I.S. TURGENEV OF A.P. SKAFTYMOV (ACCORDING TO THE HANDSCREENED MATERIALS OF THE 1920S)

Full Text

Введение. Для филологов-литературоведов имя А.П. Скафтымова связано прежде всего с именами Ф.М. Достоевского, Л.Н. Толстого, А.П. Чехова, А.Н. Островского и Н.Г. Чернышевского. Специальных работ, посвященных И.С. Тургеневу, у него нет, однако это не означает, что писатель отсутствовал в поле зрения исследователя: о пристальном внимании к нему свидетельствуют рукописные материалы. Они отражают повышенный научный интерес к И.С. Тургеневу в связи с его юбилеем и активную рецепцию тургеневедческих трудов со стороны саратовского ученого-педагога. Если судить по книгам из скафтымовского собрания, молодой преподаватель штудирует монографии П. Сакулина и М. Гершензона 1918-1919-го гг. издания. С основной же частью приуроченных к юбилею работ об И.С. Тургеневе А. П. Скафтымову довелось познакомиться на протяжении 1920-1924-го гг., когда в его библиотеке и в научной библиотеке Саратовского университета друг за другом появляются соответствующего содержания сборники, монографии и пособия1. О заинтересованном знакомстве начинающего учёного с новыми трудами о писателе-классике свидетельствуют многочисленные приметы его целенаправленного читательского восприятия: согласие-несогласие с автором передается и графически, и вербально, названные книги изобилуют разного рода пометками. История вопроса. Впервые несколько страниц из свода рукописных заметок А.П. Скафтымова, относящихся к предметному рассмотрению художественного мира И.С. Тургенева, в извлечениях были опубликованы Е. Куликовой [1, с. 135, 147-149]. Часть «тургеневских» набросков чернового характера вошла в недавнюю публикацию [2, c. 12-55]: выписки из книги С. Родзевича об И.С. Тургеневе, план работы открывшегося в самом начале 1920-х годов толстовского спецсеминара и семь подборок тем для студенческих докладов в нем. Однако, помимо названного, существует еще целый ряд подготовительных материалов по изучению личности и творчества И.С. Тургенева. Попытаемся часть из оставшегося расположить в относительной временнóй и логической последовательности, что будет способствовать, на наш взгляд, пониманию системы исследовательской работы ученого-педагога. Вновь остановимся на записях 1920-х годов. Методы исследования: текстологический, описательный, сравнительный. Результаты исследования. Начнем с подборки под заголовком «Толстой и литературная группа “Современника” 50-х и начала 60-х годов»2. Следует уточнить, что И.С. Тургенев и его сочинения занимают А.П. Скафтымова не только сами по себе, но и в соотношении с фигурой и творениями Л.Н. Толстого, для изучения которого и создавался спецсеминар, поэтому многие записи напрямую или опосредованно адресованы его участникам. В данной подборке научным руководителем собрано около сорока источников по теме (переписка, дневники, мемуары, исследования биографического характера), появившихся в периодических изданиях и сборниках в диапазоне почти сорока лет, с 1883-го по 1922-й гг. Среди них - «Тургенев и Толстой» Б. Скворцова и затем В. Боткина, «Воспоминания о Тургеневе» Е. Гаршина. Заметим, что приведённой формулировке темы вскоре предстоит измениться в следующую: «Ближайшая литературная среда Толстого в раннем периоде его литературной деятельности (группа “Современника” 50-х годов). Островский. Боткин. Дружинин. Тургенев. Чернышевский и другие» [2, с. 51]. Изменения с целью конкретизации, детализации предлагаемого для изучения вопроса коснутся и других тем. Поиск их оптимально выраженной формы особенно заметен применительно к осмыслению психологического анализа: рассмотреть «психологический рисунок» - одно из самых повторяющихся заданий [2, с. 46-53]. Так, обратимся к наброску под заголовком «Проблема авторского субъективизма в творчестве Толстого». Предполагается «сравнить в этом отношении» Л.Н. Толстого, Г. Флобера, Г. де Мопассана, а также Л.Н. Толстого и А.С. Пушкина, Л.Н. Толстого и И.