MY TRUTH, THE TRUTH OF ALL MY BEING...": SELF-CONSCIOUSNESS OF M. TSVETAEVA IN LETTERS TO A. TESKOVA

Full Text

Введение. В современном литературоведении недостаточно фундаментальных исследований эпистолярного наследия М.И. Цветаевой. Письма М. Цветаевой, несмотря на активную работу с ее поэтическими и прозаическими текстами, остаются практически недостаточно исследованными. Чаще всего письма М. Цветаевой становятся объектом лингвистических исследований [3; 4; 5; 9; 13]. Что же касается литературоведческих аспектов исследования, следует особо отметить монографию, которая представляет анализ эпистолярия М. Цветаевой с определенной литературоведческой точки зрения: Н. Капоче «Поэтика писем Марины Цветаевой» рассматривает эпистолярное наследие в аспекте проблемы анализа форм литературности автобиографических текстов, в частности писем, а вместе с тем и разнообразия самих проявлений литературности в этих текстах [8], т.е. как творческую лабораторию, максимально приближенную к художественным текстам. М. Разумовской в монографии «Марина Цветаева: Миф и действительность» удалось выстроить целостный образ поэта посредством ее писем, исходя из того положения, что «письма являются, наряду с лирикой и прозой, самостоятельной частью литературного наследия Цветаевой» [18]. Переписка М. Цветаевой с А. Тесковой в монографии А.А. Саакянц «Марина Цветаева. Жизнь и творчество» [19] освещена фрагментарно. Серьезный научный интерес в связи с избранной проблемой представляет работа Н.О. Осиповой «Творчество М.И. Цветаевой в контексте культурной мифологии Серебряного века» [17], позволяющая увидеть специфику эпистолярного творчества поэта, в котором действуют законы литературного преображения действительности, сотворения «своего мира». Отдельные вопросы переписки М. Цветаевой с разными адресатами затрагивает в своих научных изысканиях В.Н. Крылов [11]. В. Лосская, доктор наук, профессор литературы Парижского университета (Сорбонны), в монографии «Песни женщин: Анна Ахматова и Марина Цветаева в зеркале русской поэзии XX века» говорит об истоках поэтической духовности поэта, о признании и непризнанности, страдании и одиночестве [14]. Все это позволяет нам говорить об актуальности данного исследования. Методы исследования: целостный анализ писем в свете отражения методологии поэтического мышления предполагает обращение к структурно-семиотическому и биографическому методам исследования. Результаты исследования. Понимая, что творчество выдающегося поэта и прозаика ХХ века М.И. Цветаевой «обречено на неисчерпаемость», вдумчивый читатель, о подлинном сотворчестве с которым всегда мечтала М. Цветаева, скажет, что чем больше углубляешься в художественный мир, в мир души и духа поэта, тем острее и тоньше понимаешь, как много тайн и непознанного таит в себе и творчество, и сама личность М. Цветаевой, как каждый раз по-новому вовлекаешься в процесс непрестанного смыслопорождения в триединстве звука-слова-смысла в поэтическом тексте М. Цветаевой [См. подробнее: 1], её прозе, письмах, драматических произведениях. М.И. Цветаева с ей присущим упорством настаивает на предельной честности человека-поэта, пришедшего в мир, чтобы «не узнавать, а сказать» («Поэты с историей…», 1932 [21, Т. 5, Кн. 2, с. 80]), настаивает на праве своего существа выразить свое миропонимание, а потому, порой, «намеренно-резко» подчеркивает: моя правда, мой Пушкин, мой стих. Предельная честность, глубинная правда всего ее существа всегда, во всем и со всеми проявляется на протяжении всей её творческой и личной жизни. Неслучайно один из очерков 1932 г. она назвала «Искусство при свете совести». Если и можно говорить о заказе времени поэту Цветаевой, то время само, по убеждению поэта, выбирало именно ее для написания конкретных произведений: заказ времени «у меня оказался приказом совести, вещи вечной» («Поэт и время», 1932 [21, Т. 5, Кн. 2, с. 18]). По мысли И. Бродского, «…Цветаева-поэт была тождественна Цветаевой-человеку; между словом и делом, между искусством и существованием для неё не стояло ни запятой, ни даже тире: Цветаева ставила там знак равенства. Отсюда следует, что прием переносится в жизнь, что развивается не мастерство, а душа, что, в конце концов, это одно и то же. До какого-то момента стих выступает в роли наставника души; потом - довольно скоро - наоборот» [6, c.105] (курсив - наш). Такая М. Цветаева с бунтарской невмещаемостью, неструктурностью в утвердившейся системе творчества, ценностей и отношений, с парадоксальным мышлением, отвергающим стереотипы и открывающим новые и неожиданные смыслы в привычном слове и восстанавливающим изначальные глубинные в нем смыслы и пласты общечеловеческой культуры, вовлекает собеседника в письме, в стихе в