THE PROTOTYPES OF THE OEDIPUS STORY: THE SACRIFICE CULT AND MYTH ABOUT TWINS

Full Text

Сходство сюжета об Эдипе с фольклорными легендами разных народов мира вдохновило исследователей на поиск общего структурного прототипа, лежащего в основе многочисленных историй «о рождении и жизни героя» [1, с. 5]. Вопрос реконструкции исходной праформы (ur-form) мифа об Эдипе не обойден исследовательским вниманием [2, с. 258 - 299; 3, с. 247 - 255; 4, с. 289 - 314; 5, с. 122 - 133; 6, с. 228 - 231], но тема эта, похоже, неисчерпаемая. Я хочу предложить догадку о том, что базовые прообразы (прототипы, праформы) сюжета об Эдипе восходят, с одной стороны, в древнему культу жертвоприношения, находящему отражение в загадке Сфинги, а с другой - к мифу о близнецах, связанному с легендами о рождении героя [7, с. 73 - 108; 8, с. 174 - 76]. Загадка Сфинги. Литературный сюжет об Эдипе неотделим от загадки Сфинги. Между тем загадка о существе с меняющимся числом ног распространена в мировом фольклоре вне контекста мифа об Эдипе. Приблизительно в одном и том же изложении она была известна монголам Селенги [9, c. 325], гасконцам [10, c. 3 - 14], племенам Британской Центральной Африки [11, c. 171], а также вошла в собрание русских народных загадок [12, c. 216]. Фольклорный материал указывает на то, что загадка Сфинги и легенда об Эдипе изначально существовали как два разных нарратива. Лишь позже они были переплетены в единый литературный сюжет, в котором история Эдипа служит фоном загадки [13, c. 87]: «Акт самоослепления героя был добавлен в послегомеровских изводах мифа, вероятно, именно для того, чтобы привести в соответствие образ ослепшего героя с трехногим существом в загадке: <...> теперь мы видим его опирающимся на палку, то есть на трех ногах, как и сказано с загадке» [14, c. 210]. В двусоставном имени Οἰδί-πους (οἰδέω - распухать, πους - нога: «пухлоногий»), которое фонетически перекликается с δί-πους (двуногий), слышен и квази-омонимический каламбур между οἰδί и οἶδα («знать» - ср. с εἶδον - «видеть» в смысле постигать), что создает возможность языковой игры, связанной с мотивом «ног», за счёт возникновения еще одного прочтения имени героя: «знаю(щий) [свои] ноги». Загадочная песня Сфинги (ποικιλῳδὸς Σφὶγξ), как сообщает Креонт в ответ на вопрос Эдипа о расследовании убийства Лаия, призывала «познать», «увидеть» то, что находится «перед ногами» (τὸ πρὸς ποσiν - Sophocles, Oedupus Tyrannus, 130) [15, c. 119]. Тем самым на мотиве «ног» зиждется закамуфлированное предвестие «узнавания» Эдипом убийцы в самом себе: он не только «знает свои ноги», но и «видит» («узнает», «познает») то, что находится «перед [его] ногами», то есть самого себя. Представление о загадке Сфинги как элементе общей парадигмы мифа об Эдипе также связано с металитературной перекличкой мотива «ног» и «метрической стопы» в ранней версии загадки, изложенной Асклепиадом в форме дактилического гекзаметра. Речь идёт о возможном прочтении загадки Сфинги как мета-загадки о стихотворном размере, которым она написана [16, c. 76 - 81]. Человек и животное. Исходя из допущения, что загадка о существе с меняющимся числом ног и легенда об Эдипе возникли независимо друг от друга, можно предположить, что поздний литературный сюжет, в котором они соединились в неразрывное целое, восходит к двум смежным, но различным прототипам. Один из этих прототипов нашёл отражение в загадке Сфинги, а другой - в истории Эдипа. Как загадку Сфинги, так и легенду об Эдипе характеризует общий сквозной лейтмотив, который касается «во-первых, ноги как доминанты - основного образа <...> проходящего через весь текст загадки и мифа, во-вторых - нумерологии, отраженной в последовательности чисел <...>. Загадка основана на обыгрывании индоевропейского противопоставления «двуногих» (*dwi-pod-) - людей и «четвероногих» (*kw etur-pod-) домашних животных» [13, c. 91 - 92]. Последовательность изменения числа ног в разных версиях загадки варьируется. В некоторых вариантах упомянуто только 2 и 4 ноги, что, вероятно, отражает наиболее архаичную формулу загадки, основанную на мотиве противопоставления человека (двуногого) и животного (четвероногого). Жертвоприношение. Результаты сравнительно-исторических исследований загадок, построенных на завуалированной оппозиции «человек-животное», позволяют обосновать гипотезу о том, что индоевропейским прототипом загадки Сфинги была загадка о беременном животном. Мотив