Semiotics of comic in English-language fairy tale discourse

Full Text

Интерес к категории комического не исчерпывается философско-эстетическим подходом, поскольку вопросы комического, соотносимого с разными сферами человеческого существования, остаются актуальными для психологии, антропологии, психиатрии, фольклористики, литературоведения, лингвистики. Пристальное внимание современными исследователями уделяется формам проявления комического в музыкальном, художественном, театральном и др. дискурсах [3, 5, 8, 9]. Интересным представляются разграничение категорий смешного и комического; систематизация существующих теорий комического в истории философии и когнитивистике; дескрипция когнитивных и семантических механизмов актуализации комического у реципиента [7, 10]. Сущность комического в той или иной степени отражается в существующих теориях комического, сводимых к трем основным типам: 1) теории превосходства субъекта комического переживания над объектом; 2) теории несоответствия ожидаемого реальному результату и 3) теории высвобождения психической энергии [7, с. 175]. Статус комического амбивалентен, поскольку в формальном и содержательном отношении данную категорию соотносят с категориями возвышенного или трагического. Полярность возвышенного и комического состоит в том, что, как и возвышенное, комическое предполагает нарушение меры. В случае возвышенного нарушенное равновесие восстанавливается посредством категории трагического. В отношении комического же принято говорить о существовании дисгармонии, обусловленной превосходством над объектом насмешки, и эта дисгармония является источником эстетического переживания [4, с. 158]. Отдельные исследователи указывают на условность связи комического и трагического, объясняя их устойчивую корреляцию происхождением от двух древних жанров драматического искусства [2, с. 230]. На наш взгляд, более аргументированной представляется позиция исследователей, объединяющих данные категории в диаду по типу конфликта. В трагическом конфликте противоборствующие силы приблизительно равны. Комическое же строится на противоречии «кажущегося и сущего, ничтожного содержания и претенциозной формы, ложного пафоса и малозначительного предмета», сопровождающимся отрицанием чего-либо кажущегося, ничтожного и малозначительного [4, с. 158]. Именно тип конфликта и определяет сущностные свойства категории, в которой посредством интеллектуально-смысловой игры, вызывающей смех, происходит разоблачение какого-либо фрагмента действительности, претендующего на нечто более значительное, идеальное, чем позволяет его природа, с позиции этого идеального [2, с. 236]. Смех в сказочном дискурсе не является исключительной принадлежностью комического. Наряду с разнообразными семиотическими единицами аудитивного кода (крики, стоны, вздохи, невнятная речь, шумы, шорохи и т. д.) смех становится важным средством означивания категории ужасного. Появление сверхъестественных существ может сопровождаться смехом, характеристики которого недвусмысленно соотносят его носителей с потусторонним миром и эксплицируют их демоническую природу: unearthly laugh; a horrid derisive laugh; an impish laugh, which rang in his ears for days afterwards; a smothered laugh; a small shrill voice was heard above all the rest … joining in with the laughter; the small shrill laugh; this strange laughter. Между тем, смех как черта комического представляет собой кардинально противоположное явление. Ю. Б. Борев называет такой смех гармонией, возникающей вопреки хаосу, гармонизацией хаоса, поскольку он рождается как «радость вопреки злу и часто по поводу зла во имя его ниспровержения» [1, с. 94]. Страх отступает, как только человек начинает использовать смех в качестве оружия против пугающих его сил. Смеховая реакция помогает преодолеть психологические стрессы и невзгоды, сохранить душевное равновесие и оптимистический взгляд на жизнь. Смеясь, индивид возвышает себя над ситуацией, занимает доминирующее положение, подчиняя себе силы, ранее пугавшие его, и ощущая в себе готовность к их преобразованию. Враждебность сверхъестественных существ превращается в безобидные шалости, сродни детским, при перемене отношения к ним героя. Безопасности его жизни уже ничто не угрожает, а любые материальные трансфигурации мифологического персонажа воспринимаются через призму открывающихся посредством них возможностей изменения жизни к лучшему, передаваемых знаками акционального и манипулятивного кодов (I could buy a grand house and all, and live like the Queen herself, and not do a stroke of work all day, but just sit by the fire with a cup of tea; or maybe I'll give it to the priest to keep for me, and get a piece as I'm wanting). Предоставляемые человеку средства преобразования ситуации чудесного происхождения манифестируются посредством обозначений артефактов, металлов и минералов, которые коррелируют со знаками удачи, благоприятного