непосредственный диалог, в процесс непрестанного смыслопорождения. М. Цветаева в разные годы в письмах, очерках неоднократно подчеркивала свою главную задачу: вслушаться - верно услышать и восстанавливать. Она обращается к потомкам, к будущим читателям: «Моим стихам…настанет свой черед», «Тебе через сто лет» и др. Неудивительно, что эмигрантская критика не просто не жаловала, а категорически отвергала её как поэта и как личность, язык ее мировосприятия, свое мнение-суждение возводя в абсолют. Критика во главе с Г. Адамовичем откровенно признавалась, что язык произведений М. Цветаевой недоступен не только широкому читателю, но и им самим. В начале ХХ в. рождалось новое образотворчество, новое поколение поэтов, многообразие ярких творческих индивидуальностей, открыто, дерзко выражающих личностное. И.В. Кудрова замечает: «…экстатическое мировосприятие - вовсе не поза, а просто другая органика, имеющая все права на художественное воплощение, - это ему (Адамовичу) так и не пришло в голову» [12, c. 175]. М. Цветаева и не ожидала другой реакции критики на себя и свое творчество. В письме к А. Тесковой 8 июня 1926 г. она с горечью написала: «Ни одного голоса в защиту. Я удовлетворена» (курсив - М.Ц.). И чуть раньше 9 мая этого же года: «…Laisser dire» (Пусть говорят) [20, с. 32, 31]2. В стихотворении 1934 года «Вскрыла жилы…» М. Цветаева сказала весьма определенно о тех, кто не способен воспринимать смысл Слова: «…мимо / Невмещающих ушей людских неостановимо, / Невосстановимо хлещет стих…» [21, Т. 2, с. 315]. Диалоги с духовно близкими современниками в письмах - переписке рождали ответно поэтические строки о сущностном для поэта. Установка на слуховое восприятие жизни, лингвистическая интуиция, отрицание стереотипов, всяческих норм, подавляющих индивидуальность и уникальность личности, свойственные М. Цветаевой, проявились в самом начале ее жизни. Дерзкое самоутверждение поэта было органичным осуществлением ее человеческой природы, ее органики, художественной натуры. М. Цветаева на протяжении всей жизни преодолевает (испытывая внутреннюю потребность и необходимость постоянного преодоления): а) замкнутость времени («мимо времени родилась», «Время! Я тебя миную…»); б) ограниченность пространства (любое пространство для неё тесно); в) язык как лингвистическую определенность; г) национальные границы, раздвигая их и утверждая общечеловеческие ценности во имя единения людей. Наделенная особым отношением к слову-звуку, М. Цветаева уже в юности осознавала невозможность отречения от своего пути - с последующим обретением авторефлексии и с ярко выраженной способностью к самоидентификации. Она утверждает триединство звука - слова - смысла. Слово поэта вбирает в себя не только многоголосие извне, но и многоголосие собственной души. М.В. Ляпон отмечает: «Словотворчество Цветаевой - опыт преодоления деспотизма языка, а также отпечаток рефлексии над феноменом «язык», который Цветаева воспринимает и использует прежде всего как материю смысла, утверждая собственную философию глобальных языковых значений и пренебрегая условностями нормы» [15, c. 9], она «дала новую семантику, которая нуждалась в новой фонетике» [10, c. 430]. В письме к П.П. Сувчинскому летом 1926 года М. Цветаева писала: «Никакого мировоззрения-созерцания. Миро-слушанье, слышанье, ряд отдельных звуков. Может быть, свяжутся. Не здесь» [21, Т. 6. Кн. 1, c. 321] (курсив - М.Ц.). Поэту не единожды приходилось объяснять свое видение и свое понимание творчества в ответ на претензии и непонимание всех окружающих. В актуализации для себя своего, главного, сущностного прочитывается настойчивое стремление разграничить внешнее и внутреннее, вечное и сиюминутное. Внешнее пространство, по убеждению М. Цветаевой, разорвано, расколото, тесно, и только пространство внутреннее, вбирающее в себя истинное, подлинное, - целостно. Драматизм же был в том, что именно от критиков, руководивших журналами, различными изданиями, зависела для М. Цветаевой в эмигрантский период возможность опубликоваться, что усугубляло и без того весьма сложное материальное положение семьи. Именно переписка как диалог с близкими по душе и духу людьми позволяла М. Цветаевой: а) сохранять звуковое и смысловое «неодиночество»; б) быть понятой адресатом по сути и смыслу творчества и драматичным событиям реальной жизни и отношений. Слово для М. Цветаевой было реальностью самоценной. Одержимость словом и неудержимая стихия слова проявляла себя не только в поэтическом творчестве, но и в письмах, в которых энергия слова отличается своим высокой степенью проявления. К жанру письма М. Цветаева обращается по целому ряду причин: а) любимый вид общения - переписка; «Письмо как некий вид потустороннего общения менее