей, спавшихъ съ открытыми, совсѣмъ остолбенѣлыми и помутнѣвшими, глазами. Видъ такимъ образомъ спящихъ весьма непріятенъ. Въ гипнозѣ мнѣ сколько разъ приходилось получать сонъ съ глазами открытыми. Неопытный гипнотизеръ, усыпляя фиксаціей, часто напрасно все еще держитъ передъ объектомъ фиксируемый предметъ, не догадываясь, что гипнотикъ давнымъ давно спитъ, хотя вѣки его не опущены. Съ открытыми глазами (или глазомъ) по необходимости спятъ всѣ больные, пораженные двустороннимъ (или одностороннимъ) невритомъ nervi facialis. И лично я, дважды въ жизни переносившій этотъ невритъ, слѣдовалъ ихъ примѣру невольно. А это ничуть не мѣшало мнѣ жить субъективною жизнью въ моихъ сновидѣніяхъ, не зависимо отъ того, спалъ ли я въ темнотѣ или при свѣтѣ.

Что касается мелкихъ кровоизліяній (петехій), то они, какъ извѣстно, отъ сильнаго напряженія бываютъ, напр., на глазныхъ бѣлкахъ при коклюшѣ. Отчаянное тѣлесное напряженіе—выраженіе сильнѣйшаго душевнаго переживанія—почему не могло бы дать такихъ же явленій?

Я полагаю, что рѣшительно стоитъ вентилировать весь вопросъ съ точки зрѣнія психогенной. Больше того, я думаю, что къ этому несознаваемо мы двигаемся давно. Нашъ фактъ совершенно рѣшительно ставитъ этотъ вопросъ ребромъ на очередь. Будущее покажетъ, насколько эти соображенія о психической основѣ эпилепсіи могутъ быть расширены: на весь ли классъ, или какую часть класса генуинной эпилепсіи; какая территорія будетъ отмежевана отъ „соматическихъ“ владѣній ея въ пользу эпилепсіи психогенной?

Конечно, нашъ „единичный фактъ“ не есть единичный. Наблюденный, онь есть лишь одинъ изъ серіи фактовъ подобныхъ. Въ дѣйствительности, въ дальнѣйшемъ я имѣлъ не одинъ сходный случай. (О нихъ я скажу впослѣдствіи).

Больной N объ эпилепсіи не освѣдомленъ, а обнаруженные имъ симптомы въ суммѣ своей носятъ столько характерныхъ чертъ для этой болѣзни!

Замѣчательно, что у него бывали, кромѣ денныхъ, и ночные припадки въ естественномъ снѣ. Что удивительнаго, что припадокъ могъ проявиться во снѣ искусственномъ?

Что касается эпилепсіи ночной, о ней вообще стоитъ сказать нѣсколько психологическихъ соображеній.

Почему такая избирательность—ночь? Почему это? Отчего эта „срочность“? Почему приступъ дѣлается только ночью, въ успокоительный моментъ сна? Не указываетъ-ли намъ эта срочность на психогенностъ явленія? Припадокъ внутреннимъ психологическимъ механизмомъ ассоціируется съ состояніемъ сна, притомъ иногда—только ночнаго сна. Эта условность весьма знаменательна. Это какъ бы внушеніе (самовнушеніе) на срокъ. И ночной эпилептикъ просто пользуется готовымъ состояніемъ естественнаго сна, чтобы продѣлать въ немъ свою привычную грёзу.

Въ эпилепсіи свои законы. Словно она подчинена внутренней, не внѣшней, своей логикѣ. Недаромъ говорятъ: „Неправильность ея правило“. Искать ли эту внутреннюю законность въ соматическомъ механизмѣ мозга, гдѣ ее столько времени безуспѣшно искали, или въ психической динамикѣ (церебраціи)—это еще вопросъ. И во всякомъ случаѣ уже замѣчательно то, что ассоціативность ей можетъ быть свойственна. Такъ напримѣръ, изстари народное повѣрье связывало совпаденіе припадка съ фазами луны (новолунье, ущербъ). Это повѣрье сохранилось въ Россіи въ простонародіи, гдѣ вѣра во вліяніе луны и „планиды“ жива. Эта вѣра особенно цвѣла въ средніе вѣка и въ древности. Тѣмъ вѣкамъ (perfectum et plusquamperfectum) и принадлежатъ нѣкоторые изъ синонимовъ падучей болѣзни: morbus lunaticus, morbus astralis.

