The role of education in shaping the classic picture of the world's cultural elite the XIX-XX centuries

Full Text

Об эпохе, в которую происходило личностное и творческое становление будущих символистов, Валерий Брюсов позднее напишет так: «Я вырастал в глухое время…» [7, c. 400]. Однако годы затишья в общественной жизни были одновременно годами напряженной внутренней работы, свершавшейся в умах и душах нового творческого поколения. Именно в 80-е гг. XIX столетия, в эпоху «духовного застоя», началось формирование нового типа интеллигента. Это был человек блестяще образованный, эрудированный, рефлексирующий, вернувший в русскую культуру из «позитивистского небытия» [9, с. 78] живой интерес к немецкой классической философии, античной культуре, мировому культурному наследию. Безусловно, важную роль в формировании личности и духовного мира будущих представителей модернизма сыграло «классическое» гимназическое образование. Вячеслав Иванов писал: «Классицизм как тип школы и как норма эстетическая не прививается у нас, но никогда, быть может, мы не прислушивались с такой жадностью к отголоскам эллинского миропостижения и мировосприятия» [10, с. 236]. Однако «классическое» образование к концу XIX в. не только привилось, но и дало свои результаты. Ретроспективные итоги введения системы «классического» образования в России, при всей противоречивости самой системы и отношения к ней, показывают, что «известный культурный ренессанс серебряного века не состоялся бы, если бы не система классического образования» [20, с. 228]. Российская система образования, формировавшаяся в период активного приобщения России к культуре Западной Европы и явившаяся, в определенной мере, продуктом «политического заказа», детищем государственной инициативы, была создана по образцу западной и ориентировалась на классицизм, т. е. изучение древних языков, как основу фундаментальных знаний и способ формирования мышления, а также освоение культурного опыта западно-европейских стран в их тяготении к античности как формуле общечеловеческого начала. Теоретическое обоснование «классической» системы было дано С.С. Уваровым, с именем которого связана реформа, «усугубившая классицизм» как способствующий умственному развитию «во всех положениях жизни, без прямого отношения к какому-либо частному призванию и роду занятий». Однако, упор на формальную сторону изучения древних языков, активно внедрявшийся в гимназические методики в начале реформ, и проблема отсутствия квалифицированных педагогических кадров, выразившаяся в XIX в. в засилье преподавателей-иностранцев и низком уровне подготовки отечественных педагогов, сыграли отрицательную роль в формировании общественного мнения. Так, Дмитрий Мережковский, обучавшийся в 3-й Санкт-Петербургской Классической гимназии в конце 70-х - начале 80-х гг. писал, что это было «самое глухое время классицизма: никакого воспитания, только убийственная зубрежка и выправка» [15, с. 283]. У воспитанников гимназии сформировалось резко отрицательное отношение к обучению и преподавательскому составу. Так, один из известных гимназистов, в будущем член Государственной думы, отец писателя В.В. Набокова, утверждал в своих мемуарах, что на гимназии лежала печать тюрьмы [17, с. 14]. Действительно, Третья гимназия имела репутацию «наиболее классической из классических гимназий С.-Петербурга, существовавших в то время» [15, с. 282]. Учиться в ней было нелегко. Профессор Н.Я. Чистович, учившийся почти в одно время с Д.С. Мережковским, свидетельствовал: «…первые годы гимназии были почти сплошной зубрежью: зубрили латинские слова и грамматику, зубрили по-гречески, по-немецки, по-французски. Зубрили и географию. И так шли первые пять лет: утром отсиживали 5 часов на уроках, вечером должны были готовить уроки по 5 предметам, и так изо дня в день. <…> Это непрерывное сиденье над ничего не говорящими сердцу древними языками и вся бездушная система <…> вели к тому, что у воспитанников гимназии назревало отрицательное отношение к ней, у некоторых доходившее почти до ненависти» [8, с. 12-13]. Мережковский вспоминал гимназию как кошмарный сон, как средоточие гнета, скуки и схоластической бессмыслицы. Время, потраченное на изучение латыни и греческого, становилось своеобразной данью, которую юность платила за гимназический аттестат «зрелости». Без этой дани и без этого аттестата путь к высшему образованию был для них закрыт. Добропорядочные и благонамеренные отцы семейства