С. Тургенева «и установить художественную индивидуальность Толстого относительно каждого из них. <…> Сравнить с этой точки зрения биографические данные о психологии творчества каждого из этих художников. Портретное письмо в творчестве Толстого (портрет, мимика и жесты)». Отсюда, надо полагать, проистекают такие научные сюжеты в перечне тем, как «литературное влияние Тургенева на Толстого», а также «психологический рисунок» в первую очередь у И.С. Тургенева и Л.Н. Толстого, затем - у Г. Флобера и И.С. Тургенева, у Ч. Диккенса и Л.Н. Толстого, у М.Ю. Лермонтова и Л.Н. Толстого, у А. Марлинского; кроме того, - более локальные темы, сориентированные на изучение отдельных элементов поэтики произведений. Интерес ученого-педагога к раскрытию классиками внутренней жизни героя проявляется уже на начальном этапе становления спецсеминара. «К истории психологического рисунка в литературе» - под таким заголовком воспроизводится содержание статьи С. Аскольдова «Аналогия как основной метод познания», опубликованной в первом номере журнала «Мысль» за 1922-й год. А.П. Скафтымов воспроизводит, в основном пересказывая их, размышления философа, которые ему явно импонируют: «Чужая душевная жизнь постигается опосредствованно, а именно через посредство внешних телесных проявлений. Мы видим чужую душевную жизнь не сквозь её внешние обнаружения, как могли бы выразиться интуитивисты, а именно в них3. <…> Воспринимается именно в деталях, через детали, “ибо более общее и примитивное постижение даётся более простыми формами аналогии”». Внизу страницы, после обозначения того, откуда взята идея, - приписка простым карандашом, скафтымовское резюме: «Тут полнота использования конкретного материала искусства. Психика средствами искусства». А далее А.П. Скафтымов, вслед за автором статьи, реконструирует «механизм» создания психологического рисунка: «Сначала наиболее крупно заметное (в теле). Поэтому и в психике наиболее общее и примитивное (сюда слёзы, <…> разные жесты и прочее). Потом по тончайшим проявлениям мимики лица, по едва уловимым вибрациям голоса угадываются тонкие душевные свойства и настроения». По мысли исследователя, «процесс проникновения в психику через тело, через детали тела, звука, мимики, жеста и прочего» под силу только «реалистическому искусству», в связи с чем называются Л.Н. Толстой, А.П. Чехов и И.С. Тургенев, причём последний уступает тем, кто в действительности идёт вослед: «примитивен, лишь разные наиболее заметные проявления, указывающие в психике на самое общее, без оттенков. Оттенки добавляются, описываются (если он о них знает)». Заметим, что к такому суждению А.П. Скафтымов склоняется на основании соотношения художественных индивидуальностей, что будет как методологически оправданный принцип рекомендоваться и для студенческих научных разысканий [2, с. 46-55]. Вне соотношения словно немыслима и ещё одна распространённая в скафтымовских подборках тема: «Природа в творчестве Толстого». Намечая пути раскрытия по-настоящему живописного образа, исследователь упоминает соответствующие аспекты: «Колорит. Пространство. Приемы [изображения - слово пропущено. - Н.В.] величины фигур, отдалённости и прочего». На этом фоне - ожидаемое: «Природа у Тургенева и Толстого». Однако после этого, возвращаясь к Л. Толстому, намечая, в соответствии с обозначенным, ему присущие «элементы живописных и пластических» особенностей «поэтики пейзажа», исследователь вносит два существенных дополнения: «1) Организация пейзажа внутри себя. 2) Роль пейзажа в организации целого»4. Они оказываются логически оправданным звеном в распознавании феномена образа природы в его живой «толстовской» конкретике, специфика которой открывается благодаря выходу за пределы имманентного рассмотрения: «Интерполяция автора в композиции. Сравнить Гюго, сравнить Бальзак, сравнить Тургенев»5. Природу, художнически воссозданную автором «Записок охотника», предполагается сравнивать с той, что создаёт Л.Н. Толстой в своих «мелких рассказах», [2, с. 50]. К слову сказать, А.