Обнаруживается пріурочиваемость эпилепсіи иногда и къ менструаціямъ, если первый эпилептическій припадокъ совпалъ съ половой зрѣлостью женщины. Устанавливается иной разъ припадокъ по недѣльникамъ, то мѣняется день— и тогда устанавливается еженедѣльность новаго дня (Ковалевскій). То эпилепсія бываетъ утренняя... Все это примѣры психичности, ассоціативности, она эпилепсіи рѣшительно свойственна и примѣровъ такихъ очень много. Всякій эпилептикъ всегда находится въ напряженномъ ожиданіи припадка (страхъ незамѣтной утраты своего „я“). Онъ склоненъ ассоціировать свой припадокъ, судя по умственному кругозору, съ разными внѣшними и внутренними явленіями инстинктивно. Эти невидимыя нити ассоціацій иногда трудно прослѣживаемы и распутываемы. Наконецъ возможность оборвать припадокъ, успѣвая въ любомъ мѣстѣ перевязать членъ съ исходною точкой, откуда поднимается сигнальное ощущеніе (аура)—не указываетъ ли и это на психогенность? Вы выключили открывающій серію явленій моментъ ощущенія, первый идейный и эмотивный сигналъ: „началось!“. Перерывъ перетяжкой отвѣтитъ сигналу: „баста“. Не даромъ Forel’ю удалось излѣчить одного завѣдомаго эпилептика съ „достаточно выраженной“ аурой. На нее то, очевидно, и могло опереться внушеніе, разобщая порядокъ симптомовъ, выключая ассоціативный сигналъ. Часто описываемая способность эпилептиковъ вызывать приступъ (котораго они вѣдь не помнятъ) развѣ не говоритъ въ пользу нашихъ соображеній, дисгармонируя съ соматогенными теоріями радикально?

Гипнотикъ въ амнестическомъ состояніи вспоминаетъ совершенное по внушенію въ прошломъ амнестическомъ состояніи. Истерикъ въ сомнамбулизмѣ тоже вспоминаетъ свои прошлыя сомнамбулическія дѣйствія, о которыхъ ни тотъ, ни другой не помнятъ въ обычные промежутки (Jules Voisin). Но развѣ вызовъ воспоминаній возможенъ только въ гипнозѣ и истеріи? Повторяемость ночныхъ сновидѣній извѣстна каждому изъ общежитейской практики. Очевидно какіе то сходные ассоціативные моменты ставятъ на очередь и возникновеніе одного и того же сновидѣнія, въ нормальномъ снѣ, внѣ всякой періодической правильности. „Извѣстно, разсуждаетъ Raymond, что новое опьяненіе можетъ воскресить воспоминаніе предшествующаго опьяненія и увѣрены ли вы, что нѣтъ безпрерывности воспоминаній между двумя эпилептическими бредами?“ Можетъ быть между содержаніями судорожныхъ эпилептическихъ приступовъ?—прибавимъ мы отъ себя. Въ искусственныхъ условіяхъ нашихъ припадковъ (стереотипная повторяемость) это выступало съ особенной очевидностью. Charcot въ своихъ „Leçons du mardi (t. 1, p. 118) говоритъ „Можно задаться вопросомъ, пѣтъ ли эпилептическаго сомнамбулизма, въ родѣ того, какъ есть истерическій сомнамбулизмъ?“.

Докторъ В. И. Рудневъ описалъ интересный случай психическаго состоянія при эпилептическомъ автоматизмѣ, прослѣдивъ градацію состояній, начиная отъ самаго глубокаго стадія, черезъ проблески сознанія, до полнаго сознанія у эпилептика ^[11]).

Продумывая глубже идею о психической основѣ эпилепсіи, мы только видимъ сильнѣй и сильнѣй, на сколько эта идея не препятствуетъ предположенію, которое прямо вызвано нашимъ случаемъ и отнюдь не придумана за кабинетнымъ столомъ.

Когда исторически слагалось понятіе объ эпилепсіи, почему наука подъ одно обобщала постепенно сюда и судорожную, и малую, и психическую эпилепсіи? Это столь несхожія, столь различныя болѣзненныя проявленія, что само общее опредѣленіе эпилепсіи дѣлалось постепенно совсѣмъ затруднительнымъ. Неврологія и психіатрія подѣлили ихъ въ концѣ концовъ пополамъ. И отъ первой добрая половина случаевъ отошла ко второй. Не придется ли неврологіи уступить психіатріи можетъ быть всю генуинную эпилепсію?

Уже старые врачи придавали значеніе психическому и моральному теченію эпилепсіи, и Esquirol справедливо отмѣчаетъ, что благотворное вліяніе психическаго воздѣйствія доказывается уже тѣмъ, нерѣдко наблюдаемымъ, временнымъ улучшеніемъ, какое наступаетъ подъ вліяніемъ вновь про буждающихся надеждъ при измѣненіи способа леченія. Въ томъ же смыслѣ высказывается и Moreau, говоря, что при эпилепсіи реальные результаты получаются только отъ гигіены и психическаго .теченія, лекарственная же терапія почти совершенно безсильна. Въ виду этого, при болѣзни, находящейся въ такой тѣсной зависимости отъ психическихъ причинъ, не должно быть упущено и соотвѣтственное воздѣйствіе на психику. (Binswanger).

Когда ученики обступили Іисуса, по исцѣленіи одержимаго, они спросили его: почему они не могли сдѣлать того же?—Іисусъ пояснилъ, что „сей родъ (т. е. сортъ бѣсовъ) лечится только постомъ и молитвою“.

Мы видѣли, что Moreau при этого сорта болѣзни считалъ дѣйствительнымъ гигіену съ психотерапіей.