искренне сокрушались, что их здоровые и рослые мальчики, обладавшие отличным зрением, к концу гимназического курса обзаводились впалой грудью, близорукостью, расшатанными нервами: все эти недуги гимназисты получали из-за постоянной отупляющей зубрежки древних языков [32, с. 43]. Позднее, в зрелости, Мережковский усматривал во всем этом вполне определенный умысел: «Так укрощали в молодых сердцах/Вольнолюбивых мыслей дух зловредный», приготовляя юношей к уделу молчания и терпения [14, с. 44]. Однако, по свидетельству одного из современников, гимназическая система, задуманная для искоренения крамольных идей, а значит, и мятежных настроений, на деле сеяла в молодых умах ненависть ко всему существующему государственному укладу [12, с. 102]. И Д.С. Мережковский (сын действительного тайного советника) и В.Д. Набоков (сын министра юстиции) стали либералами, а их младший соученик по гимназии, Петр Струве, который впоследствии придерживался более консервативных взглядов, в молодости был одним из вождей революционного социал-демократического движения [6]. Между тем, Третья классическая гимназия по праву считалась одной из лучших в Петербурге. Учили там строго, «свирепо» (если воспользоваться словом Александра Блока), но во многом успешно, плодотворно. Из стен ее вышло немало замечательных, достойных людей: ученых, писателей, педагогов, юристов. Тот же профессор Н.Я. Чистович, оглядываясь на пережитое, должен был отметить «по справедливости»: «…гимназия приучила нас к труду и несомненно внушила стремление к знанию и высшим человеческим идеалам. Вспоминая своих товарищей по выпуску, я не вижу между ними «дельцов» в житейском смысле, напротив, почти все стремились в университет и многие посвятили себя науке» [8, с. 14]. Несмотря на то, что Дмитрий Мережковский писал, что у него «не было школы, как не было семьи» [3, с.3 08], обучение в гимназии стало одной из важнейших страниц его персональной истории. Именно на гимназические годы приходится пробуждение самосознания и таланта писателя. По свидетельству Бориса Ордина, окончившего Третью гимназию в 1886 г., Дмитрия окружала слава «золотого пера»: «Он был одним из немногих, почти единственный, успевший вызвать полное одобрение А.Д. Мохначева <…>, который верно и скоро оценил его литературное дарование» [8, с. 17]. К этому периоду относится сближение Дмитрия Мережковского с Евг. Соловьевым, «впоследствии публицистом и критиком», в котором он нашел интересного собеседника [15, с. 282]. В старших классах гимназии, всерьез увлекшись Мольером, Дмитрий Мережковский составил из соучеников «мольеровский кружок». Что касается негативного отношения Мережковского к «классической» системе образования, то, зная творчество будущего писателя, становится очевидно, что именно ей он обязан столь прочным и органичным усвоением древних слов и реалий. 90-е гг. XIX в., т. е. тот период, когда в гимназиях училось большинство авторов Серебряного века, был отмечен коренными положительными переменами и в системе образования, и в педагогике, как науке, и в методах, и в уровне подготовки, и в нравственном облике преподавателей. Этот перелом И.Ф. Анненский обозначил следующими словами, противопоставляя одиозным фигурам преподавателей из романов 510-летней давности нынешних своих достойных коллег: «Очень многое и очень резко изменилось и в курсе школы, и в ее идеалах, и в людях, которые в ней работают и даже в тех, которые в ней учатся» [2]. На рубеже XIX-ХХ вв. гимназий, где работал интересные, заинтересованные в своем деле педагоги, становилось все больше. Прежде всего, это касалось частных гимназий, имевших определенную свободу в увеличении часов и возможность привлекать квалифицированных преподавателей. Среди московских учебных заведений можно отметить гимназию Франца Ивановича Креймана, в которой начинал свое обучение В.Я. Брюсов (1885-1889 гг.). Для преподавания Крейманом были приглашены лучшие по тому времени силы: религиозные предметы преподавал П.М. Хупотский - бакалавр Московской духовной академии, древние языки - будущий министр народного просвещения А.Н. Шварц, историю - П.П. Мельгунов. В основу педагогической системы Креймана была положена выработанная в Западной Европе классическая образовательно-воспитательная программа, главной задачей считалась подготовка учащихся в университет. Как и в других классических гимназиях того времени, основной акцент в обучении делался на древние языки. Как вспоминал Д.