THE THEME OF THE RUSSIAN REVOLUTION IN THE EARLY WORKS OF A.N. TOLSTOY

Full Text

Особого внимания литературоведов всегда заслуживали авторы, одинаково плодотворно и профессионально работающие в разных литературных жанрах и направлениях: психологический роман, драма, трагедия, романтическая повесть, комедия, сатира, малая проза, поэзия, очерк, сказка. Алексею Толстому это удавалось с легкостью истинного мастера слова. Этот дар открылся в нем уже в ранних его произведениях - в «Заволжском цикле». В ярком сатирическом романе «Чудаки» он заставляет нас смеяться над уходящим дворянским сословием, выставленном в гротескном свете. Мы знаем, с каким трепетом относился к этому нищающему сословию Бунин, но Иван Алексеевич и сам был частью этого сословия, его кровью и плотью. Но не А.Н. Толстой, который лишь формально, по крови, принадлежал к аристократии, а на самом деле рос в глуши деревенским мальчишкой, воспитывался матерью-марксисткой, отчимом-социалистом и до восемнадцати лет не имел даже фамилии. Так, безродный бастард, предмет насмешек для ровесников. Отсюда и мстительность, благодаря гениальному перу превращенная в самую высокую литературу. В статье о романе «Чудаки» мы уже проследили его блистательный дар сатирика, но вот мы открываем страницы двух его рассказов - «Архип» и «Сватовство», и лицом к лицу встают перед нами русские стихийные бунтари - дикие, необразованные, злые, буквально - темное мужичье, спины отцов, дедов и прадедов которых иссечены барскими плетьми. Это наблюдается в более поздних произведениях Алексей Толстой мастерски напишет в угоду советской власти портреты иных «мужиков да баб» из низов, «благородных воителей и воительниц», увлекшихся революцией, как-то: комиссар Иван Гора из «Хождений по мукам», красноармейка Агриппина, рабочий Руднев, матрос Чугай, комсомолка Маруся - все как один советские хрестоматийные персонажи, которыми мы, рожденные в СССР, восхищались в юности. Но Толстой до революции - совсем иной человек. Он рос пусть и в худой, но барской усадьбе, играл с деревенскими мальчишками, общался с теми мужиками, которые пока еще ломили шапку перед господами. Но уже неминуемо приближался 1905 год, и скоро «хорошим тоном» среди крестьян станут поджоги барских подсобных хозяйств, и самые добрые и совестливые мужики станут приходить к господам и предупреждать заранее: «Будем жечь, готовьтесь. Так надо». «Аграрные иллюминации», поджоги самих барских усадеб, и резня господ последуют сразу за этим. И в своих характеристиках А.Н. Толстой этих «героев из толщи народной» не помилует, напишет воистину звериные образы и личины. 1. «Архип» Рассказ «Архип» начинается с того, что благодушные соседи-помещики - престарелая Александра Аполлоновна Чембулатова[1] и молодой дворянин Собакин обсуждают местные новости: в округе-де свирепствует Оська-конокрад, великий мастер в своем черном деле, который, коли захочет, уведет любую лошадь. А у Собакина как раз появился новый жеребец сказочной красоты и силы, и даже имя ему - Волшебник. Жеребца стережет надежный слуга-охранник из мужиков - Архип. Собакин, хозяин отчасти мечтательный, так о нем отзывается: «Архип мрачный, но очень надежный; мужик косматый, глаза волчьи, но верный…» [2, с. 87]. И вот прибегают из усадьбы Собакина и говорят: «Увели Волшебника». Собакин в бешенстве, несется в имение, допрашивает Архипа, а тот, пьяный, признается: навалились, мол, скрутили руки, а кто - не помнит. Кается: виноват, барин, не доглядел. Мужики из его имения от погони по горячим следам отказываются наотрез: Оську, говорят они, никто не догонит, он уже, небось, за двести верст отсюда. Чембулатова сочувствует молодому соседу, сетует: мол, предупреждала, и советует ехать на ярмарку в Уральск, где Волшебника, несомненно, и продадут конокрады. У старухи есть опыт - ее «братец» так вызволял из воровских