П. Скафтымов побуждает студентов анализировать «внутренний состав и генезис» «Записок охотника», а также рассматривать их в контексте «физиологических очерков своего времени» [2, с. 50-55]. В продолжение разговора о скафтымовском И.С. Тургеневе приведём короткую заметку с перечнем работ о писателе. Судя по всему, она появилась не раньше начала второй половины 1920-х годов, поскольку, наряду со столичной «Тургеневианой (1918-1922)» Н. Бродского и орловской «Тургенианой»6 М. Португалова того же года, указывается статья Л. Гроссмана о «Записках охотника» - «Ранний жанр Тургенева» - в составе его книги «От Пушкина до Блока» 1926 года издания. Заметим, что в рукописных материалах А.П. Скафтымова, отражающих его знакомство с юбилейной литературой о писателе, - это единственный случай её специальной фиксации: к части свежих тургеневедческих исследований учёный обращается как к концептуально важному контексту по ходу прочтения книги С. Родзевича [2, с. 30-43], к другой части - при составлении тем семинарских докладов, часть юбилейных трудов с пометками учёного вообще не фигурирует в его рукописных заметках. И в заключение остановимся ещё на одном художественном явлении, притягательном для А.П. Скафтымова как исследователя и научного руководителя: в его «план-раздумье» начала 1920-х годов «К семинарию», среди более чем десятка ранних произведений Л.Н. Толстого, которые задумано разбирать на занятиях, «непрерывно сравнивая с Тургеневым» [2, с. 45], включён рассказ «Три смерти» (1858). В импровизированной обложке из сложенного пополам листа гладкой бумаги, на которой - название рассказа, - пять страничек разновременных7, на наш взгляд, фактографических и аналитических заметок, в том числе, в качестве итога - сравнительно с рассказом И. Тургенева «Смерть» (1848). По всей видимости, они представляют собой попытку собрать воедино имеющиеся черновые материалы и наметить контуры завершения анализа. Следовательно, прочтение толстовского рассказа через призму тургеневского не уходило из поля зрения учёного-педагога на протяжении как минимум двух десятков лет. Разговор начинается, как всегда у А.П. Скафтымова, с изучения источников. Сохранена обширная выписка из письма Л. Толстого двоюродной тетке А. Толстой - о несогласии с впечатлением от главной «мысли» его сочинения: «Вчера я ездил в лес, который я купил и рублю, и там на берёзах распустились листья и соловьи живут, и знать не хотят, что они теперь не казённые, а мои, и что их срубят. <…> На всё законы, которых не понимаешь, а чувствуешь везде эту узду, - везде - Он. Совершенно к этому идёт моё несогласие с вашим мнением о моей штуке. Напрасно вы смотрите на неё с христианской точки зрения. Моя мысль была: три существа умерли - барыня, мужик и дерево». На следующем листке, посвящённом «Трём смертям», обращается внимание на «портрет и поведение барыни в карете» - со ссылкой на Б. Эйхенбаума, и на «описание кареты»: «Каждая вещь кричит о капризном деспотизме ненужного человека», рассматривать это следует сравнительно с «описанием ямской избы», которая в восприятии исследователя - «царство здоровых людей, и их не стесняет умирающий». Дается отсылка к «приёму лирического закругления новелл», который «отмечен Эйхенбаумом. <…> Имеем законченное кольцо. Приём лирической композиции». Однако, подтверждая «внутреннее функционирование» обозначенного приёма, А.П. Скафтымов высказывает своё мнение на сей счёт: «Но этим значение приёма не ограничивается. Соответствие пейзажа такой смерти. Радостность смерти. Цветение жизни около дерева. В смерти крестьянина до некоторой степени роль описания заменяет сон Настасьи. Для Эйхенбаума сон лишь предлог для мелочных самоценных описаний. Сон Настасьи не самоценен, средство для мысли». Исследователь полемизирует с Б. Эйхенбаумом как автором работ о Л. Толстом начала 1920-х годов (приверженность заявленной в них позиции будет закреплена в книге 1928-го года издания «Лев Толстой. 