И. Абрикосов, учившийся в гимназии Креймана почти в одно время с В. Брюсовым, «…в день было постоянно шесть часов занятий с одним перерывом на завтрак и прогулку во дворе. Два часа после обеда полагалось на домашнее задание, не говоря о разных домашних уроках рисования, музыки и английского, который, в отличие от французского и немецкого, не изучался в гимназии. Ежегодная сдача бесчисленного количества экзаменов под угрозой в случае провала остаться на второй год была настоящим испытанием для наших нервов. При этом мы были лишены возможности отдохнуть на спортивных занятиях, как это принято в зарубежных школах» [1, с. 48-49]. Из учителей, среди которых, по мнению Брюсова, «было немало чудаков и оригиналов», будущий писатель выделяет Юрия Францевича Виппера [7, с. 27-32], учившего географии. На Валерия Брюсова, как и многих других воспитанников, Ю.Ф. Виппер произвел впечатление «живым отношением к преподаванию» и безграничной любовью к науке и детям, качествами, столь редко встречающимися в классических гимназиях того времени [28, с. 716]. Помимо географии Брюсов отмечает интерес к рисованию (одно время даже «увлекался мечтами о будущем художника» [7, с. 30-35]) и истории. Преподавателем истории был П. Мельгунов, по выражению Брюсова, «человек безалаберный, пьяница, но талантливый». Он увлек будущего писателя рассказами о Востоке и Греции. «Ни одна наука не произвела на меня такого впечатления, - писал впоследствии Валерий Брюсов, - как внезапно открывшийся мне мир прошлого. Это впечатление имело значение для всей моей жизни» [7, с. 30-35]. Под влиянием идей Писарева, Конта, Спенсера Валерий Брюсов в гимназическую пору был «крайним республиканцем и на своих учебных книжках (кстати сказать, всегда изорванных) писал сверху стихи из студенческой песни, понимаемой <…> буквально: Vivat et respublica!» [7, с. 50]. «Соответственно этому, - пишет далее Брюсов, - я считал долгом презирать всякое начальство, от городового до директора гимназии. Мне было 14-15 лет» [7, с. 50]. Так, в пятом классе гимназии бунтарь-республиканец Валерий Брюсов начал единолично издавать рукописный журнал «Листок V класса», в первом «проводил свои излюбленные идеи» и «ожесточенно» нападал на порядки гимназии, обличал надзирателя в глупых шутках, учителей в несправедливостях [7, с. 53]. Первый же номер открывался статьей с характерным революционным названием «Народ и свобода». Согласно утвердившемуся в историографии мнению, именно скандал, вызванный изданием данного журнала, заставил последнего перейти в другую гимназию [26, с. 417-426]. Однако, как пишет сам Валерий Брюсов, решение о переходе было принято его отцом задолго до конфликта с администрацией и являлось одной из его «мимолетных причуд» [7, с. 56], которой, впрочем, поэт был очень рад. Дальнейшее обучение В.Я. Брюсов продолжил в излюбленной в символистских кругах гимназии Л.И. Поливанова. Частная классическая гимназия Льва Ивановича Поливанова, основанная в 1868 г., отличалась от других учебных заведений того времени. Ее выбирала для своих детей московская интеллигенция, прежде всего университетские профессора. Она противопоставлялась и Креймановской, и казенным гимназиям, и Лицею цесаревича Николая, где предпочитала учить своих детей аристократия. В гимназии царил особый дух, воплощением которого стал сам директор, Лев Иванович Поливанов, ярый противник «казенщины» и формализма. Демократичность гимназии проявлялась в отсутствии обязательной формы для воспитанников, в «свободном» выставлении оценок. Главные критерием при оценивании ответа или письменной работы служили интерес и глубина проникновения гимназиста в предмет изучения. Андрей Белый в своих воспоминаниях писал, что «в 90-е годы это была лучшая московская гимназия. В ней отрицалась казенщина; состав преподавателей был довольно высок; преподаватели принадлежали к лучшему московскому культурному кругу; не одною силою педагогических дарований их должно оценивать, а фактом, что человек, интересующийся культурою, в них доминировал над «только учителем» [5, с. 105]. Л.И. Поливанов собрал очень сильный преподавательский состав. Так, в последних классах логику преподавал философ и психолог, профессор Л.М. Лопатин, латынь - профессор М.М. Покровский, историю - Ю.В. Готье, впоследствии академик. Л.И. Поливанов также привлек физика-философа Н.И. Шишкина и словесника Л.