рук своих жеребцов. И Собакин едет на ярмарку в Уральск. Но по дороге, ночью, в черной степи, он попадает на ночлег почти к мистическому персонажу, почти в тридевятое царство. Старый казак Заворыкин - хозяин полудикого хутора и всей округи на долгие версты. Заливаются и хрипят цепные псы, словно адские звери; но гостю разрешают переступить порог. Заворыкин - «костлявый старик в синим чекмене». Действие происходит в тяжелом полумраке. «В свете лампы лицо его, обтянутое желтой кожей, узкий и прямой нос и темные глаза представлялись такими, какие писали на раскольничьих образах» [2, с. 92]. Заворыкин угощает Собакина водкой, и у гостя распускается язык - помещик первому встречному поперечному рассказывает о цели своей поездки. Заворыкин пугает его: поедет на ярмарку - убьют. Как это убьют? Казак усмехается: «Молоды вы, господин Собакин, хороший барин, а разума в вас настоящего нет. Приехали вы ко мне, меня не знаете и рассказываете всю эту историю, а жеребец-то ваш, может быть, у меня. А? Для примера я говорю. Ну, вот после этого я себя позорить не дам. У нас в степи законы не писаны, колодцы глубокие, - бросил туда человека, землицей засыпал, и пропал человек… У нас в степи казак на сорока тысячах десятинах - царь, не только в чем другом, в жизни людской волен» [2, с. 92-93]. Собакин быстро захмелел. Из красного угла на него смотрят черные иконы, точь-в-точь раскольничьи, и строгие лики с образов похожи на желтое лицо Заворыкина. А старый казак Заворыкин его заговаривает: «…Здесь душа вольна у каждого, как птица. Душа немудрая, нечем запятнать ее, степь - чистая... В степи бог ходит. Здесь нас за грехи и судить будет. Много грехов на нас, но многое и простится…» Собакина совсем ведет от водки и разговоров хитрого и мрачного старика. Несмышленого барина отпаивают студеной водицей и укладывают в сенях. «Плыли, качались сундуки, крытые коврами, в сенях, и все еще гудел, казалось, голос: «Бог здесь ходит, бог...» «Страшный у них бог, - думал Собакин, лежа на сундуке, - травяной...» [2, с. 93]. Заворыкин поистине сказочный персонаж: он будет Кощей, что разделяет мир живых и мир мертвых. И дом его в далекой степи - могила, гроб, и сам хозяин - мертвец. В мире живых, откуда приехал Собакин, существуют законы, а дальше - иная реальность. Но Собакин решается перешагнуть условную черту и оказаться в том мире, где законы не писаны, где можно воровать и убивать, и с тебя толком не спросится. Утром Собакин делает вид, что послушал старого казака и решил вернуться домой, но сам делает большой крюк вокруг хутора, чтобы его не приметили, и едет на Уральскую ярмарку[2]. Тут шум и гам, торг и веселье, башкиры гоняют молодых жеребцов, учат их арканом, пытаются продать лошадку Собакину, но тот упрямо ищет дорогого ему Волшебника. И вдруг продавец найден. Молодой крепкий парень, наглый, пьяный, он только что продал вороного, и зовут продавца… Оськой. А теперь гуляет - и зло гуляет. Собакину повезло - напал на вора. Оську на ярмарке хоть и боятся, но берут быстро - и в острог. Теперь все против него. Собакин идет к нему и в полутемной камере упрашивает вернуть ему Волшебника: мол, четыреста верст ехал, надо бы «по-человечьи» все решить, но Оська и впрямь безрассуден и опасен. Толкает барина, отшвыривает полицейского и бросается на волю. Начинается настоящая погоня, и в ней участвуют все, кому насолил Оська. Конокрадов ненавидят хуже любых других воров. На Оську охотятся, как на зверя, ловят и расправляются по-свойски. Оську доставляют обратно, передают полиции, но каким его видит - лежащим на полу в земской избе - молодой и неопытный помещик Собакин. Оська не просто избит - зверски истерзан, изломан. «- Что с ним? - дрожа мелкой дрожью, спросил Собакин, боясь догадаться... Белый зад Осипа был запачкан землей и кровью, оттуда на вершок торчал кусок дерева» [2, с. 