совершенно, нежели сон, но законы те же. Ни то, ни другое - не по заказу» [21, Т. 6. Кн. 1. c. 225]; б) в письмах реализуется потребность и открывается возможность вслушиваться в мир внутри себя для открытия в самопостижении себя нового, неожиданного, письмо становится исповедью; в) будучи уединенным монологом, письмо осуществляет диалог - встречу - на расстоянии, представляет авторскую модель мира; г) переписка становится источником творческих исканий, включается в поэтическое творчество, сама во многом являясь творческим процессом; д) письмо как уникальная возможность быть откровенной, предельно искренней со своим адресатом - близким по духу - читателем - «похожим», перейти от быта к Бытию; е) письма позволяют услышать отклик, сочувствие, соучастие, понимание; ж) они способствуют возрождению и осуществлению диалога с адресатом, с которым была утрачена духовная связь в эмигрантский период. Каждое письмо к ее многочисленным адресатам обретало художественный облик и выражало ее миро-слушанье и миропонимание. Мысли и «события» писем получали развитие и звучали в очерках, стихах, поэмах, драматических произведениях. Быт и Бытие, внешнее и внутреннее, реальность и творчество, свое и чужое, поэты и не-поэты в их противостоянии - то, что составляет содержание цветаевских писем: в одних быт «торжествует», отнимая время и силы у творчества, в других - уходит прочь, уступая вдохновению, лирике. Особую значимость письма М. Цветаева выразила не только в самих письмах к духовно близким собеседникам, но и в стихах: «Так писем не ждут, / Так ждут - письма. / Тряпичный лоскут, / Вокруг тесьма… / И счастье. И это всё…» (курсив - наш) [21, Т. 2, c. 217]. Примечательно, что и поэму «Новогоднее» (на смерть Р.М. Рильке) М. Цветаева тоже называла «Письмом». Переписка Цветаевой с чешской писательницей Анной Антоновной Тесковой длилась достаточно долгое время: с ноября 1922 года по июнь 1939 года. Любая переписка (пишут друг другу) включает в себя письма обоих адресатов. Мы же обратимся к письмам Цветаевой, которые ярко представляют характер диалога-сотворчества двух близких по духу людей. По содержанию писем поэта можно воссоздать основу писем чешского друга, ибо мысли, чувства, точка зрения адресата, «чужое слово» живут в структуре цветаевского текста. М. Цветаева так охарактеризовала свои отношения с Анной Антоновной: «…очаровательное внимание души к телу» (№17, 28 октября 1925 г., с. 28). Осмысляя значимость переписки М. Цветаевой с А. Тесковой, М. Разумовская пишет: «…мудрая чешка, на много лет старше ее, осторожно и благотворно оказывала влияние на жизнь писательницы: она умела подбодрить её, незаметно и тактично помочь. Может быть, письма А. Тесковой, проникнутые участием, материнской заботой и теплотой, особенно способствовали тому, что М. Цветаева, опять и опять, находила силы для преодоления всех трудностей и катастроф; может быть, жизнь Цветаевой не пришла бы к ужасному концу в Елабуге, если бы Анна Тескова была поблизости» [18, с. 181]. Снимем наивность последнего замечания и согласимся с точностью определения характера отношений двух адресатов: «Только с очень большим человеком можно быть самим собой, целым собой, всем собой», - пишет М. Цветаева Саломее Андронниковой-Гальперн в письме от 15 июля 1926 г. [21, Т. 7, Кн. 1, c. 100]. Письмо обретает качества дружеского письма, духовного послания. Мозаичность структуры, раскованность и свобода, непреднамеренность переходов от одной темы к другой, перебои в развитии темы, недоговоренность, намеки и «домашняя» семантика, - все это, думается, свойственно письмам М. Цветаевой, органично и ее поэтике. В письмах осуществляется разговор-диалог с отсутствующим собеседником. Для поэта - это воображаемый собеседник, созданный по образу и подобию ее мечты, по законам мифа. Сама творит М. Цветаева и сюжет отношений с адресатом своих писем, перед которым исповедуется и которого приглашает к такой же исповеди, к пониманию своего «Я». Характерно ее признание в письме к А. Тесковой от 30 декабря 1925 г.: «Я не люблю жизни как таковой, для меня она начинает значить, т.е. обретать смысл и вес - только преображенная, т.е. в искусстве. Если бы меня взяли за океан - в рай - и запретили писать, я бы отказалась от океана и рая. Мне вещь сама по себе не нужна» [№20, 30 декабря 1925, c. 30] (курсив - М.