беременного животного, вплетенный в загадку, восходит к древнему культу жертвоприношения, что иллюстрирует, например, приводимая Овидием древнеримская загадка, заданная царю Нуме. В ней говорится о жертвоприношении восьминогой стельной коровы [13, c. 92]. Четыре ноги коровы находятся на земле, четыре другие ноги у неё внутри - у эмбриона. Мотив жертвоприношения стельной коровы занимает центральное место в мифах Фиванского цикла, включая легенду об основании города - ведь город Фивы был заложен Кадмом, прапрадедом Эдипа, в том месте, где возлегла (жертвенная) стельная корова. Примером глубинной связи между разгадыванием загадки и мотивом жертвоприношения беременной коровы (с последующим гаданием по внутренностям) в сюжете об Эдипе служит трагедия Сенеки «Эдип». На просьбу Эдипа разгадать имя убийцы Лаия дочь слепого провидца Тиресия, Манто, гадает по внутренностям принесенных в жертву животных - быка и стельной коровы с эмбрионом (conceptus) внутри (Seneca, Oedipus, 373). Загадку Сфинги в послегомеровских версиях мифа и гадание по туше принесенной в жертву беременной коровы у Сенеки пронизывает общий мотив скрытого предвестия: «треногость» (τρίπουν) в загадке Сфинги перекликается с посохом слепца, на который будет опираться Эдип, а слова Манто «per ora multus sanguis atque oculos redit» (Seneca, Oedipus, 373) - «Из рта и глаз течет обильно кровь» (пер. В.П.) прозрачно намекают на его будущее самоослепление. В этом контексте загадка Сфинги допускает альтернативное прочтение - как вариант древнейшей загадки о беременной корове с заменой животного на человека, то есть, на беременную женщину: «Перед нами загадка о беременной женщине, которая широко распространена во множестве вариантов, в большинстве случаев в виде загадки о беременном животном» [13, c. 92; 17, c. 640; 18, c. 238]. Суть состоит в том, «четвероногое» (τετράπουν) существо - это беременная женщина, две ноги которой находятся на земле, а две другие ноги - плода (έμβρυο, fetus) - земли не касаются [13, c. 92]. Плод в чреве. Я хочу поделиться своей догадкой о том, что лингвистический след подспудного смысла загадки Сфинги (как иносказания, означающего беременность) проступает в ответе Эдипа, изложенном в «Мифологической библиотеке»: «ἄνθρωπον εἶναι: γίνεσθαι, γὰρ τετράπουν βρέφος ὄντα τοῖς τέτταρσιν ὀχούμενον κώλοις» (Apollodorus 3.5.8). В отношении четвероногого (τετράπουν) Эдип употребляет слово βρέφος, которое обозначает не только ребенка, новорождённого младенца, но и находящийся в чреве плод человека (fetus) или животного (βρέφος этимологически родственно «жеребцу»). В этом значении слово βρέφος встречается в ряде источников, например, в «Илиаде» Гомера, где говорится о беременной кобылице с эмбрионом внутри (ἑξέτε ἀδμήτην βρέφος ἡμίονον κυέουσαν - Ἰλιάς 23, 266), «кобылица <...> в недрах носящая меска» (пер. Н. Гнедича), в Евангелии от Луки, где речь идёт о младенце во чреве: (εσκίρτησεν τὸ βρέφος εν τῆ κοιλία αυτης - Когда Елисавета услышала приветствие Марии, взыграл младенец во чреве ее (1:41). В ответе Эдипа слово βρέφος в значении «ещё не рождённого ребёнка» выглядит более логичным (две ноги женщины касаются земли и две ноги плода находятся в чреве - ср. с загадкой Нумы), чем традиционное толкование, согласно которому иносказательный образ четвероногого существа в загадке Сфинги соотносится с новорождённым ребенком, ползающим на четвереньках. В этом случае возникает очевидная семантическая натяжка, ибо приходится считать ногами две руки ребенка [19]. Употребленное же Эдипом ключевое слово разгадки - ἄνθρωπον (человек - в аккузативе) может относиться не только к мужчине, но и к женщине, в том числе беременной. В одном из вариантов разгадки (Diodorus 4.64.4) на месте слова βρέφος употреблено слово νήπιον (аккузатив от νήπιος), со значением «новорождённый ребёнок», что, вероятно, отражает более позднюю стадию интерпретации загадки. Саргон. Идея о том, что легенда о Саргоне, как один из древнейших вариантов мифа о рождении героя, семантически сходна с историей Эдипа, была высказана австрийским психоаналитиком О. Ранком еще в 1908 году [20, c. 133-145]. Вслед за ним миф о вавилонском царе сопоставил с сюжетом об Эдипе русский исследователь В.Я. Пропп: «На воду спускаются будущие вожди своих народов <...> так начинает свой путь и <...> Саргон I, так на путь вождя, царя и полубога вступает ввергнутый в воду Эдип» [2, c. 274]. В тот же период В.