98]. Урядник теребит усы и с сожалением говорит: «Вот как они расправляются, по-турецки. Мужики давно случая ждали». Собакин понимает: конокраду-Оське остается только одно - умирать в страшных мучениях, каких ни одному врагу не пожелаешь, и смерть эта может растянуться не на часы - на дни. Собакин готов забыть про своего Волшебника, только бы такого не случилось, но поздно. Урядник добавляет: «А лошадка ваша в степи у казака Заворыкина». И Собакин едет назад - в степь, где человек легко может пропасть в колодце. Недаром его предупреждал хитрый Кощей - советовал уносить ноги подобру-поздорову. Заворыкин все понял сразу: «За конем приехал?» - рассвирепел в миг, крикнул: «Щенок!», поднял плеть. Собакин едва пискнул: «Не позволю!» - и лишился сознания оттого, что сдавила его костлявая, но мощная рука злого степного черта. Собакин очнулся в постели, над ним нависло лицо Заворыкина. Помещик вжался в стену. Но у казака уже отлегло от сердца. «…Старик, наклонясь, зашептал: - Очнулся... Нехорошее дело вышло, попутал меня бес, думал, приехал ты срамить меня, а ты, видишь, простой, как малое дитя. Ах, барин, прости меня, гордый я, разгорелось с обиды сердце, убить ведь могу тебя, и никто не узнает... А ты, - видишь, - прост» [2, с. 100]. Более того, Заворыкин говорит: пусть барин отоспится. А завтра получит своего коня, и денег никаких не надо. Помещик Собакин возвращается домой победителем. Не первый раз он уже рассказывает о приключениях соседке-помещице Чембулатовой. Ведь это почти Одиссея. И периодически их разговор возвращается к персонажу, который был до этого в тени. И старый казак Заворыкин растворился где-то в ночной бескрайней степи, будто призрак, и отдал Богу - или черту - душу Оська-конокрад. Разговор то и дело крутится вокруг Архипа, которого судили за недогляд и который переменился с тех пор, как случилась история с Волшебником. Чембулатова говорит за чаем: «- Не любила я вашего Архипа, злой он, и глаз у него черный, приедет и все по конюшне ходит, все чего-то высматривает, и непременно что-нибудь после случится...» А тут и другое: «Еще до вашего приезда в деревню он избил моего объездчика за то, что тот не позволил ехать в телеге по хлебу». Чембулатова выносит приговор: «Такие, как Архип, безземельные, бессемейные мужики на все способны, в них бес сидит. Служит он у вас, все ничего, - только угрюм да молчит, а потом возьмет да вас и сожжет...» И добавляет совсем уже по-философски, со всей данной ей возрастом и опытом мудростью: «А причина всему, конечно, что нет настоящей опеки над крестьянами. Мужик обращается в первобытное состояние…» [2, с. 102]. В те дни Собакин едет в одноколке по полю и вдруг видит, как его догоняет Архип, в руке у того - топор. Сверкает на солнце отточенная сталь. Архип намахивается и кидает топор в барина - едва не раскроил Собакину голову: топор угодил в переднюю доску козел. Собакин завопил, подскочил в ужасе, а Архип уже плелся вослед одноколке. «- Теперь что хочешь со мной делай, - сказал Архип и смотрел на багровую полосу заката, - поседевший, весь обвеянный ветром. - За что ты меня, Архип? - Сына моего убил. - Какого сына? - Осипа...» [2, с. 103]. Как оказалось, Оська-конокрад - сын Архипа. Был. Все теперь встает на свои места. И наверняка, сговорились они, когда Осип уводил Волшебника. Но что стоит лошадь в сравнении с человеческой жизнью? Собакин клянется никому не говорить, что Архип едва не зарубил его топором, и объясняется, как может, что Оську убили мужики, а он ни в чем не виноват. Но Архип только коротко и зло смеется в ответ. Проходит более года. Хваткий Архип уже приказчик. А времена подступают суровые. Мужики говорят о таинственной «золотой грамоте», которая издавна ходит по земле, никто ее не видел, но что в грамоте написано, всем известно: земля принадлежит мужикам, и только им. А листовки, призывающие