Ц.). Письма поэта к А. Тесковой пронизаны главной цветаевской мыслью, выражающей её мировосприятие в системе антитез: быт и Бытие, тело - душа, внешнее - внутреннее, видеть - слышать, горизонталь - вертикаль. Мыслью о желании «уйти в тетрадь», во внутреннее пространство Души, снять тяготеющие ее бытовые проблемы («я люблю вертикаль» (№23, 8 июня 1926 г., с. 32)). Основные в названных письмах темы: одиночество, процесс творчества, отношения с издателями, о современниках, о себе как читателе, о своем читателе, Россия, быт, евразийство и С. Эфрон, Чехия, будущее детей и др. Письма М. Цветаевой к чешскому другу воссоздают атмосферу семьи, яркую культурно-историческую панораму эпохи, мироощущение поэта в эмигрантский период, обращенность в себя, в оставленную ею Россию, рисуют портреты самых разных людей. Читая эти письма, мы узнаем, каким был дом в Трехпрудном переулке, какие книги и какие люди оставили глубокий след в ее душе навсегда.; только одни эти письма к А. Тесковой наглядно вычерчивают сюжет трагической жизни поэта: от светлого чешского периода - к ситуации, когда «выбора не было», «сейчас уже - судьба» (№ 20, c. 30). В письме к О.Е. Колбасиной-Черновой от 11 декабря 1924 г. М. Цветаева поделилась первым впечатлением от очного знакомства с А. Тесковой: «Жду визита одной чешки - пожилой и восторженной, которая пригласила меня читать лекцию о чём я хочу в Карловом университете 7 мая 1925 г… Жаль, что она не акушерка!3 С деловым (у Достоевского - умным) человеком и поговорить приятно… Если она лирически спросит, чего бы я хотела, я отвечу: «Козы для ребенка и няньки для меня». - Это вместо тридевяти царств-то!..» [21, Т. 6, Кн. 2, с. 369]. Речь идет о первом впечатлении о человеке, но оно оказалось тонким и точным, что и определило столь длительную переписку. Ощущение волшебства, сказки, которое возникло у М. Цветаевой при первой встрече с А. Тесковой, никогда не покидало ее при общении с ней. В предпочтении М. Цветаевой не-встречи, нежели встречи, возможно, переписка не была бы столь длительной, но встретились в переписке два духовно близких человека, что весьма существенно. Перенося методологию поэтического мышления в прозаический текст, М. Цветаева как истинный художник перевоплощает жизнь «всезрячими очами своего чувства» и создает свой мир - «мир Души»: «Мне во всем - в каждом человеке и чувстве - тесно, как во всякой комнате, будь то нора или дворец. Я не могу жить, т. е. длить, не умею жить во днях, каждый день, - всегда живу вне себя. Эта болезнь неизлечима и зовется: душа» [21, Т. 6, Кн. 2, с. 380]. Жизнь вне себя - жизнь Души - автономна, событийна, определена системой смысловых доминант. Письма к Тесковой - важный сегмент внутреннего пространства М. Цветаевой, открывающий глубину ее поэтико-психологического состояния - состояния человека, находящегося «вечно на людях, среди разговоров, неустанно отрываемая от тетради», не любящего жизни как таковой («Страшно не нравится жить» (№20, 30 декабря 1925 г., с. 30)), признающего преображенную жизнь - в искусстве. Внутренне пространство - пространство самосознания, в котором события и факты действительности, сюжетность реального и фикциального миров получают философское осмысление, а образная система писем предстает как поэтическая и также, как и в поэзии, выражает ментальность автора. Внутренне пространство интересующих нас писем вводит читателя в пространство географическое (Чехия - Россия - Франция), природное (океан, море, лес, дорога, гора), пространство творчества, духа. Время предстает как время бывшее, небывшее, несбыточное. В письме М. Цветаевой от 1 октября 1925 г. читаем: «… не хочу жалеть небывшего, а радостно вспоминать бывшее…» (курсив - М.Ц.) (№ 14, с.26). Бывшее, о котором так радостно и светло вспоминается, - Чехия, Прага (страна дорога и тем, что она - место рождения сына Георгия (Мура) Эфрона в 1925 г.). «Как я хочу в Прагу! Сбудется?? Если даже нет, скажите: да! В жизни не хотела назад ни в один город, совсем не хочу в Москву (всюду в России, кроме!), а в Прагу хочу, очевидно пронзенная и завороженная. Я хочу той себя, несчастно-счастливой, - себя - Поэмы Конца и Горы, себя - души без тела всех тех мостов и мест. (NB! Вот и стихи: Себя - души без тела Всех тех мостов и мест, Где я ждала и пела, Одна как дух, как шест. Себя - души без тела Всех тех мостов и мест…)» (№15, с. 47-48). Письмо это написано 12 декабря 1927 г. в Медоне. Там же М. Цветаева в июне 1931 г. напишет пронзительное, полное горечи, стихотворение «Страна» как развитие и углубление душевного состояния, выраженного в письме к А. Тесковой: Можно ли вернуться В дом, который - срыт?.. Той, где на монетах - Молодость моя - Той России - нету, - Как и той меня [21, Т. 2, с. 290-291]. И только будущее сына связывает она с Россией («Нас родина не позовет!») и обращается в «Стихах к сыну» (1932): Ни к городу и ни к селу - Езжай, мой сын, в свою страну, - В край - всем краям - наоборот! - Куда назад идти - вперед Идти, - особенно - тебе, Руси не видывавшее Дитя моё… Езжай, мой сын, домой - вперед - В свой край, в свой век, в свой час, - от нас - В Россию… (курсив - М.