Celsus, современникъ Христа, въ числѣ діететическихъ мѣръ, называетъ: вегетаріанскую (растительную) пищу, воздержаніе отъ мясной и вина; тишину и покой деревенской жизни.

Гипнотерапевты давно пытаются примѣнять при эпилепсіи гипнотическое внушеніе и уже важно само по себѣ, то, что они отъ словесныхъ внушеній могли получать результаты.

Braid, родоначальникъ научнаго гипнотизма и самаго термина „гипнотизмъ“, первый примѣнилъ гипнотическое внушеніе съ успѣхомъ при эпилепсіи. Онъ приводитъ 4 случая излеченія этимъ путемъ, при чемъ одинъ прослѣженъ 9 мѣсяцевъ. ^[12]⁾

Далѣе Wetterstrand пользовалъ многократно долголѣтнихъ эпилептиковъ гипнотическимъ внушеніемъ и получалъ стойкіе результаты, прослѣженные до 2-хъ лѣтъ.^[13]⁾

Токарскій, на основаніи собственной практики, отмѣчаетъ улучшенія почти всегда, исключая тѣхъ аномальныхъ случаевъ, гдѣ и бромиды влекутъ лишь ухудшеніе. Онъ наблюдалъ отсрочку припадковъ до года и болѣе.¹⁴⁾

Forel только въ одномъ случаѣ съ продолжительной аурой имѣлъ возможность купировать ее и излечить эпилепсію. Онъ думаетъ, что лить извѣстные случаи эпилепсіи поддаются исцѣленію чрезъ внушеніе. ^[15]⁾

Я не намѣренъ исчерпывать литературу случаевъ успѣшнаго примѣненія гипнотическаго внушенія при падучей.

Интересно, что Crocq у 45 лѣтнаго мужчины наблюдалъ послѣ сильныхъ душевныхъ волненій припадки Jackson’овской эпилепсіи, которые были вылечены гипнозомъ. Такіе же случаи были описаны и другими (T. Voisin). Важно и интересно, что и Jackson’овская эпилепсія могла быть лечима психическимъ методомъ гипноза.

И всетаки сравнительная малоуспѣшность этого метода при эпилепсіи, когда тотъ же методъ въ состояніи намъ давать такіе быстрые и превосходные результаты при другихъ функціональныхъ заболѣваніяхъ, обусловлена главной причиной: Что внушать? Каково должно быть содержаніе адресуемаго эпилептику внушенія, если даже нѣтъ ауры, чтобъ опереться на нее, какъ на опознательный пунктъ?

Эти вопросы вставали предъ нами въ началѣ работы... Намъ кажется, что на нихъ теперь отвѣчаетъ самъ случай.

Въ этомъ случаѣ есть одинъ интересный предметъ, котораго мы не затронули. Это то, откуда вкрапило жрецовъ въ психику нашего паціента? И этого я сказать не берусь. Думаю, что тема въ качествѣ самовнушенія была случайной, какъ случайны бываютъ сновидѣнія во снѣ. Совершенная правда, что „случайность—не разгаданный законъ“ (Huxley). Законность сновидѣній, кошмаровъ и галлюцинацій, происхожденіе и построеніе ихъ—вопросъ самъ по себѣ весьма интересный. Отчасти содержаніе „Жрецы“ объясняется кругомъ бывшихъ одно время интересовъ больного. Древнѣйшая исторія ассиро-вавилонянъ и египтянъ была излюбленнымъ предметомъ запятій нашего паціента. Онъ самъ мучительно интересовался источникомъ бреда. Онъ вспомнилъ картину изъ дѣтскаго учебника исторіи. Кажется, Александръ Македонскій стоитъ внизу лѣстницы предъ лицомъ жрецовъ, которые наверху: что то въ этомъ родѣ у него сохранилось въ памяти, но книжки съ этой картинкой онъ найти мнѣ не могъ. Еще онъ мнѣ говорилъ, что увлекался какой то „Анфисой“—и я не увѣренъ, вѣрно ли мы съ д-ромъ Вяземскимъ разслышали „Анфиму“ въ сеансѣ 3 го ноября.

Въ ранней юности N интересовался еще одной дѣвушкой, Е., пріѣхавшей изъ Египта. Онъ разъ напугалъ всѣхъ дикимъ крикомъ, когда ему представилась разъ она до иллюзіи ясно. Ни о какихъ эпилептическихъ припадкахъ въ то время не было рѣчи. Ретроспективно мы, можетъ быть, усмотримъ теперь въ этомъ petit mal?... Вотъ все, что я могъ узнать, но чего рѣшительно не свожу въ стройную связь съ причиною бреда.

Два слова еще о физической сторонѣ дѣла. Что касается патологической анатоміи эпилепсіи, вопроса этого я касаться не буду. Ограничусь словами Binswanger’а. „Поскольку дѣло идетъ о генуинной эпилепсіи собственно, едва ли надо и говорить, при современномъ состояніи знаній, о патологической анатоміи этой болѣзни

Исканіе матеріальныхъ агентовъ ея?... Sarbò считаетъ, что не было получено до сихъ поръ никакихъ продуктовъ обмѣна веществъ, какъ постоянныхъ спутниковъ, какъ творца эпилепсіи.