к восстанию, видели все. Их разбрасывают по ночам, а утром - их содержание становится известным всем более или менее грамотным. Входит в силу 1905-й год. У соседки Чембулатовой мужики уже спалили гумно. Все вокруг злы - жди дурного. Архип в должности приказчика самоволен и жесток, власть над равными вдруг уродливо преображает его. Мужиков, которые на него жалуются, он презрительно называет дурачьем, и тоже, по-хозяйски, рассуждает: «- С мужиком по-другому нельзя, - притесни, он тебе что хочешь сделает, а с доброго слова сядет на шею» [2, с. 105]. Его логика возгордившегося плебея поистине отвратительна. Архипа мужики хотят избить, да он все уходит от расправы, и всякий раз только становится беспощаднее и жестокосерднее. В одну из ночей Собакина, который видит сладкий помещичий сон, наскоро будят. Это - Архип. Он говорит: вставайте, барин! Мужики идут жечь, пора доставать ружья. Новость почти парализует Собакина. Он трясущимися руками заряжает охотничье ружье мелкой дробью, на бекаса, но Архип советует ему: «Картечью заряжайте, не будет повадно!» Собакин только и повторяет: «Господи, какой ужас!». Мужики разбивают окна, ревут: «Архипа нам давай!» Собакин - благородный барин, он не отдает им слугу, зато Архип задувает свечу, перехватывает у барина ружье и стреляет картечью в силуэты за окном. Кто-то, тяжко раненый, падает. Обозленные мужики швыряют в дом пылающую солому. Лезут в другое окно - Архип стреляет и в этих. Влетает камень, попадает Собакину в лицо, тот стонет, Архип заботливо пригибает его от других ударов. Ад буквально разверзается под ногами доброго помещика Собакина, который еще полчаса назад спал спокойно и видел счастливые сны. Но все, что случилось до этого, не самое страшное. Только присказка. Тут и происходит то, чего никак не мог ожидать Собакин. Попав в историю с жеребцом Волшебником, за этот год с лишком он повидал всякого: и степного Кощея - казака Заворыкина, гордеца, который едва не придушил его в железной хватке, а после отдал ворованного жеребца молодому барину как ни в чем не бывало; и опасного Оську-конокрада, которого боялась вся ярмарка, а позже и убила бандита всем миром. Но он еще не столкнулся с истинной «народной силой», с ее разудалой жестокостью, не знающей берегов, с ее лукавством и мстительностью, которые копились столетиями, с ее абсолютным презрением к человеческой жизни, бескомпромиссностью, буквально сконцентрированной в его приказчике Архипе. Недаром же помещица Чембулатова говорила доброму соседу: «Служит он у вас, все ничего, а потом возьмет да вас и сожжет...» Но тут - хуже. Усадьба наивного Собакина, который сам не сделал ни одного выстрела по мужикам, уже загорается со всех концов. «- Вот что, барин, - сказал Архип, - давно я хотел тебя поблагодарить... - И, толкнув Собакина, он сел ему на грудь и засмеялся. - Архип, что ты, Архип... - шептал Собакин, стараясь высвободиться, разорвал на Архипе рубашку, царапнул по телу, и Архип словно опьянел и весь налился злобой. Надавив коленом горло, вынул он складной с костяной рукояткой нож, зубами открыл его и, глядя прямо в белые, обезумевшие глаза Собакина, занес и опустил» [2, с. 107]. Когда усадьба пылала, Архип уносился прочь на коне. Никто не поймал его, потому что не изловить вихрь, природную силу, и чем злее она, тем неуязвимее. Она бессмертна, и передается из поколения в поколение. Архип оставил зарезанного барина, мало в чем перед ним провинившегося, гореть на полу усадьбы, оставил глупых поджигателей-мужиков, которых унижал и обкрадывал, как мог, став приказчиком, а теперь еще и обрек их - кого на виселицу, кого на каторгу. И все это он сделал расчетливо и зло, мстя всему миру, самому Господу Богу, и поступил бы так еще сотню раз и не раскаялся бы. Он улетал прочь в еще более страшное будущее, которое не ограничится одними «аграрными иллюминациями», которое потрясет и разрушит весь мир, улетал на легком черном жеребце - Волшебнике. 