50-е годы»). Отдельно следует сказать о наблюдениях сравнительного характера. Сначала - речь о «Смерти»: «Бесстрастно. Даже с шутками и балагурством. Ничего значительного. Удивление перед тем, с какою безропотностью и даже будничностью принимается смерть». Надо полагать, в равной степени это распространяется на всех героев, перечисленных далее: на Максима, на мужика, который «в овине обгорел», «(ждут и всё)», на мельника («грыжа»), на Авенира Сорокоумова, на старушку-помещицу. У Л. Толстого усматривается другое: «Значительное. В описании смерти берёт: величественное и лично растерянное, претенциозное, самолюбивое. Мужик - простота, покорность перед волей. Законно - напутствие. Великое и будничное. И будничное (сапоги) значительно. Дерево - просто и ясно, красиво». По А.П. Скафтымову, «итогом» соотношения является следующее: «У Тургенева без руководящей мысли, без ответа, как должно. У Толстого - учительство. Как надо и почему так надо. Христианское. <…> Она [барыня. - Н.Н.] гадка и жалка. Мужик [умирает. - Н.Н.] спокойно - “его религия - природа, с которой он жил”. Закон. Не отворачивается, просто смотрит в глаза. “Une brute есть счастье и красота, гармония со всем миром, а не такой разлад, как у барыни”». Выводы. И.С. Тургенев будет появляться в рукописных набросках А.П. Скафтымова и впредь: при выявлении «приёмов характеристики» в военных рассказах Л.Н. Толстого, в узловых точках «программы» лекционного курса, когда требуется высветить индивидуально значимое в содержании и сюжетно-композиционной, стилистической данности толстовских произведений, в связи с размышлениями «о реализме Толстого» и о месте его «среди художников-реалистов». Присутствие И.С. Тургенева в творческом сознании А.П. Скафтымова исследовательски продуктивно. Примечания 1. См. их описание [2, с. 12-29]. 2. Здесь и далее записи ведутся преимущественно на четвертинках стандартных листов, гладких или в полоску, реже - на четвертинках тетрадных страниц, в основном - чёрными чернилами, единично - фиолетовыми или простым карандашом, в половине случаев - на обороте разного рода бумаг, не относящихся к предмету рассмотрения. 3. Здесь и далее подчёркнуто в рукописи. 4. Запись на этом листке ведётся простым карандашом, но оба пункта вставлены чёрными чернилами слева от первоначального текста. 5. Любопытный момент: перед последней фразой нить разговора о толстовском пейзаже прерывается записью о текущих делах: «Вторник 11 сентября 10 утра. Среда в 12 часов в здании Этнографического музея». Этот музей был открыт в Саратове 25 апреля 1920-го года, с 1921-го по 1931-й год он помещался в особняке братьев Шмидт как отдел областного музея. 11 сентября выпадало на вторник в 1923-м и 1928-м годах. Судя по внешнему виду и содержанию записи, её следует отнести к более раннему из этих сроков. Реплика эгодокументального содержания, помогающая датировать скафтымовские наблюдения о существе толстовской поэтики пейзажа, свидетельствует отнюдь не о кабинетной обстановке исследовательского труда, однако учёный, независимо от привходящих обстоятельств, требующих к себе внимания, не утрачивает способности сосредоточиваться на мысли. 6. В рукописи, по аналогии с предыдущей, ошибочно: «Тургеневиана». 7. На оборотной стороне обложки рукой А.П. Скафтымова - последний пункт некоего протокола: «Заявление зам. декана о предложении правления выработать штаты отделения для I-II курсов по новому учебному плану, для III-IV курсов - по прежнему плану» и приписка простым карандашом: «См. схему штатов». Если учесть, что А.П. Скафтымов имел к этому касательство, будучи деканом факультета русского языка и литературы Пединститута, с 1934-го по 1938-й год, то получается, что обращение к «Трём смертям» состоялось в этот промежуток времени. Но это вступает в противоречие и с замыслом работы, и с тем, что, судя по почерку, одна из записей сделана раньше остальных, к тому же, о чём говорит водяной знак, - на четвертушке листа писчебумажной фабрики Свободина и К°, которая после Октябрьской революции была переименована и запасов бумаги которой у университетского преподавателя не было.

About the authors

N. V Novikova

Saratov State University

Email: novikovanv@mail.ru
Saratov, Russia

References

Supplementary files