Тотъ же Sarbò о терапіи ея, единственномъ препаратѣ—„бромъ“, говоритъ: онъ подобенъ пеплу, подергивающему тлѣющійся жаръ. При малѣйшемъ дуновеніи вѣтра огонь вспыхиваетъ, И, какъ пепелъ для огня, такъ и бромъ для эпилепсіи.¹⁶⁾

Для меня логически непонятно еще одно. Если ужъ физическая травма головы въ самомъ дѣлѣ можетъ причинять эпилепсію, то какъ рисковать наносить эту травму оперативно? Какъ еще тамъ падалъ больной на свою голову, мы иной разъ не знаемъ, но оперативный пріемъ завѣдомо требуетъ иной разъ разбивать черепъ до трещины!

Если не было затѣмъ летальнаго исхода, то специфическаго вреда, кажется, не видали... Экспериментальная травма не смотря на всю свою физичность, не оказывалась эпилептогенной!... Но польза приходила весьма и весьма рѣдко, едва ли искупая жизненный рискъ мозговой операціи. Мнѣ кажется, что психогенный эффектъ и здѣсь не оцѣненъ до статочно. Неизбѣжны идеи, возникающія у того, кто подлежитъ оперативному риску:—то идея „исчерпывающей пользы“ (рѣже), то превалирующихъ „сомнѣній“ (чаще)—они не могутъ не дать той или иной психической равнодѣйствующей въ благопріятный (въ смыслѣ фиксированія самовнушеній) моментъ оперативнаго событія. (Глубокая эмоція—гипноидное состояніе). Я самъ слышалъ отъ одного эпилептика простое и трогательное объясненіе „почему“ онъ рѣшился быть оперированъ. „Они“, сказалъ онъ, „люди ученые, худого мнѣ не захотятъ—и знаютъ, что дѣлаютъ“. Сомнѣніе не интерферировало—и польза была. „Вѣра его спасла его“... но не на долго: результатъ держался недѣли двѣ.

Мозгъ является послѣднимъ мѣстомъ хирургическихъ экзерсицій. Но я не знаю почти живого мѣста у эпилептика, на которое не покушался бы ножъ, чтобы вырѣзать „корень“ болѣзни! Baker и Brown рекомендовали удаленіе клитора истеро-эпилептичекъ. Hegar совѣтовалъ удалять яичники, кастрировать и эпилептиковъ... Настоящій furor chirurgicus!— Справедливо сохранить эти имена въ назиданіе! Всякій рубецъ на любой точкѣ тѣла, считавшійся исходнымъ пунктомъ отраженной эпилепсіи, могъ подлежать изсѣченію... Ножъ проникаетъ теперь въ самый мозгъ... Не хочетъ ли онъ вырѣзать, кастрировать тамъ самую мысль и эмоцію?...

Я говорю о хирургическихъ переувлеченіяхъ. Я отнюдь не говорю о тѣхъ удивительныхъ завоеваніяхъ этой славной отрасли медицинскаго искусства. Красота ея побѣдъ и польза такъ очевидна. Она останется вѣчнымъ достояніемъ страждущаго человѣчества. Она—свидѣтельство безсмертнаго генія славныхъ и смѣлыхъ своихъ вдохновителей!

Перехожу къ нѣсколькимъ другимъ случаямъ изъ своей практики, которые были послѣ вышеописаннаго съ N.

Долженъ оговориться, что исключительно веду частную практику на дому. Подчеркиваю всю трудность проведенія эпилептическаго припадка въ домашней обстановкѣ и невольную необходимость его избѣгать (когда въ пріемной ждутъ паціенты).

Поэтому случаи мои не богаты. Но то, что получилось, я думаю, послужитъ, въ той или иной мѣрѣ, лишь къ подтвержденію раньше добытаго и выше сказаннаго.