2. «Сватовство» Рассказ «Сватовство» тоже начинается иллюстрацией небольшого помещичьего мирка бедных дворян Камышиных - придирчивой барыни Лизаветы Ивановны и ее полноватого сынка-недоросля Миши, над которым она то и дело зло посмеивается, причем на людях, чем доводит Мишу до исступления. «… - Что же ты, Миша, молчишь, понять меня не можешь, - голова у тебя дурацкая?» Действительно, голова у Миши, или Михайлы Михайловича Камышина, была в виде огурца - кверху уже. Брови - белые, ресницы и жидкие волосы, как лен, зато толстые щеки и губы, которые Лизавета Ивановна звала не иначе как шлепанцы, краснели от здоровья...» [3, с. 254]. Мать распоряжается сыном, как слугой. Требует, чтобы тот шел смотреть на свинью - как бы не сожрала поросят - и угрожающе прикрикивает на молодого человека. Миша все делает через силу. Единственное, чего ему хочется по-настоящему, это жениться. Строгой матери, которая с особой издевкой частенько называет его «дуралеем», и он все чаще дерзит, хоть и с опаской. Когда поросята подрастают, Мишу посылают с парой из них к соседу-помещику Павале-Шимковскому, земскому начальнику, старику, который живет в Марьевке[3] с сыном Алексеем и дочкой Катенькой, о которой ходят сплетни, что она, как молодая женщина, позволяет себе чересчур многое. Именно Катенька и является предметом вожделения Миши, о ней он грезит, сладко распуская во сне губы… Юный помещик Камышин приезжает к старому Павале-Шимковскому в нелегкое время. Мужики толпятся в прихожей избы, решая вопрос по недоимкам. Кто-то пришел отдать деньги, другие - часть денег, третьи договориться об отсрочке. Старый Павала не выходит, и недовольные мужики гудят в прихожей. Время все то же - канун 1905-го, или он уже наступил, тут и там ходят агитаторы, ветер свободы и самовольства уже тронул Россию, но только не старика-Павалу, который по-барски может и за плеть взяться, коли что не так. Хотя, Павала - человек незлой и степенный, просто он порядок во всем любит. Сам он по-стариковски спит весь день, что бесит мужиков, которые бестолку ждут его часами. «- Нам ждать нельзя, у нас лошади не кормлены, сами есть хотим. Что за порядки - деньги принесли, а он не берет... Разбудить его. Потом отоспится... Будить его, ребята, будить...» [3, с. 258]. Но сон помещика свят. Все его дела решают сын и дочь. Сын Алексей - болезного вида, на него и не смотрят толком, авторитета он не имеет, зато дочь Катенька никому спуска не даст. «…Дверь распахнулась сама, и на пороге появилась полная девушка небольшого роста, красивая русской красотой, насмешливой и ленивой... - Молчать! - сказала она. - Это что еще такое! - Узкие брови ее сдвинулись. На круглой белой щеке чернела маленькая мушка. Мужики сняли шапки, девушка спросила сурово: - Что вам надо? Деньги принесли?» [3, с. 259]. Одних мужиков, простоявших часы, она спроваживает, других зовет, распоряжается всем и вся на свое усмотрение. Но недовольство земским управителем нарастает день ото дня. Именно в такие часы и приезжает в соседское имение Михайла Михайлович Камышин, как часто по имени-отчеству называет его автор для пущей важности. Подъезжая к усадьбе, Миша мельком видит в окне Катеньку, и сердце его упоительно запевает. Мужики просят юного барина о помощи, и Миша помогает им разобраться с квитанциями, потому что сами они читать не умеют. И только потом проходит в избу. Старик Павала наконец-то встал, ест «манную кашку», как он ее любовно называет; Павала рад подарку помещицы - двум поросятам. Два рассказа - «Архип» и «Сватовство» - объединяет не только одна тема - мужицкого бунта, бессмысленного и беспощадного - но и все та же помещица Чембулатова, лишь упоминание о ней. Автор мог бы придумать другое имя, но не стал. Как мы уточняли в предыдущих