Ц.) [21, Т. 2, с. 299]. Эти мысли и настроения рождались в М. Цветаевой в чешский период, навеяны они остротой утраты прежней России, природой и атмосферой в Чехии 20-х гг. и, безусловно, нашли отражение в переписке с А. Тесковой. Но когда Чехия была оккупирована гитлеровской Германией, М. Цветаева (как и Бунин, например) возлагает большие надежды на Россию: «До последней минуты и в самую последнюю верю - и буду верить - В Россию: в верность её руки. Россия Чехию сожрать не даст». И далее: «Мне сейчас - стыдно жить. А так как в стыде жить нельзя… - Верьте в Россию!» (№ 122, 24 сентября 1938 г., с. 141). Глубоко и остро переживая трагические дни «своей страны», «родной страны» Чехии, её «ужасное время», поэт чувствует её «свободным духом, над которым не властны - тела» (№120, 23 мая 1938 г., с. 137), и создает замечательный цикл «Стихи к Чехии», содержание которого многозначно и рождает в читательском сознании множество смыслов. В письмах к А. Тесковой (как, впрочем, и к другим адресатам) М. Цветаева называет себя пешеходом, который от зрелищ и сборищ устает, предпочитает уединение и ходьбу, не водную стихию, а лес и деревья, и создает «Оду пешему ходу» (1931-1933). В одном из писем (№23, 8 июня 1926 г., с. 32) тому же адресату читаем: «Океан. Сознаю величие, но не люблю (никогда не любила моря, только раз, в первый раз - в детстве, под знаком пушкинского: «Прощай, свободная стихия!») <…> Она свободная, а я на ней - связанная. Свобода моря равна только моей несвободе на нем. Что мне с морем делать? Глядеть. Мне этого мало. Плавать? Не люблю горизонтального положения… Я люблю вертикаль: ходьбу, гору…». C горизонтальным положением на море ассоциируется у М. Цветаевой ее состояние в быту, ибо быт, если ему подчиниться, лишает поэта (да и не только) саморазвития, устремленности к высотам духа, ослабляет в нем дар преображения действительности, без чего нет поэта. М. Цветаева убеждена: «Все поэту во благо, даже однообразие (монастырь), все кроме перегруженности бытом, забивающим голову и душу. Быт мне мозги отшиб!» (№ 72, 31 августа 1931 г., с. 79). Почти в каждом письме - о процессе творчества, его результатах - конкретных художественных текстах, о творческих связях и встречах, о проблеме читателя, контактах с издателями, яркими штрихами рисует М. Цветаева портреты литераторов и издателей, знакомит с содержанием критики. Духовно близкому себе человеку она высказывает свое отношение к процессу работы и ее итогу: «Настоящее вещи - когда она пишется. Дописано - прошло. Самостоятельное существование вещи вне меня - вот цель и итог…» (№ 24, 8 июня 1926, с. 32). Это убеждение рассчитано на отклик читателя, иначе вещь не становится вещью для всех («прохожих - похожих»). Уже в стихотворении 1918 года «Закинув голову и опустив глаза…» прозвучала мысль о самостоятельности написанной вещи, ибо Голос перегоняет биографию: «…А голос голубем покинув грудь, / В червонном куполе обводит круг» [21, Т. 1, Кн. 2, с.75]. Через многие письма к А. Тесковой проходит сквозная тема: одиночества и разрыва с читателем, и объяснение этого разрыва - своей невмещаемостью, а потому вытесняемостью из людского круга. «Все меня выталкивает в Россию, в которую, я ехать не могу. Здесь я не нужна. Там я невозможна» (№ 67, 25 февраля 1931 г., с. 76). Далее это трагическое умонастроение поэта только углубляется. Усугубляется оно и ее одиночеством из-за разлада внутри семьи. «Стихов моих нигде не берут, пишу мало и без всякой надежды, что когда-нибудь увидят свет. Живу как в монастыре или крепости - только без величия того и другого. Так одиноко и подневольно никогда не жила» (№ 87, 26 мая 1934 г., с. 97). Так одиночество-страдание формируется в смысловую доминанту творческой системы поэта. Подчеркивая особую интимность своего письма как откровения послание от 24 сентября 1926 г. М. Цветаева начинает как бы с заголовка - крупными буквами: «ДЛЯ ВАС ОДНОЙ» и далее признается: «…я не люблю его (внешнего), не считаюсь с ним, не отдаю ему должной важности и с него ничего не требую. Все, что я люблю, из внешнего становится внутренним, с секунды моей любви перестает быть внешним, и этим опять-таки, хотя бы в обратную сторону, теряет свою «объективную» ценность. Так, например, у меня есть с моря, принесенный приливом или оставленный отливом, окаменелый каштан - талисман. Это - не вещь. Это - знак. Чего? Да хотя бы приливов и отливов». В письме (№83) от 11 декабря 1933 г. мы находим, на наш взгляд, объяснение себя своей природой - происхождением. Воспитанием: «…Точно кто-то меня с детства заколдовал: не любить ничего преходящего, кроме вечно возвращающегося преходящего природы» (с. 92). Неожиданное заявление делает М. Цветаева чуть раньше, в этом же году 7 марта (№ 80): «…И вообще я человек вне-церковный, даже физически: если стою - всегда у входа, т.