П. Бельского. Духовным и творческим центром стал сам директор, «не человек, а какая-то двуногая, воплощенная идея гениального педагога» [5, с. 110]. Л. Поливанов был специалистом широкого профиля: он предпочитал вести русскую словесность и латынь, но мог при желании преподавать и древнегреческий, и любой из основных европейских языков [5, с. 115]. Методика преподавания Льва Николаевича заслужила высокую оценку учеников. По словам А. Белого, уроки Поливанова превращались в «интереснейшую игру». Особенно поэт отмечает культуроформирующую роль этих уроков: «…изучали Аристотеля… За это время пред нами вставал не только Аристотель, не только драматическая культура греков - вставало значение театра как рычага и конденсатора культуры» [5, с. 279, 282]. Масштабы личности Поливанова, по мнению Белого, сопоставимы с гигантами Возрождения. Безусловно, дух и традиции гимназии не противоречили ее основной цели - подготовки к университету - и не исключали изучение древних языков. «Поливановцы», как и воспитанники других гимназий, просиживали часами за зубрежкой латинской грамматики и переводами Цезаря, что вызывало в них протест и недовольство «толстовской системой» громленья мозгов» [5, с. 250]. Однако учрежденная в то время, когда еще само правительство колебалось в выборе системы гимназического курса, гимназия Л.И. Поливанова с самого основания выработала своеобразный характер школы, где изучение древних языков и авторов было приведено в согласие с изучением языка и словесности русской. В этом направлении были составлены и учебники, и пособия по родному языку Л.И. Поливанова - одного из культурнейших людей того времени, - назначаемые им для гимназического курса [22, с. 1-5]. Русская словесность и вообще русский язык проходились в поливановской гимназии так, как нигде [18]. Именно Льву Ивановичу Поливанову были обязаны выпускники своим интересом и любовью к русской классической литературе: к Жуковскому, Полонскому, Гоголю, Толстому, Достоевскому. Не принуждение, а дух, господствовавший в гимназии «делал то, что их знали все» [7, с. 73]. Особо в гимназии почитался Пушкин, «красоту и глубину» произведений которого Л.И. Поливанов умел раскрывать перед учениками особенно ярко. В «Автобиографии» Брюсов признается, что действительно понял и действительно принял Пушкина «в душу» не ранее, как в 1890 г., т. е. с момента поступления в гимназию Л.И. Поливанова. Прекрасный знаток Пушкина [22, с. 1-5], Поливанов вдохновил учеников на изучение сочинений и биографии поэта, на творчество в сфере искусства и художественной литературы [31, с. 29]. По словам Андрея Белого, «его требования рассказать не от себя, а от Пушкина, по Пушкину были апелляцией к процессу нашего вживания в стиль Пушкина» [5, с. 230]. Учитывая значение, которое имело имя Пушкина для русской культуры Серебряного века, данный факт можно назвать одним из важнейших событий в жизни как Валерия Брюсова (В. Брюсов стал издателем сочинений А.С. Пушкина, автором многих статей о поэте; посмертно в 1929 г. издана его книга «Мой Пушкин» с библиографическим указателем «Пушкинские работы В.Я. Брюсова»), так и Андрея Белого. Ведь пушкинская тема прошла лейтмотивом через всю биографию Белого. «Почему так торжественно предполагается чествовать столетие со дня рождения А. С. Пушкина?» - так называлось его выпускное гимназическое сочинение. Как сознательное развитие пушкинского «петербургского мифа» писал он свой самый знаменитый роман «Петербург» (отдельное издание - 1916 г.). Пушкинский стих стал объектом его глубокого исследования в книге "Ритм как диалектика и «Медный всадник» (1929 г.). До самой смерти Белого в его комнате на стене висел портрет Пушкина (вместе с портретами отца и М.В. Ломоносова). Поэт П.Н. Зайцев, подаривший ему этот портрет Пушкина (репродукцию с гравюры Т. Райта), записал в мемуарах следующие слова Белого, объясняющие, почему именно эти портреты он держал перед глазами: «Другое как-то убираешь глубоко внутрь … и выступают: Пушкин, Ломоносов…» [27, с. 59]. Для творческой интеллигенции начала ХХ в. Пушкин был солнцем, дающим жизнь, своеобразной точкой отсчета, камертоном, по которому настраивалась мысль. «В каком-то смысле - писала Н.Я. Мандельштам, - все русские поэты вышли из Пушкина, ухватившись за одну ниточку в его поэзии, за одну строчку, за одну интонацию, за что-то одно во всем пушкинском богатстве» [33, с. 429-430]. Культ Пушкина, увлеченная искусством творческая личность Л.