развития и позитивных эмоций: · a big black pot; the yellow gold; a pot of gold → wondering at her good luck; I do be feeling rich and grand! I feel so grand, I don't know myself rightly! · a great lump of shining silver → that's a change for the better; it'll be far less trouble to look after, and none so easy stolen; cheerfully planning all the grand things she was going to do with her money; · a lump o' iron → it's just real convenient! she trotted again chuckling to herself on her good luck; · a great stone → Ay, if that isn't a good change! Hinny, it's a fine thing to have such good luck (‘The Hedley Kow’) [13]. Потеря благоговейного страха перед мифологическими существами приводит к уничижению последних. Парализующий ужас при встрече с ними уступает место насмешке и некоторой издевке, демонстрирующим превосходство человеческого над сверхъестественным и утверждающим безусловное господство человека в отвоеванном у природы и преобразованном им мире. Референты области чудесного утрачивают власть и силу, становясь беспомощными и легко побеждаемыми в ситуациях столкновения с человеком. Так, глубокой ночью потерявший бдительность фейри получает от приходского священника заряд каменной соли в незащищенное место. Уснувшая округа внезапно оглашается истошными криками, а высыпавшие на улицу разбуженные жители лишь видят пастора, с азартом преследующего кого-то. Сверхъестественное существо не нападает, а спасается бегством, и для его подавления не нужно более магических ритуалов и религиозных церемоний, с ним можно справится посредством обычного дробовика. Комизм ситуации обусловлен высокой динамичностью событий, репрезентированных процессивными знаками, вводящими аудитивный, акциональный и манипулятивный семиотические коды: Well, the screech that fairy gave woke everybody up in the neighbourhood. <…> ...the fairy who’d had a dose of rock salt in her buttocks saw something coming the other way. Her gave a scream, and run down the churchyard. The parson followed her... (‘A Cure for a Fairy’) [6, c. 147]. Низвержение сверхъестественных существ и осознание человеком собственных сил есть следствие культурно-исторического развития человеческого общества. Разоблачение мнимых значительности и всемогущества референтов мира чудесного и обнажение их истинной сущности, бессильной перед интеллектуальной мощью человека, являются важной составляющей содержания комического в сказочном нарративе. Магия сверхъестественных существ не выдерживает натиска неистощимой изобретательности, находчивости и смекалки человека (the canny earth-tiller; his crafty antagonist; the crafty farmer). Победа героя-человека, обычного крестьянина-труженика, свидетельствует об абсолютной экспансии «реального» мира и «выдавливании» из себя всего непознанного и необъяснимого. В превосходстве человека отражается превосходство социума над природой, социума, существующего и функционирующего на качественно иной основе, неприемлемой для сверхъестественных существ: The farmer proposes an appeal to the law, but boggart will have naught to do wi’ law, which has never yet done him justice… (‘The Farmer and the Boggart’) [11, c. 145]. Комическое в таких случаях эксплицирует себя в противоречии между импозантным, внушающим страх внешним обликом и интеллектуальной слабостью сверхъестественного существа, которая подчеркивает беспочвенную претенциозность референта мира чудесного и девальвирует его значимость в глазах индивида «реального» мира. Конфликт физической силы и глупости квазиреферента репрезентируется: · знаками-контрактивами: the poor Bogie is obliged to content himself with the stubble; they came to an arrangement by agreeing to divide its produce between them; the Bogie, finding he had made such an unfortunate selection in the bottoms, chose the ‘tops’; suggests that they should share the produce equally; wilt thou tek what grows above ground, or what grows beneath ground?; he arranges to take what grows above ground; the boggart comes at harvest-time to claim his share; he agrees to take all that grows beneath ground for next season; the Boggard … could not deny that the agreement had been kept; · процессивными знаками акционального и манипулятивного кодов: outwitting the simple claimant; outwitting the Bogie; the farmer reaped the reward of his artifice; the Bogie agrees to hazard his claims on a mowing match; gradually did the Boggard realize he had been tricked; · знаками-объективами глюттонического, вегетативного и артефактного кодов: a number of iron bars … which he takes to be some hard species of dock; the farmer promptly sets potatoes; he gets nothing but the haulms and twitch; the farmer sows wheat; the farmer gets corn and straw, and nought is left for boggart but the stubble; · квалификативными знаками, прямо номинирующими умственные способности и эмоциональное состояние сверхъестественного существа: the simple