е. у выхода, чтобы идти дальше» (с. 89) (курсив - М.Ц.). У выхода как входа в решение новых вопросов, в процесс постижения сути, изначального, глубинного, непреходящего, дальнейшего самопостижения. Еще одной смысловой доминантой в системе эпистолярного наследия, адресованного А. Тесковой, стала потребность уединения. Страдая от неизменных обстоятельств житейского неустройства (в одной комнате вынуждены ютиться вчетвером; отсутствие письменного стола), Цветаева сетует на самое страшное: отупление души, на неведомый, медленный, но верный процесс, что снедает поэта в череде будничных дней: «…именно на чувства нужно время, а не на мысль. Мысль - молния, чувство - луч самой дальней звезды. Чувству нужен досуг, оно не живет под страхом… Чувство, очевидно, более требовательно, чем мысль. Либо все, либо ничего. Я своему не могу дать ничего: ни времени, ни тишины, ни уединения: я всегда на людях… Чувство требует силы… Виновата (виноватых нет) м. б. я сама: меня кроме природы, т. е. души - ничто не трогает, ни общественность, ни техника, ни-ни…» (№35, 12 декабря 1927 г., с. 47). «Я всегда на людях…»: М. Цветаева всегда подсознательно стремилась быть «на людях» - свойство, очень давно в ней проявившееся, свидетельствующее о внутренней невозможности жизни без людей и интенсивного общения с ними. «Либо все, либо ничего» - требование максимума, абсолюта отношений, особенно в тяжелые моменты, когда возникает острая необходимость полноты понимания, сочувствия и действия, полноты человеческой дружбы и любви, чтобы кто-то взял на себя часть ее ноши, жизненных тягот, забыв о своих, потому что только так можно «жить жизни других». При этом, всегда находясь на людях, она была устремлена к уединенности, чтобы творить, дать волю чувству, жить жизнью Души, двигаться дальше. 1 января 1932 г. М. Цветаева отправила А. Тесковой печальное поздравление с грустной «арифметикой»: в этом году исполнилось десять лет, как она уехала за границу, семь лет пребывания во Франции, где, по ее словам, она остыла сердцем, постоянно натыкаясь на равнодушие: французов, целиком занятых собой, и русских, не понимающих ее стихов. Во Франции, утверждала она, выросла и отошла от нее дочь; больше в жизни ничего нет, кроме нуждающегося в ней на будущие семь или десять лет сына, а дальше - «я уже на земле никому не нужна». На пороге своего сорокалетия она не ставит точку на этих словах, а продолжает фразу: «… м.б. тогда и начнется моя настоящая: одинокая и уединенная жизнь, которая у меня кончилась с семнадцати лет» (№76, 1 января 1932 г., с. 82). В движении «дальше» М. Цветаева, находясь в эмиграции, переходит от лирики к прозе и объясняет в письме к А. Тесковой (№ 82, 24 ноября 1933 г.) причины и смысл этого перехода: а) стихов, которые пишутся «семьями, циклами, вроде воронки и даже водоворота» «нигде не берут» (с. 90), т.е. не печатают; б) до читателя они не доходят. И это при том, что М. Цветаева никогда не переставала писать стихи, о чем она в разные годы пишет А. Тесковой: «…я из стихов не выходила» (№72, 31 августа 1931 г., с. 80). «Пишу стихи - лирические..., был ряд стихов к Пушкину (весь цикл называется «Памятник Пушкину») - Ода пешему ходу - Дом (автопортрет) - сейчас Бузина…». И далее: Но «всё остается в тетради» (№73, 14 сентября 1931 г., с. 80). «Стихи идут настоящим потоком, - читаем в письме от 22 мая 1939 года, - сопровождают меня на всех моих путях, как когда-то ручьи. Есть резкие, есть певучие, - и они сами пишутся» (№132, с.158). Цветаева 24 ноября 1938 г. просит А. Тескову прочесть её стихи о Чехии чешским поэтам, и «вообще своим друзьям - чтобы знали - что есть один бывший чешский гость, который добра - не забыл» (№126, с. 146). Так сложилось, что во Франции издатели стихи Цветаевой «не брали» и не только потому, что малопонятны критикам («…Всякий хочет 1 попроще, 2 повеселее, 3 понаряднее» (№67, 25 февраля 1931 г., с. 74), но чаще по идеологическим и политическим причинам: из-за приветственных слов в адрес советского поэта В. Маяковского, евразийства С. Эфрона, из-за тематики и т.п. «…Перекоп (поэму гражданской войны) - никто не берет, правым - лева по форме, левым - права по содержанию…» (Письмо без адреса и даты, осень 1929 г., с. 69). Более активно печаталась М. Цветаева в Чехии, и это был в творческом плане счастливый период. Она обрела возможность публиковать не отдельные стихи, а целый сборник. В третий день Пасхи 1927 года она в радостном состоянии духа пишет о «неожиданном везении»: вышла в свет её книга «После России»: «…Я в этом названии слышу многое. Во-первых - тут и слышать нечего - простая достоверность: всё - о стихах говорю - написанное после России. Во-вторых - не Россией одной жив человек. В-третьих - Россия во мне, не я в России… В-четвертых: следующая ступень после России - куда? - да почти что в Царство Небесное! А в общем название скромное и точное» (№31, с. 42). Цветаева раскрывает смысл названия сборника, смыслопорождающую функцию слова и взаимоотражения слов в поэтическом тексте. Она сообщает А.