И. Поливанова, энергетика и лекции которого также побуждали к творчеству, особая культурная атмосфера превратили гимназию, вопреки, быть может, воли ее директора и уж точно вопреки его ожиданиям, в «кузницу» московского направления Серебряного века. Гимназистами поливановцами были: В.Я. Брюсов, Б.Н. Бугаев (А. Белый), Л.Л. Кобылинский (Эллис), М.А. Волошин, В.Г. Шершеневич, С.М. Соловьев, создатель классических переводов античной поэзии С.В. Шервинский, профессор философии и психологии Л.М. Лопатин, искусствовед, драматург В.Е. Гиацинтов, актеры - В.В. Лужский, М.П. Садовский, А.А. Федотов, театральный художник и портретист А.Я. Головин и многие другие выдающиеся личности. Не случайно Андрей Белый с гордостью отмечал, что он «ученик класса словесности Поливанова и как воспитанник «Бугаев» и как «Андрей Белый» [5, с. 285]. Гимназию Л.И. Поливанова можно назвать школой художественно-эстетической по преимуществу. Целью школы было воспитание личности гуманиста - творческой личности, способной к успешной самореализации в различных областях искусства и науки. Это был действительно новаторский для своего времени проект нового типа учебного заведения, в котором осуществлялись демократические подходы к воспитанию, утверждались гуманистические идеи уважения личности учащихся, свободного развития духовных потребностей и творческих способностей детей [30, с. 14]. В отличие от Андрея Белого и Валерия Брюсова, гимназические годы Александра Блока были не столь яркими и интересными. С поступлением в гимназию будущий поэт попал в среду, не свойственную его интеллектуальному развитию и культурному уровню. «Дворянско-интеллигентская атмосфера» его детства разбавилась струей мещанско-бюрократической» [29, с. 35]. В письмах матери Александр Блок писал: «Гимназия страшно плебейская и совсем не вяжется с моими мыслями, манерами и чувствами. Впрочем, что ж? Я наблюдаю там типы купцов, хлыщей, забулдыг и проч. А таких типов много, я думаю больше и разнообразнее, чем в каком-нибудь другом месте (в другой гимназии)» [24, с. 20]. Введенская гимназия (позднее, гимназия Петра I), в которой учился Блок, была выбрана его матерью, по словам М. Бекетовой, из чисто практических соображений: «ходить приходилось недалеко, и на пути не было мостов, а стало быть, меньше шансов для простуды» [4, с. 58]. Гимназический период жизни Блока приходится на период, когда «толстовская классическая система преподавания вырождалась и умирала, но, вырождаясь, как это всегда бывает, особенно свирепствовала: учили почти исключительно грамматикам, ничем их не одухотворяя» [21, с. 59]. В письмах к матери в старших классах гимназии передается негативное отношение Блока к системе гимназического образования: «Гимназия надоела мне страшно, особенно с тех пор, как я начал понимать, что она ни к чему не ведет», «В гимназии настолько много идиотизма, что у меня заболела голова, впрочем, прошла, когда я оттуда выбрался» [24, с. 25]. Тем не менее, как сообщает М. Бекетова, Блок всерьез увлекся древними языками и «когда он в средних классах начал переводить Овидия, учитель стал щедро осыпать его пятерками, что и помогло ему хорошо окончить курс в 1898 году» [4, с. 145]. В целом, в гимназии Александр учился «неровно». Сложнее всего давалась математика [4, с. 153]. Русский язык и литература в гимназии сводились к формальным приемам и ничего нового развитому в культурном отношении Блоку дать не могли. На товарищей и учителей Блок производил впечатление рафинированного и безупречно воспитанного мальчика [13, с. 55]. По словам одного из одноклассников, Блок «скромно цвел» среди «всей этой кутерьмы гимназического бедлама» [19, с. 29], «молодое буйство товарищеской ватаги как будто бы не задевало его» [19, с. 56]. Анализируя роль гимназического образования в становлении личностей авторов Серебряного века, нельзя не отметить влияния античного наследия. Одно из значений «классического» образования заключалась, прежде всего, в том, что в отличие от сознания интеллигенции середины XIX в., для коллективного сознания поколения конца XIX - начала ХХ вв. античность стала «привычным языком, без мысленного перевода» на который оно не могло обойтись» [25, с. 79]. Именно это проникновение в духовный мир другой культуры через ее слово, прошедшее через душу воспринимающего читателя, обусловило энтелехию античной культуры в культуре Серебряного века [11].

About the authors

O. E Rafalyuk

Moscow State University of Mechanical Engineering (MAMI)

Email: oksana_rafalyuk@mail.ru
Ph.D.

References

Supplementary files