очерках, Алексей Толстой создал из своих ранних произведений универсальный мир, который он так хорошо знал и любил, мир, вскормивший и вспоивший его, напитавший своими радостями и печалями. Доев свою манную кашку, Павала с досадой говорит Мише: «- А помещицу Чембулатову сожгли и лошадям ее ноги перебили...» [3, с. 261]. Интересное уточнение - о перебитых лошадиных ногах - в рассказе «Архип», где Чембулатова - героиня, этого нет. Но зато мы можем с точностью определить, что и добрый помещик Собакин, убитый так жестоко Архипом, и земский чиновник Павала, и недоросль Михайла Михайлович Камышин - люди одного места и круга, одного времени. Эти нюансы и спаивают воедино два рассказа. Тут и появляется Катенька. Она улыбается Мише, протягивает ему «пухлую маленькую руку»: «- Я вас в окно увидала... Давно у нас не были» [3, с. 261]. Миша млеет от ее прикосновения. Катенька немного прихрамывает, автор не объясняет нам природы ее увечья, но оно не отталкивает Мишу - он влюблен в красивую властную барыньку. Старик Павала, поев манной кашки, набирается сил и к удивлению Миши вопит басом: «Гони их к черту, Катя! Алешка!». Старику далеко за семьдесят лет, он еще «Николаевской» закалки - Николая Первого, разумеется, и при слове «бунт» тотчас становится маленьким смешным жандармом. Он даже требует послать за стражниками. А слово «бунт» с легкой иронией произносит вошедший сельский староста Евдоким Лаптев - «коренастый мужик с черной бородой, в синем кафтане, с глазами чистыми, как цвет воды» - красавец из народа, который служит и своему «низкому» сословию, и барину Павале. У него - Евдокима Лаптева - неожиданно окажется заметная роль в рассказе «Сватовство». Катенька берет за руку Мишу и уводит его в сад - подальше от забот и тревог. Правда, сад - это огород с малиной и крыжовником, но все равно маленький рай, где Мише так отрадно гулять с Катенькой. Тут они и натыкаются на ее брата - Алексея, который сидит у дерева и плачет. Катенька говорит, что пить ему совсем нельзя давать. Оказывается, ее брат - хронический алкоголик, оттого он такой больной и лицом и повадками. Катенька близко-близко садится к Мише, он чувствует ее всю, потом она говорит: «Любить как хочется, Михайло Михайлович». Они подходят друг другу и по происхождению, и по возрасту, и, нет сомнения: молодые люди симпатичны друг другу. Да и во всей степной округе нет никому из них другой пары. Она называет его «мой милый», целует в щеку и убегает. Миша на седьмом небе от счастья. Он и домой уезжает, переполненный до краев счастьем, и все оглядывается с упоением на дом Павалы-Шимковского. Но не все так просто в доме земского чиновника старика Павалы, который уже ни за чем не способен углядеть. Когда он по требованию дочери идет спать, Катенька отправляет своего брата Алексея за вином, а к себе зовет «красавца из народа» - голубоглазого крепыша Евдокима. На братский упрек, что она обещала больше этого не делать, Катенька отвечает: «Все ж Евдоким лучше, чем никто». Вот откуда ее репутация «гулящей барыньки», которой полнится вся округа. Несчастный Алексей и за вином бегает любовникам, и на гитаре для них играет, как менестрель. И горюет в душе за сестру, и сам пьет. Но этот противоестественный порядок вещей должен рано или поздно закончиться. И он заканчивается в тот же вечер - недаром же Павала говорил: «Бунт!» - в их дом вламываются разгневанные мужики во главе с Назаром, главным стихийным бунтарем, и берут строптивую барыньку с полюбовником в заложники. А Миша у себя в имении, предчувствуя скорую помолвку и свадьбу, и все радости тихой супружеской жизни, сладострастно повторяет имя любимой на все лады: «Катя, Катюрочка…» В этом состоянии его и ловит вечно недовольная мать - Лизавета Ивановна. Миша грозно объявляет, что скоро женится. Да на ком же это? - интересуется помещица. «- На Катерине Павала-Шимковской. Вчера