Т., что в чешский период ею написаны также «Молодец», «Тезей», «Крысолов», «Поэма Горы», «Поэма Конца» и др. Свобода творчества, возможность напечататься и выйти к своему читателю давали надежду, что ее не забыли как поэта с её правдой, предельной честностью, с её Словом, в котором выразилось её мировосприятие, её парадоксальное мышление. Слово, полагаем, следует рассматривать не только как знак идеи, а как поступок уникальной личности в сложнейшие времена. Испытывая мучительную тоску по Родине, по родным просторам, М. Цветаева жила памятью о России, Москве, детстве и юности, доме в Трехпрудном, страстной мыслью о своем, родном, читателе. Вот почему «Оборот назад» - закон цветаевской жизни (№106, 7 июня 1936 г., с. 120). Эмиграция сделала поэта прозаиком. Кроме лирической прозы (автобиографической, дневников, очерков, критики, писем) М. Цветаева занимается в 1930-е годы переводами. Она сообщает Анне Тесковой и другим адресатам о переводах произведений Пушкина на французский: Песни из «Пира во время чумы», «Пророка», «К няне», «Для берегов Отчизны дальней», «К морю», «Заклинание» и др.; о создании прозы «Мой Пушкин» (с утверждением права на своего Пушкина, на свое прочтение) и цикла «Стихи к Пушкину» (1931), которые в письме от 2 января 1937 г. поэт характеризует как «страшно-резкие, страшно-вольные, ничего общего с канонизированным Пушкиным не имеющие, и все имеющие - обратные канону. Опасные стихи…» (№111, с. 128) (курсив - М.Ц.). В 30-е годы, когда началось новое осмысление личности и творчества великого классика, вошедшего в сознание М. Цветаевой с детства, ее взгляд открывал неисчерпаемого Пушкина, всегда современного для любой эпохи и любой страны. В письмах к А. Тесковой М. Цветаева вводит адресата в круг своего чтения, знакомит с новыми для собеседника людьми: поэтами Сонечкой Голидей, Николаем Гронским, Аллой Головиной, Анатолием Штейгером; рисует портреты поэтов-современников (К. Бальмонт, М. Волошин, М. Кузмин, Б. Пастернак и др.). Любопытно и категорично ее отношение и суждение о И. Бунине. М. Цветаева размышляет об истории России, о царской семье, делится воспоминаниями о детстве, об атмосфере в доме в Трехпрудном переулке. Ранее в стихотворении «Рассвет на рельсах» (1922) поэт свою созидательную функцию видит в необходимости восстановления сущего, глубинного. … Во всю горизонталь - Россию восстанавливаю! «…Ведь это я - восстанавливаю», - пишет М. Цветаева, вспоминая детство (№ 96, 23 апреля 1935 г., с. 106) как целый мир, и это вечно, непреходяще и потому: чем дальше, тем острее и тоньше эти воспоминания: «… это был целый мир, вроде именья, и целый психический мир - не меньше, а м.б. и больше дома Ростовых, ибо дом Ростовых плюс еще сто лет. В 1909 году - девочкой - я писала: Засыхали в небе изумрудном Капли звезд - и пели петухи… Это было в доме старом, в доме - чудном… Чудный дом, наш дивный дом в Трехпрудном - Превратившийся теперь в стихи! Это я писала, еще будучи в нем, но уже зная, чуя…» (№ 102, 20 января 1936 г., с. 114), предвидя трагические события. Разрушен не только дом («снесли на дрова»), слому подвергся весь прежний мир, память о котором живет в душе поэта. Эти два письма, по существу, восстанавливают историю жизни Марины до отъезда из России, мир ценностей семьи. В сюжете цветаевских писем А. Тесковой становится очевидной приближающаяся трагическая развязка. Уже в марте 1936 г. М. Цветаева говорит о неотвратимости отъезда-возвращения в Россию: «Живу под тучей - отъезда… Чувствую, что моя жизнь переламывается пополам и что это её - последний конец. Завтра или через год - я все равно уже не здесь… Кроме того, одна я здесь с Муром пропаду…» (№ 105, 29 марта 1936 г., с. 118). И уже в дни отъезда в июне 1939 г. Марина пишет Тесковой два последних письма: «…Спасибо за ободрение, Вы сразу меня поняли.., но выбора не было: нельзя бросать человека в беде, я с этим родилась, да и Муру в таком городе как Париж - не жизнь, не рост…» (№134, 7 июня 1939 г., с. 160). «…А самый счастливый период моей жизни - это - запомните! - Мокропсы и Вшеноры, и еще - та моя родная гора… Сейчас уже не тяжело, сейчас уже судьба…» (№135, 12 июня 1939 г., с. 161). Своему чешскому другу Цветаева посвящает небольшой цикл «Деревья» (5.09.1922 - 9.05.1923). То состояние, в котором она пребывала во время