К. Шилейко [21, c. 5 - 6] пришёл к выводу, что предания о Саргоне «были переняты в Эдипово предание» [13, c. 90]. Историю Саргона объединяет с легендой об Эдипе, в частности, мотив нежелательной беременности, приводящей к попытке убийства новорожденного героя с помощью спуска его на воду. Саргон рассказывает: «…забеременела мною моя мать, весталка. Втайне родила она меня. Она поместила меня в сосуд из тростника, законопатила отверстие в сосуде и пустила вниз по реке, которое меня не утопило. <…> Акки, творец воды, он воспитал меня как своего собственного сына. <…> Я стал царем» [20, c. 133 - 134]. По другой версии «мать положила его в корзину из камыша, обложила ее глиной и спустила ее на воду» [2, c. 274]. В отличие от Софокла, согласно которому брошенного умирать младенца спасает пастух, римский писатель Гай Юлий Гигин сообщает, что Перибея, жена Полибия, нашла ребёнка у моря, когда стирала одежду. Таким образом, мальчик был найден в воде: «Hunc Periboea Polibi regis uxor com vestem ad mare lavaret expositum sustulit Polibo sciente» [22, c. 72 - 73] - «Перибея, жена царя Полиба, подобрала мальчика, когда стирала одежду в море» [23, c. 115]. Типический сюжет. Сравнивая различные версии мифа о рождении героя, в том числе Саргона, О. Ранк приходит к мысли о существовании «типического сюжета», который содержит все узловые элементы истории Эдипа: «Типический сюжет можно было бы схематически представить так. Герой - ребенок знатных родителей, обычно царский сын. Его появлению на свет предшествуют сложные обстоятельства: воздержание, долгое бесплодие, тайная связь родителей вопреки внешним запретам или препятствиям. Во время беременности матери или еще до зачатия возвещается предостережение от рождения ребенка (сон, пророчество оракула), которое чаще всего предвещает опасность отцу ребенка. Поэтому - по воле отца или его приближенного - новорожденного обрекают на смерть, оставляя на произвол судьбы: как правило, его бросают в воду в ящике или корзине. Затем ребенка спасают звери или люди низкого сословия (например, пастухи) и вскармливает самка животного или женщина-простолюдинка. Повзрослев, герой преодолевает множество злоключений и находит своих знатных родителей; с одной стороны, он мстит отцу, с другой стороны, он распознан и добивается величия и славы» [20, c. 176]. Миф о близнецах. Легенда о рождении Саргона I Аккадского (III тыс. до н.э.), изложенная в позднем ассирийском тексте (7-й век до н.э.), выглядит одной из древнейших версий сюжета о рождении героя и, в свою очередь, истории Эдипа. Я хочу высказать предположение о том, что структурным прототипом сюжета о рождении героя является миф о близнецах (близнечный миф), восходящий к культу близнецов [7, c. 127 - 139]. В литературной традиции культ близнецов, отраженный в образе братьев-близнецов Ашвинов («Ригведа»), тесно связан с культом жертвоприношения. Само имя Ашвины этимологически восходит к «коню» (др. инд. Asvinau: рожденный от коня) - одному из жертвенных животных в культуре (ср. культ коня). В легенде о рождении героя «герой спасается от ранней гибели с помощью замены на другого ребёнка, которого убивают вместо него» [24, c. 95; 25, c. 25 - 26]. Чудесное спасение героя после попытки его убийства (например, в воде, как в случае с Саргоном и Эдипом) связано с мотивом бессмертия, что предполагает наличие двух персонажей - одного смертного, а другого - бессмертного. Смертный герой и есть тот брат-близнец, которому «приходится умереть, дабы обеспечить бессмертие другого» [24, c. 95]. Мотив смертного и бессмертного близнецов восходит к таким сюжетам, как, например, история Алкмены, жены царя Фив Амфитриона, которая зачала близнецов - одного, Геракла, от Зевса, который принял облик ее мужа, а другого, Ификла, от своего супруга. В результате у братьев-близнецов возникает два отца - один «человеческий», а другой - «божественный», что соответствует культурной оппозиции «хтонический» - «небесный». Один из близнецов обретает божественные свойства, а второй становится обыкновенным человеком. В символическом смысле у Эдипа тоже два отца - один высокого, царского происхождения («небесный») - Лаий, а другой - низкого происхождения («хтонический») - спасший его пастух. При этом Эдип-младенец оказывается бессмертным (чудесным образом спасается от верной смерти), а взрослый Эдип становится простым смертным. Мотив убийства. К устойчивым признакам близнечного мифа относится мотив