я предложение сделал. - На потаскушке!.. Да ты с ума сошел! - Лизавета Ивановна всплеснула короткими ручками и вдруг засмеялась, трепыхаясь всем телом. - Одурел, одурел! Пойду в кухню, расскажу…» [3, с. 271]. Но Миша не хочет слышать ее слов. В адрес матери он с досадой шепчет: «Индюшка!» - и собирается немедленно ехать в Марьевку, к любимой. Он даже не слышит, как его мать и кухарка заливаются смехом от этой новости. Уже на подъезде Миша встречает перепуганного до смерти и словно ополоумевшего Алексея. Тот прячется в кустах. Алексей и сообщает невообразимую весть: «- Сестру и старшину Евдокима связали, посадили в мирской амбар. Живы ли, не знаю... Что с папашей - тоже не знаю» [3, с. 272]. Совсем юный Миша, непривычный ни к какой работе, розовощекий сельский мечтатель, решает спасти возлюбленную. Делает круг по целине и въезжает в село с другой стороны. Тут шумят мужики - у них вече, бунтарская сходка. Бричку Миши они остановили, заговорили зло и весело: прошла ваша воля, барин, теперь наша воля настала. Да не к земскому ли он чай кушать? Пусть ищет другого земского теперь. А дочка его с милым в амбаре спит. Дело ли это, что баба с мужиков деньги берет? Да на сладкое? С Евдокимом водку жрет. Такой бабе веревку на шею да в воду - расправа короткая. Миша пытается вырваться, но ему не дают. Мужики переговариваются: мол, теперь надо друг за дружку твердо стоять. А тут мальчишки гурьбой: «Дядя Назар, говорят, из Утевки стражники едут!» Тут и в Мише проснулась злость, понял он - самое время проявить норов: «Бунтовщики… Сию минуту освободить барышню… Иначе стражниками тебя… стражниками». И все это, захлебываясь слюной, на свою беду он говорит в лицо главному бунтарю Назару. Но Назар громко и зло обращается ко всем: «- Ребята, камышинский барин за стражниками послал, этот самый, - и указал на Мишу...» [3, с. 273]. Еще вчера эти мужики толпились в прихожей, ругались и ворчали на сонного чиновника Павалу и шапки ломили перед его норовистой дочкой. И вот уже они превратились в одного слепого и разъяренного зверя, которого можно натравить на кого угодно. Жилистые руки потянулись к Мише, стащили с брички и бросили на землю. Ударили в лицо раз, другой - понравилось. В считанные минуты его забили кулами насмерть, как животное, а потом крикнули: «Девку, девку давай сюда!» И толпа хлынула к амбару, ворвалась внутрь. «Покрывая все голоса, вылетел из амбара долгий, острый женский вопль. Старуха, гонявшая ребят хворостиной, перекрестилась: - Задавили рабу божью» [3, с. 274]. Вот так же просто и безнаказанно будут давить «рабов божьих» в России через десять с небольшим лет, только на этот раз будут давить миллионами, без разбора, по дикости и варварству, неизжитому, неистребимому, вечному на этой земле. Мишу похоронили не на кладбище, а в саду. Лизавета Ивановна долго была больна. Однажды ночью, зимой, в метель, к ним приехали на постой. Это оказался Алексей и старик Павала, как-то выживший, голова его была обвязана пуховым платком. «- Покушайте, покушайте, - говорила Лизавета Ивановна, - вы бездомные, а мне жить незачем... Оскудели мы... Павала голодными глазами глядел на масло. Алеша молча сидел в тени, щеки его совсем вытянулись и глаза стали огромны. Лизавета Ивановна проговорила трясущимися губами: - Вот как мы с вами сосватали дочку вашу с моим... дуралеем...» [3, с. 275]. 