работы над циклом, было близко к отношениям с Тесковой. Стихию обновления, духовности Цветаева всегда чувствовала в природе деревьев. Девять стихотворений этого цикла невозможно отнести непременно к пейзажной лирике. Деревья воплощают все стихии одновременно: света, огня, воды, являясь символом высвобождения духа из-под земной оболочки. Деревья - это убежище, тепло, вечная жизнь, они противопоставлены человеческой жизни, в которой ощущается разорванность между небом и землей. А дерево, как и Гора - это низ неба и верх земли, это вертикаль. «О многом напишу, о чем не могу написать никому», - признается М. Цветаева 2 июля 1935 г. (с. 108). Полное доверие к Анне Тесковой Марина Цветаева объясняет в письме от 27 января 1932 г.: «Мы с Вами люди одной породы, без всякого иносказания: горной. Люди гор. Суровые…» (с. 84). Для поэта ее диалог с чешской писательницей - источник для творчества, для преодоления быта и утверждения Духа, Бытия. И потому все возвращает её в Чехию (№128, 26 декабря 1938 г.). Бесконечно признаваясь в любви к А. Тесковой, благодаря её за добро, поддержку и глубокое понимание души поэта, М. Цветаева пишет: «С Вами мне легко. - Вы не замечаете быта…» (№9, 3 мая 1925 г., с. 24); «Вы из того мира, где только душа весит…» (№14, 1 октября 1925 г., с. 26); «…От всей души хочу Вас, к Вам, быть с Вами. У меня с Вами покой и подъем» (№29, 15 января 1927 г., с. 39); «Моя мечта (пока несбыточная) когда-нибудь приехать к Вам погостить: побыть собой» (№31, Третий день Пасхи 1927 года г., с. 43) и др. В одном из последних писем (31 мая 1939 г.): «…Но где бы я ни была - всю (оставшуюся) жизнь я буду скучать по Вас, без Вас, которые для меня неразрывны с моим стихотворным потоком» (№133, с. 158). Перед возвращением на родину 7 июня 1939 года Цветаева признается: «Так, как Вы, меня - никто не любил» (№134, с. 160). Для М. Цветаевой А. Тескова не только духовно и душевно близкий человек, ей было дорого материнское к ней отношение, соучастие во всех перипетиях жизни поэта и её семьи. М. Цветаева так объясняет свое психологическое состояние: «…А главное - росла без матери, т.е. расшибалась обо все углы (угловатость - всех росших без матери во мне осталась. Но - скорей, внутренняя. - И сиротство.) (курсив - М.Ц.) (№106, 7 июня 1936 года, c.120). И всегда Цветаева сама - объект своего исследования. Проявляя предельную честность в самопознании и постижении себя, она четко обозначает значимость самовыражения и причинно-следственные обоснования. Выводы. Письма как вторичная моделирующая система в художественном обобщении (её проза - это проза поэта) соединяют историю и биографию. Биографическое, историческое, общечеловеческое, бытийное переплетаются, создавая уникальный художественный опыт Цветаевой. Триединство звука - слова - смысла, интонация и тембр Голоса, столкновение противоречий, система оппозиций, отрицание норм, стереотипов, обнажение древних и открытие новых смыслов в привычном слове, невмещаемость поэта в утвержденный порядок вещей, одиночество - все это звучит и в письмах М. Цветаевой к А. Тесковой, сюжет которых есть сюжет трагической физической и творческой жизни поэта. Выстраивая сюжет отношений с духовно близким адресатом, М. Цветаева вводит его в пространство географическое, природное, пространство духа. В структуре писем часто употребляемая оппозиция выступает воплощением самосознания, мировосприятия поэта. Примечания. 1. Приводим мысль М. Цветаевой: «Моя правда, правда всего моего существа: намеренно-резко подчеркнутая, чтобы знал, с кем имеет дело. Ибо правда - моя последняя гордость» [7]. 2. Все ссылки на письма к А. Тесковой даются по изданию 1991 года, подготовленному И. Кудровой по изданию З. Матгаузера и В. Морковина (последнему А.А. Тескова завещала письма Цветаевой к ней), которое было осуществлено в Праге в 1969 году в издательстве Academia. Названные письма (их 135) вошли в эти издания с пропусками по вполне понятным политическим и иным причинам. В результате длительной, скрупулезной работы с оригиналом писем исследователям удалось осуществить издание писем Цветаевой без купюр [20]. Здесь и далее письма приводятся по данному изданию с указанием номера письма, даты и страницы - (№22, 23, 9 мая, 8 июня 1926 г., с. 31, 32). Заслуживает особого внимание и работа Л.А. Мнухина, собравшего 138 писем к А. Тесковой [22], и Г.Б. Ванечковой (140 писем) [16]. 3. Шутливое сожаление по поводу акушерки связано с ожиданием рождения сына Мура.

About the authors

E. A Rad

Bashkir State University, Sterlitamak branch

Email: rad@mail.ru
Sterlitamak, Russia

A. S Akbasheva

Bashkir State University, Sterlitamak branch

Email: almira_as@mail.ru
Sterlitamak, Russia

References

Supplementary files