1. Федоръ Т., сторожъ. Боленъ ночной эпилепсіей 3 года: „Похудалъ за эти 3 года, какъ все это пошло, вдвое“. Пѣна часто бываетъ. Языкъ прикусывалъ раза два и разъ отходила моча. „Крѣпкій, крѣпкій сопъ нападаетъ и добудиться нельзя. Видѣнье всегда ровно одно повторяется, словно бы мнѣ однимъ мѣстомъ идти надо: и страшно, и не идти мнѣ нельзя, и проснуться нельзя, пока не приду, дескать, пока сновидѣнье не кончится“. Онъ это мнѣ самъ говоритъ, я его еще ничего и не спрашивалъ. Развѣ онъ не моими мыслями говоритъ? Будемте объективны! „Я и упираюсь то и отпихиваюсь, продолжаетъ онъ, но дальше что бываетъ со мною, не помню и вспомнить никогда не могу. А когда просыпаюсь я, то весь разбитый бываю и жена говоритъ, что это было со мной. Послѣ того весь день хожу какъ шальной“... „А иной разъ еще вотъ какъ бываетъ: шатнетъ меня въ сторону (днемъ на яву), а то стою и гляжу на предметъ какой, а въ глазахъ точно зданіе промелькнетъ, или предметы какіе то валятся или зыблятся; а то такъ: меня самаго притягиваетъ къ стѣнѣ, если близко стою, ровно пошатываетъ,—чудно такъ! Иной разъ пищитъ и скрипитъ, свиститъ что-то сзади“... Онъ намъ разсказываетъ еще какъ бы про данные petit mal. Въ гипнозѣ я вырабатываю амнезію. Дальнѣйшее не заставляетъ себя ждать. Послѣ перваго ночного припадка наканунѣ, въ гипнозѣ у меня повторился припадокъ. И вотъ съ этихъ поръ они сочетались съ гипнозомъ. Посредствомъ раппорта и здѣсь, какъ рѣзрѣзнымъ ножомъ, конвертъ оказался вскрываемъ. Но вѣдь этотъ конвертъ ни больной, пикто изъ домашнихъ распечатывать никогда не могли. Воспоминанія рѣшительно отсутствовали. Пробужденіе по счету въ любой моментъ припадочной фазы оказалось нетруднымъ. Содержаніе, какъ и со случаемъ N, почерпать было можно двояко: во время сна и тотчасъ по пробужденіи. Въ основѣ судорожныхъ дѣяній и здѣсь лежало страшное кошмарное переживаніе.

Онъ ѣдетъ на лодкѣ съ товарищемъ: буря, ужасъ и страхъ. Смерть грозитъ неминуемо. Берегъ далеко! Лодку качаетъ... Затѣмъ какіе то кресты и могилы, гдѣ лежатъ мертвецы, заставляютъ его содрагаться... Стеклянный переходъ, церковь что-ли... И далѣе онъ затихаетъ. Если будить изъ post—припадочнаго сна, то амнезія вуалируетъ все.

И вотъ я узнаю, что 3 года назадъ больной испыталъ дѣйствительно ужасъ смерти на Волгѣ. Буря застала его и товарища при переѣздѣ съ той стороны съ дровами на лодкѣ. Лодку швыряло, качало, пока, наконецъ, чудомъ они не пристали близь церкви краснаго креста; они проходили мимо могилъ... И въ ту же ночь случился съ Т. первый въ жизни припадокъ (на 38-мъ году жизни).

Развѣ все это не вноситъ смыслъ въ непонятное эпилепсіи? Развѣ вы не разгадываете въ указаніяхъ на данные petit mal просто „фрагменты“, отдѣльныя звѣнья ночнаго кошмара? (Кошмаръ распульверизированъ). Больного „качаетъ, пошатываетъ“ потому, что лодка качается „Мелькаютъ зданія“,—да вѣдь это Саратовъ мелькаетъ вдали, воспринятый въ состояніи качки. „Свистъ и тумъ“—это вѣтеръ свиститъ и волны шумятъ. „Скрыпъ“,—то баржи скрыпятъ на канатахъ у пристыни, когда плавцы подплываютъ. Волжанину эти звуки знакомы. „Кресты и могилы покойниковъ“, къ которымъ имъ предстояло только что пріобщиться, „церковь и остекляненный корридоръ“—все это ищите тамъ, гдѣ они у Краснаго креста, наконецъ, высадились.

Припадки повторялись у Т. сперва приблизительно черезъ 3 мѣсяца, потомъ черезъ 2, тамъ чуть не 2 раза въ недѣлю, а съ Рождества 3 раза въ недѣлю. Тогда и пришелъ онъ ко мнѣ (21 янв. 1912). Припадки стали привычными. Гипнотизированіе отдалило припадокъ послѣ его расшифровки очень замѣтно, мѣсяца на 1^½. Въ дальнѣйшемъ, по роду службы, сторожъ не могъ быть точнымъ въ посѣщеніи. Гипнологи знаютъ, какое особое значеніе имѣетъ точность выполненія назначеннаго срока при гипнотерапіи. Очень поучительно, что не придя, напримѣръ, въ пятницу утромъ, онъ въ пятницу ночью непремѣнно имѣлъ припадокъ. Такое совпаденіе повторялось не менѣе пяти разъ. Законность психологически вполнѣ ожидаемая. При теченіи мигреней внушеніемъ такія вещи наблюдаемъ мы постоянно. Паціентъ не былъ днемъ во время—къ вечеру болитъ голова. Кстати: мигрень сближали съ эпилепсіей, но вѣдь мигрень такъ отлично лечится гипнотизмомъ!

Уѣзжая на лѣто, увы, я перевелъ больного на Epilepticon. Я думаю, что при аккуратности больного, былъ бы успѣхъ отъ психической терапіи словеснаго внушенія.

Мои словесныя внушенія больному были таковы, что онъ не ѣдетъ по Волгѣ, опасности не грозитъ и т. д. Это самое и вызвало длительный перерывъ, вплоть до перваго невыполненнаго срока, за которымъ прорвался припадокъ.