3. Заключение. В очерке Ивана Бунина «Третий Толстой» есть известные строки - признание беглеца Алексея Толстого своему другу и товарищу по перу, такому же беглецу, в Одессе, отбитой белыми у красных: «Бог свидетель, я бы сапоги теперь целовал у всякого царя! У меня самого рука бы не дрогнула ржавым шилом выколоть глаза Ленину или Троцкому, попадись они мне, - вот как мужики выкалывали глаза заводским жеребцам и маткам в помещичьих усадьбах, когда жгли и грабили их!» [1, с. 153]. Представляется невозможным, чтобы Иван Бунин стал оговаривать своего старого приятеля Алексея Толстого, с которым они и дружны были, и ругались и мирились множество раз, вместе оказались в эмиграции, потом дружили семьями и безмерно уважали талант друг друга. Да и само откровение Толстого, наблюдавшего за большевистскими зверствами в России, на тот момент звучит криком его души. Какой бы ни была марксисткой графиня Александра Леонтьевна Толстая, но «Россия, кровью умытая»[4] времен гражданской войны ужаснула и Бунина и Толстого, и бежали они из нее, не желая принять такого рокового перелома в истории своего Отечества. Роман А.Н. Толстого «Хромой барин» (1912 год), написанный за пять лет до переворота 1917 года, поначалу был «революционным», и судьбы героев были таковыми, но позже А.Н. Толстой переписал многое и выбросил эту «дань времени», даже несмотря на то что собирался вернуться в СССР. Модно было писать о революции накануне краха русской цивилизации (и здесь нельзя не вспомнить творчество М. Горького). И все же Горький - человек из толщи народной, а Толстой - потомственный аристократ, хоть и воспитанный в глухой деревне двумя интеллигентами-вольнодумцами. В полной мере он сумел разглядеть звериный оскал народного гнева, копившегося столетиями и нашедшего выход так внезапно и страшно. Как и все произведения, Толстой переписывал «Архипа» и «Сватовство», два дополняющих друг друга рассказа, неоднократно. Рассказ «Архип» был впервые напечатан в «Новом журнале для всех» в 1909 году, «Сватовство» - в литературно-художественном альманахе «Шиповник», в 1910 году. Затем оба рассказа издавались в сборниках «Заволжье» и «Под старыми липами», а было еще издание в Германии накануне возвращения на родину, и, конечно, частые публикации в СССР. Но ни в одном издании не был скрашен упомянутый выше «звериный народный оскал», - нота, взятая предельно высоко, оставалась звучать с первозданной силой. Максим Горький, у которого Алексей Толстой в далеком будущем унаследует пост председателя союза писателей СССР, провозгласил идею «социалистического реализма», но как же страшен реализм молодого Алексея Толстого в обоих этих рассказах и насколько он совсем не социалистический. Нет тут злых капиталистов и купцов, помещиков-мироедов, безжалостных жандармов, как и нет несчастного забитого мужика, над судьбой которого хочется лить горькие слезы. А вот добрый и непрактичный помещик Собакин, зарезанный Архипом, есть, и милая и рассудительная помещица Чембулатова, и совсем уже беззащитный юный помещик Миша Камышин, забитый народными кулаками до смерти. И, конечно, ни за что ни про что удавленная в амбаре «раба божья» Катенька, желавшая земной любви, - ее смерть оставляет на сердце читателя буквально незаживающую рану. И насколько страшны у Алексея Толстого в обоих рассказах «герои из народа» - некий «социалистический реализм наоборот», иными словами, поставленный с головы на ноги. Рассказы «Архип» и «Сватовство» будто намеренно сплетены в один обнаженный нерв, уходящий гораздо глубже современной автору классовой борьбы, новых литературных течений - он уходит в глубину народного тела, через пугачевщину и разинщину, на сотни лет назад, почти в первобытную дикость, открывая силы темные и разрушительные для любой цивилизации, для самой души человека. Ключ к секрету мастерства Толстого-прозаика находим у Б.В. Томашевского: «…чем значительнее выбирается тема, тем длительнее ее действенность, тем более обеспечена жизненность произведения. Расширяя так пределы актуальности, мы можем дойти до «общечеловеческих» интересов (проблемы любви, смерти), неизменных в основе на всем протяжении человеческой истории» [4, с. 118].

About the authors

D. V Agalakov

Samara State University of Social and Education

Email: agalakov07@rambler.ru
Samara, Russia

References

Supplementary files