соперничества или вражды между близнецами, когда один из братьев убивает другого. Другой важнейший элемент - попытка родителей или одного их родителей убить близнецов или одного из близнецов сразу после рождения. Классическим примером служит миф о братьях-близнецах Ромуле и Реме: брошенные умирать у воды (как и Эдип по версии Гигина), они были спасены и вскормлены волчицей (животным). В ряде вариантов сюжета об Эдипе его находит и спасает пастух, в символическом смысле принадлежащий природному, животному миру. В сюжете о вскормленных волчицей основателях Рима братьях-близнецах Ромуле и Реме прослеживается перекличка (на основе «животного» мотива) с легендой о Кадме, прапрадеде Эдипа, который заложил город Фивы в том месте, где возлегла стельная корова. В легенде об основании города в единый сюжетный комплекс переплетаются мотивы жертвенного животного, братьев-близнецов, попытки их убийства и спасения: «Многие из архаических символов города объединяет древнехеттский миф о близнецах - детях царицы города Канеса (Несы). В этом мифе 30 братьев-близнецов, которых (как Эдипа и Саргона в аналогичных мифах) их мать отправляет в горшках по воде, вырастают в городе Цальпа и возвращаются в родной город» [26, c. 171]. В основе легенды о строительстве Фив лежит тот же прототип - миф о близнецах. Город, в котором после убийства своего отца воцаряется Эдип, был построен Амфионом, братом-близнецом Зета. Их мать Антиопа попыталась убить близнецов сразу после рождения, бросив их умирать у горы Киферон: «Дети были брошены, и их нашел пастух, который стал их воспитывать, назвав одного Зетом, другого - Амфионом» [27, c. 81]. История спасения новорождённого Эдипа, брошенного умирать с проколотыми ногами на склоне горы Киферон, поразительно сходна с историей неудавшейся попытки убийства и спасения братьев-близнецов Амфиона и Зета. Главное отличие мифа о близнецах от сюжета об Эдипе состоит в том, что, на первый взгляд, у Эдипа нет брата-близнеца. Мнимые братья-близнецы. Моя догадка заключается в том, что базовая, прототипическая схема близнечного мифа обнаруживается в сюжете об Эдипе не в явной форме, а в виде скрытой глубинной структуры, в которой наличествуют не реальные, а символические (мнимые, воображаемые) близнецы. Сюжет об Эдипе построен на инверсии акта «убийства»: 1) Лаий «убивает» Эдипа (прокалывает ему ноги и думает, что тот погиб); 2) Эдип убивает Лаия (возвращаясь «с того света» неузнанным). Тем самым ответное действие - наказание, возмездие (условно говоря, «месть») за неудавшееся убийство новорожденного Эдипа осуществляет возмужавший Эдип, выступающий в роли воображаемого, мнимого брата-близнеца того Эдипа-младенца, который, как думал Лаий, погиб. Предсказанную оракулом гибель Лаия от руки собственного сына в контексте общего инвариантного сюжета мифа можно рассматривать как возмездие (условно - месть) за смерть (самоубийство) похищенного и совращенного им Хризиппа, сына Пелопа. После смерти Лаия Фивы постигает моровое поветрие, которое, согласно предсказанию, отступит только тогда, когда будет найден и наказан убийца. После того, как в результате расследования выясняется, что Лаия убил сам Эдип, он наказывает убийцу, то есть самого себя (акт самоослепления). В близнечном мифе братья-близнецы убивают своего отца (ср. отцеубийство в мифе об Эдипе) и враждуют между собою (один из близнецов наносит вред другому или убивает его). Семантически это тождественно акту наказания Эдипом самого себя (самоослепление как нанесение вреда, в символическом смысле: редуцированное убийство). С точки зрения семантики сюжета в целом Эдип «расщеплен» на двух персонажей, одновременно выступая как в роли убийцы, так и в роли мстителя. Кроме того, Эдип «раздвоен» на две пары мнимых, воображаемых братьев-близнецов: с одной стороны, на Эдипа-ребенка и взрослого Эдипа, а с другой - на того Эдипа, который считает себя сыном Полиба и Меропы, и на того, который на самом деле является сыном Лаия и Иокасты. Слияние этих виртуальных братьев-близнецов в едином образе главного героя свидетельствует о глубинной структурной связи сюжета об Эдипе с близнечным мифом. Благодарности. Автор выражает благодарность С.М. Грачевой за конструктивную критику и ценные советы.

About the authors

Vladimir I. Pimonov

GITR Film & Television School

Email: ivpet65@mail.ru
Ph.D in Philology (Denmark), Professor emeritus (Daniya) Moscow, Russia

References

Supplementary files