2. Дѣвочка 9 л., несомнѣнная эпилептичка (эпилептическій характеръ; задѣта память, моральныя чувства) хлопнулась у меня въ залѣ во время пріема. Звукъ упавшаго тѣла услышалъ я въ кабинетѣ, какъ разъ отпуская больную—и сразу понялъ, въ чемъ дѣло. Быстро къ ней выхожу и заявляю рѣшительно: „Знаю, ты слышишь, проснись“—она очнулась немедленно. Я увелъ ее отъ присутствующихъ поскорѣй въ кабинетъ.—„Что ты видѣла тамъ и что было?“— спрашиваю. „Гдѣ?“ отвѣчаетъ она.—„Да въ залѣ“.—„Я не была въ залѣ, я здѣсь“... Нѣсколько шаговъ—и амнезія уже все покрыла. Но вѣдь эти нѣсколько шаговъ дѣвочка, повинуясь мнѣ, сдѣлала еще въ своемъ состояніи, состояніи, слѣдовательно, способномъ повиновенію.

3. Простая дѣвушка Щ.,, тоже за пріемомъ рухнулась у меня въ припадкѣ въ передней. На знакомый звукъ упавшаго тѣла, я спѣшу и формула обращенія моя та же. Поощряемая прямыми внушеніями, она сразу встаетъ; она еще въ состояніи оглоушенія. Садится къ столу, кладетъ руки на столъ, засыпаетъ... Понуждаю къ бодрствованію. Болитъ голова (расшибла ее) проситъ воды. Головную боль отметаю словесно à veille: и только затылокъ болитъ отъ паденія.

Усыпивъ ее на вѣнскомъ креслѣ, я задѣваю его случайно, сообщая колебанье. Это сразу вызываетъ припадокъ. Пробую расшифровать. Вскрываю маленькую тайну дѣтскихъ временъ, „дѣла давно минувшихъ дней“...

Она видитъ то, съ чего, оказывается, и началась ея эпилепсія. Совсѣмъ дѣвченкой забралась она въ чужой садъ влезла на дерево сорвать груши. Дерево закачалось, вѣтка сломилась, она упала на землю. Съ ней былъ обморокъ, непосредственно дальше—припадки. Качанье кресла вызвало ассоціацію.

Эта дѣвушка много разъ расшибалась при паденіи съ лѣстницъ и на камни. И не такъ давно она страшно расшибла себѣ голову и лицо, упала съ большой высоты на полъ.

Ее п предшествующую дѣвочку, скрѣпа сердце, пришлось перевести на Epilepticon.

4. Разъ посѣтилъ я свою знакомую П., у которой послѣ гипнотизированія больше ^½ года не было эпилептическихъ припадковъ. Она не ожидала меня и была очень рада. Мы не видѣлись съ послѣдняго сеанса. Во время леченія я ей нѣсколько разъ высказывалъ желаніе увидѣть припадокъ. Этотъ припадокъ и случился теперь, въ самомъ началѣ свиданія, когда она дѣлилась со мной какъ бы вещами совсѣмъ посторонними. Я готовъ приписать такое исключительное совпаденіе не случайности. Она упала навзничь со стула на полъ, сдѣлавъ полъ-оборота, съ открытыми и мутными глазами и стала продѣлывать судороги. По привычкѣ я нѣсколько разъ говорилъ ей невольно: „спокойно“. Подъ голову еле успѣлъ подложить что то мягкое. Явилась пѣна и храпъ и насталъ post—эпилептическій сонъ. Все протекло очень скоро. Прикуса языка не случилось. Я спохватился ей заявить о томъ, что она меня слышитъ и я ее разбужу. Она тутъ же повиновалась и поползла къ кушеткѣ. Я съ трудомъ могъ ей помочь, т. к. она женщина грузная. На кушеткѣ она все еще была въ состояніи оглоушенія. Когда вбѣжали домашніе, она съ удивленіемъ спросила тихо: зачѣмъ пришли чужіе и гдѣ домашніе? Она находиласъ въ раппортѣ со мной.

5. Парень Василій получилъ эпилепсію такъ. На гумнѣ они потихоньку разбивали съ товарищемъ ружейный патронъ отъ берданки, Одинъ держалъ, другой билъ. Грянулъ оглушительный выстрѣлъ. Оба потеряли сознаніе. Когда Василій пришелъ въ себя, онъ услышалъ голосъ товарища: Ты живъ?“ — „Живъ, отвѣчалъ онъ, но двинуться не могу“. Еле онъ добрался потомъ домой и повалился спать съ головной болью. Когда Василій на другой день пошелъ на гумно, съ нимъ дурнота повторилась. Сколько лежалъ—онъ не знаетъ: но очнулся онъ на землѣ. Съ тѣхъ поръ припадки. Требованіемъ современной классификаціи на эпилепсію они вполнѣ удовлетворяютъ. Замѣчательно, что у товарища было тоже нѣсколько припадковъ послѣ этого, но они прекратились сами. О ихъ характерѣ подробностей мнѣ неизвѣстно. Здѣсь интересно то, что страхъ смерти фигурировалъ, какъ фигурировалъ онъ у дѣвушки, сорвавшейся съ груши (травма головы!), какъ фигурировалъ и у сторожа, который тонулъ. Гипнозъ Василію устранилъ припадки на 2 мѣсяца, послѣ чего я потерялъ его ивъ вида, т. к. онъ не здѣшній, а дальній.