claimant; the unsuspecting goblin; the poor Bogie; in a tone of despair; said the despairing Bogie; gradually did the Boggard realize he had been tricked; the Boggard was angry and puzzled; · квалификативными знаками параметрического и нумерологического кодов, обозначающими мощь мифологического персонажа: a squat hairy man, strong as a six-year old horse, and with arms almost as long as tackle-poles. Постепенно в сказочном дискурсе конфликт между человеческим и сверхъестественным меняет свои сущностные характеристики, перерастая из экзистенциального в чисто социальный. Антагонистом изобретательного героя становится не мифологический персонаж, а глупец, не выдерживающий интеллектуального состязания с протагонистом и остающийся в наказание за непроходимую глупость без денег или домашнего имущества. Их забирает находчивый герой в награду за свою смекалку. Чудесное в такой ситуации может играть роль средства плутовства, представляя мир, в который все еще верит глупец, но над которым смеется протагонист. Область чудесного в деталях воспроизводит образ жизни человеческого сообщества за счет знаков, соотносимых с профессиональной, финансовой и кулинарной сферами: he cobbles old shoes, and he has nothing but cabbage for victuals; he was out of leather, and his pockets were empty, so you were to send him a few shillings to buy a fresh stock of leather (‘Jack Hannaford’) [12]. Чудесное в сказках подобного типа отражает не мифологические, а более поздние религиозные представления и структурируется средствами, формирующими лингвосемиотическое пространство христианства. Эзотерическая семиотика репрезентирована в сказочном нарративе знаками-локативами (Paradise; looked up into the sky, and pointed heavenwards with the other hand.), персоналиями (to buy him leather for cobbling the shoes of the saints and angels of heaven) и процессивами (A man going straight up into the sky, as if he were walking on a road; and you'll see a man flying away from you). Наивысшей степени комическое переосмысление чудесного достигает в небылицах, в которых чудесный мир строится исключительно на нарушении законов логики, поражая воображение своей необычностью, абсурдностью, нелепостью. Для народного художественного сознания доминантой категории чудесного становится не сверхъестественность или непознаваемость явления, а его необычность, нестандартность, неспособность вписаться в рамки принятых социумом эталонов. Именно столкновение с реальностью, столь непохожей на окружающую, непредсказуемой, пробуждающей работу человеческой мысли и включающей ее в интеллектуальную игру, рождает эффект комического. Вместе с тем, чудесное в небылицах сохраняет отдельные архаические черты, роднящие его с чудесами волшебных сказок, легенд и быличек. В отдельных случаях героями небылиц выступают мифологические персонажи, получившие широкое распространение в английской народной культуре (this Sir G. Vans was a giant, and a bottle-maker). Несмотря на приобщение их к типично человеческой деятельности, сверхъестественные существа сохраняют свойство полиморфизма, проявляющееся в смене личины или размеров (all giants who are bottle-makers usually pop out of a little thumb-bottle from behind the door). Чудесные предметы, находящиеся во владении сверхъестественного существа, приобретают вид диковин (the curiousities), обладающих необычными свойствами (a fox hatching eagle's eggs; the hare which the dog killed yesterday alive in the basket). Как и в волшебной сказке, их добывают для удовлетворения потребностей в «реальном» мире: …however, I found it again in the hollow of a tree. I felt it; it felt clammy. I smelt it; it smelt honey. ‘Oh, ho,’ said I, ‘here's a bee's nest,’ when out sprang a covey of partridges. I shot at them; some say I killed eighteen; but I am sure I killed thirty-six, besides a dead salmon which was flying over the bridge, of which I made the best apple-pie I ever tasted (‘Sir Gammer Vans’) [13]. Выводы Таким образом, комическое как форма манифестации чудесного наблюдается в новеллистических сказках, сказках-анекдотах и небылицах. Представляемый в рамках комического конфликт претерпевает трансформацию от экзистенциального к социальному. Противоборство между социальным и природным, человеческим и сверхъестественным, профанным и сакральным уступает место конфликту социальному, в основе которого лежит идея социальной справедливости. Истинным богатством, обеспечивающим прижизненное процветание, считаются ум, смекалка, находчивость, а плутовство протагониста сродни волшебному средству приобретения материальных благ. Важнейшими семиотическими средствами репрезентации комического аспекта области чудесного являются знаки акционального, манипулятивного, аудитивного и эзотерического кодов.

About the authors

O. A Plakhova

Togliatti State University

Email: plahova_oa@mail.ru
Ph.D.; +7 (8482) 53-92-93

References

Supplementary files