Я не стану васъ утруждать другими примѣрами. Я не успѣлъ выбрать всѣ. Но цѣль моя не исчерпать матеріалъ, а дать то предварительное сообщеніе, къ которому я приведенъ, силой вещей идя ощупью, безъ предвзятыхъ идей—и въ сущности экспериментально.

Когда рукопись эта была въ редакціи, я увидѣлся съ матерью N. И новое, что я узналъ, мнѣ снова кажется поучительнымъ. Это лишь укрѣпляетъ меня въ томъ, что невольный мой путь ведетъ меня къ правдѣ.

При встрѣчѣ съ матерью N, я сказалъ: „Ну, какъ поживаетъ вашъ сынъ? Но погодите мнѣ говорить, я самъ скажу напередъ чего я изъ двухъ ожидаю услышать: онъ или отъ припадковъ свободенъ, здоровъ, или припадки его стали ночными?“—„Припадки его дѣйствительно стали ночными“, сказала она: „отчего такъ?“—Я попросилъ ее запомнить, что я напередъ это ей высказалъ.

Послѣдній денной припадокъ былъ еще до начала леченія 1-го сентября 1911 г. Въ 1912 г. денныхъ не было. Вотъ списокъ ночныхъ припадковъ послѣ 1-го сентября:

Въ 1911 г. въ ночь на 1-е декабря въ Петербургѣ	Вышеупомянуты
Въ 1912 г. въ Санаторіи ночью въ апрѣлѣ
въ ночь на 9 іюня
на 14 августа
на 7 октября
на 1 декабря

Т. О. за 1 г. 4½ мѣс. (по 19-е янв. 1913) было 6 припадковъ: всѣ ночные, всѣ слабые.

Надо сознаться, что вліяніе несомнѣнно чувствуется и не слѣдовало, видимо, ограничиваться только 5-ю сеансами гипнотизированія послѣ расшифровки содержанія въ герметической амнезіи у больного.

Надо было настоятельно повторятъ внушенія отмѣняющія это внутреннее содержаніе, хотя бы съ бòльшими промежутками, дольше.

Wetterstrand, имѣвшій особенный успѣхъ при эпилепсіи съ гипнозомъ, постоянно настаивалъ на продолжительности такого леченія.

Далѣе мнѣ пришлось, къ сожалѣнію, узнать очень грустную повѣсть.

Врачъ, отъ котораго зависѣло освобожденіе отъ военной службы, не пожелалъ придать вѣры цѣлой пачкѣ свидѣтельствъ лечившихъ его врачей и даже Профессоръ Бехтерева. Онъ потребовалъ отдать на мѣсячное испытаніе въ военный госпиталь. Это произвело подавляющее впечатлѣніе на больного. Это было 3-го ноября, а ночной припадокъ, какъ видимъ въ таблицѣ, случился на 1-е декабря.

Послѣ безконечныхъ хлопотъ и мытарствъ, больного удалось устроить на испытаніе при городской больницѣ. Покидая домъ, уходя туда, онъ прощаясь сказалъ: „Странно, всегда приходилось желать, чтобъ припадка не было, а теперь надо желать, чтобъ былъ скорѣе“. На 11-ый день, 19 января 1813 г., въ 11 ч. утра въ больницѣ случился припадокъ. Больной упалъ съ дивана на полъ, когда никого не было. Врачъ вошелъ къ концу. Больной былъ въ натуго застегнутомъ крахмаленномъ воротникѣ и случилось то, чего никогда не было. Лицо побагровѣло и опухло, какъ никогда, а петехіи покрывали все лицо. (Они всегда бывали лишь надъ и подъ глазами). Развѣ это, кстати, не подтверждаетъ нашу аналогію съ коклюшемъ: чувство удушенія было подчеркнуто какъ бы искусственно.

Больного отъ воинской повинности освободили. Но припадки съ тѣхъ поръ возобновились денные. Въ тотъ же день дома у него было еще 4 припадка (5 приступовъ въ день)!

Вотъ прискорбный списокъ денныхъ припадковъ (они всѣ относятся къ текущему году):Въ 1913 г. —             

19 января — 5 припадковъ:

21 января — припадокъ у зубного врача во время экстирпаціи корней. (Вернулся весь залитый кровью).

11 февраля — за роялью (легкій)

17 марта — въ гостяхъ. Скоро былъ увезенъ и у подъѣзда дома упалъ опять на плечо матери 2 припадка.

4 апрѣля — въ гостяхъ (Вернулся со шрамомъ на вискѣ).

За 4½ мѣсяца текущаго года мы, такимъ образомъ, вновь имѣемъ уже 10 припадковъ (снова денные)!

Мы видимъ, что эмотивность и страхъ играютъ положительную роль въ эпилепсіи, что ассоціативность ей положительно свойственна. Но ассоціативность свидѣтельствуетъ о психичности непререкаемо. Сочетаемость съ искусственнымъ сномъ обратила эпилепсію въ форму ночную. Настоятельная необходимость показать приступъ въ явь—вызвалъ снова явные, денные припадки.

Будущее покажетъ, на сколько эти соображенія о психической основѣ эпилепсіи будутъ расширены; на весь ли классъ, или какую часть класса ея явленій; какая территорія будетъ отмежевана отъ „соматическихъ“ владѣній ея въ пользу эпилепсіи „психогенной“? Не придется ли неврологіи уступить психіатріи, можетъ быть, всю генуинную эпилепсію?

¹ Доложено въ Психобіологическомъ кружкѣ въ Саратовѣ 21 мая 1913 г.; а раньше (2 февр. 1912)—въ частномъ засѣданіи бывшей конференціи врачей Московской Психіатрической Клиники, подъ предсѣдательствомъ проф. В. П. Сербскаго.

² Мать, видѣвшая припадокъ на дому (29 окт., 2-й сеансъ), отмѣчаетъ ту разницу припадка въ гипнозѣ съ обычнымъ, что въ послѣднемъ все начиналось какъ бы сразу: лицо измѣнялось, раздувались ноздри, дыханіе становилось тяжелымъ, храпъ и хрипѣнье... Элементы тѣже, но тамъ все идетъ быстро, въ карьеръ.

³ Пользуюсь случаемъ дать интересную справку. Интеллектъ, какъ извѣстно, при эпилепсіи можетъ быть совершенно интактнымъ. Извѣстны примѣры: Могомета, Цезаря, Наполеона, Достоевскаго.. «Новая исторія, говоритъ Oppenheim, конечно молчитъ о подобныхъ примѣрахъ .. И, однако, одинъ изъ величайшихъ естествоиспытателей нашего времени 30 лѣтъ подверженъ былъ припадкамъ эпилепсіи“ (Lehrbuch der Nervenkrankh: В. П. 1908, S. 1390). Уже не секретъ теперь, что это былъ тотъ кто можетъ считаться украшеніемъ человѣческаго рода—великій Helmholtz. (Binswanger).

⁴ Inde nomen—morbus demoniacus (одинъ изъ синонимовъ эпилепсіи). Morbus caducus (болѣзнь падучая)—ея обычное названіе.

⁵ Лука гл. 9, ст. 1.

⁶ Маркъ гл. 9, ст.—14—29. Матѳей Гл. 17, ст. 14—21. Лука Гл. 9 ст. 37—42.

⁷ Binswanger. Die Epilepsie Spec. Path. und Ther. Nothnagel, 1899.

⁸ Маркъ гл. 9, ст. 26-ой: «И вскрикнувъ и сильно сотрясши его, (духъ) вышелъ»...

⁹ Маркъ гл. 9, ст. 27-ой: «Но Іисусъ, взявъ его за руку, поднялъ его; и онъ всталъ».

¹⁰ Эти случаи извѣстны съ глубокой древности. У Эврипида и Сенеки есть описаніе слѣдующаго происшествія. Разъ Геркулесъ производилъ жертвоприношеніе Юпитеру. Въ это время глаза его перекосились и налились кровью, по бородѣ потекла пѣна, па лицѣ явилось судорожное перекашиваніе... Онъ началъ раздѣваться, производя движенія, какъ бы онъ съ кѣмъ-нибудъ дрался. Послѣ этого Геркулесъ стихъ, и думали, что онъ успокоился. Онъ, однако, схватилъ оружіе и бросился на отца, жену и дѣтей. Жену и дѣтей онъ убилъ, а отца, если не убилъ, то лишь потому, что ему помѣшали. Послѣ того онъ упалъ и заснулъ. Проснувшись, онъ страшно былъ потрясенъ кровавою сценой, что былъ убійцею жены и дѣтей (Ковалевскій). Предъ нами строки изъ современной психіатріи: эпилептикъ, свершившій жестокое и нелѣпое убійство, засыпаетъ около жертвы! Старый синонимъ эпилепсіи— morbus herculeus—понятенъ.

¹¹ Жур. Корсакова, 1910, Кн. 2—3.

¹² Iames Braid. Neurypnologie or the rationale of norvous sleep. London (1843). —франц пер. Iules Simon, съ предисл. Brown—Séquard (1883), Paris, стр. 21.

¹³ Otto Wetterstrand. Der Hypnotismus. Wien und Leipzig. Рус. пер. Н. В. Даля, Мск. 1893. Стр. 38.

¹⁴ Л. А. Токарскiй. Терапевтическое примѣненіе гипнотизма. 1890.

¹⁵ August Forel. Der Hypnotismus. Stuttgart, 4 Auflage. 1902. S. 159.— Рус. пер. съ этого изд. СПБ, 1904 стр. 144.

¹⁶ Sarbò. Der heutige Stand der Pathologie und Therapie der Epilepsie. Wiener Klinik № 5—6, 1904.