Entelechy of Culture in A. Shatskov's Book of Poems "Tyutchew's Swans"

Full Text

Введение. Разговор об энтелехии культуры до сих пор требует обращения к самому понятию «энтелехия», которое еще в 1990-е гг. вызывало споры в научной среде (подробнее об этом в статье философа В.П.  Визгина [3]). Конечно, стоит вернуться к истокам, к трудам Аристотеля, в которых энтелехия воспринимается как сущность (душа) тела [1]. Однако современные исследователи из разных областей гуманитарного знания продолжают переосмыслять это понятие после выхода известной статьи историка Г.С.  Кнабе «Энтелехия культуры» [8]. В указанной работе интересующее нас понятие было связано с проблемой диалога культур, преемственности между культурами, механизмом их смены. Но в первую очередь привлекает внимание то, что ученый не стремится дать конкретного определения энтелехии, указывая на ее внутреннее содержание, которое мы способны пережить интуитивно [4, с. 202]. Но эта «неуловимость», или апофатичность (мы обозначим это так), антиномии и парадоксы, заложенные в самом понятии, не должны смущать исследователя, идущего тропами онтологической мысли [3, с. 8].

История вопроса. Энтелехия культуры — движущая сила культуры, или импульс, который ризомно проявляется в ее сакруме. Одно из определений Г.С.  Кнабе сформулировано так: «…поглощение определенным временем содержания, характера, духа и стиля минувшей культурной эпохи на том основании, что они оказались созвучными другой позднейшей эпохе и способными удовлетворить ее внутренние потребности и запросы» [7, с. 19]. Энтелехиальное начало русской культуры можно понять через логос, поскольку Россия всегда была логоцентричной страной. Литература, по мысли ведущих филологов и культурологов современности — как отечественных (И.В.  Кондаков, А.Я.  Флиер [10, c. 251]), так и зарубежных (Е.  Косовска [9, с. 100]),  — одной из первых транслирует культурные смыслы, являясь частью текста культуры, который поддается герменевтической реконструкции. Современный философ В.П.  Визгин также пытается осмыслить проблему энтелехии культуры через русскую поэзию и цитирует слова А.  Ахматовой о стихотворении И.  Анненского «Колокольчики»: в них «брошено зерно, из которого затем выросла звучная хлебниковская поэзия» [3, с. 15]. Но энтелехия — это и «зерно», и «исток», и имагинация, то есть «высокая» явленность Абсолюта в Другом, то есть энтелехийный процесс в культуре двунаправленного действия: в будущее и в прошлое. В упомянутой нами статье В.П. Визгина выделим еще одно концептуально важное наблюдение: «Быть же “истоком”, “началом” прорастания будущего и сохранять цельность при всей многопутейной разносторонности — в этом мы интуитивно видим “дело” гения» [3, с. 15]. Однако «дело» гения, который, кстати, всегда апофатичен, непостижим, носит не только профетический характер, он должен не только предвосхитить будущее культуры, но и разобраться в уроках прошлого, всецело воспринять и усвоить в своей душе интонации прошлого. В этом контексте показательно наблюдение поэта-символиста А.  Белого из статьи 1909 года «Эмблематика смысла»: «То действительно новое, что пленяет нас в символизме, есть попытка осветить глубочайшие противоречия современной культуры цветными лучами многообразных культур; мы ныне как бы переживаем все прошлое: Индия, Персия, Египет, как и Греция, как и Средневековье, — оживают, проносятся мимо нас, как проносятся мимо нас эпохи, нам более близкие» [2, с. 57–58].

В русском варианте логоцентризма спаяны миф, фольклор и литература, которые образуют вертикальную трансмиссию культуры: литература «перенимает» знания фольклора и мифа, всегда вступая в творческий диалог-спор с традицией. Фольклорист В.А.  Смирнов так об этом пишет: «происходит своеобразный «спор» с фольклором, его диалектическое «отрицание», разумеется, с элементами «снятия», то есть продуктивного усвоения тех потенциальных возможностей, которые таятся в фольклоре» [11, с. 4]. Современная поэзия, о которой сегодня размышлять трудно, поскольку еще не выработана должным образом культурная дистанция между художником и реципиентом, тем не менее тоже существует в рамках традиции, энтелехиального начала, которое в художественном творчестве может проявляться латентно. Обратимся к творчеству известного русского поэта А.  Шацкова, автора «Плача по российским поэтам». Поэт находится на почвеннических позициях и верит, что в России сохранится литературоцентризм, о чем говорит в своем интервью «Литературной газете»: «Я  искренне надеюсь, что распад “связи времен” может произойти в  любой стране, но только не в  России» [13].

Методы исследования. В данной статье проведен целостный онтогерменевтический анализ новой книги стихов современного русского поэта А.  Шацкова «Лебеди Тютчева», направленный на высвечивание энтелехийного потенциала данного художественного текста культуры, что позволяет онтологически подойти к вопросам самого творческого процесса, углубиться в понимание бытия художника слова.

Результаты исследования. О поэтической книге Андрея Шацкова «Лебеди Тютчева» можно было бы сказать словами А. Фета: «Вот эта книжка небольшая // Томов премногих тяжелей». В книге всего 16 страниц, что нехарактерно для современной книжной литературной продукции. Однако в ней сокрыта история, подпочвенная глубина нашего народа, выражаясь языком русского философа И.А.  Ильина [6, с. 135]. Книга, а это именно цельная по своему содержанию, семантической напряженности книга, состоит из триптиха. Первая часть, историческая, посвящена далеким кровавым дням времен Мамаева побоища. Поэт, сосредоточиваясь на фигуре Захария Тютчева, известного по «Сказанию о Мамаевом побоище» и некоторым устным преданиям, ведет читателя праведной верной дорогой далекого родственника великого поэта:

 

Ах, что за осень а это время,
Когда в начале сентября
Ты ехал с князем — стремя в стремя —
В кулак поводья соберя.
И верил, знал: Рязань не выдаст
И не ударит братьям в тыл.
Не может по-другому выпасть
Тому, кто сердцем не остыл.
Неся на Куликово поле
Завет отцов из тьмы веков:
О вере, доблести и воле,
И одоленьи на врагов!
А в синеве, расправив крылья,
Сопровождая княжью рать,
Летело лебедей обилье —
Небесных витязей отряд!.. [11, с. 8]

 

И здесь впервые, вскользь, возникает образ лебедей, которым собственно и посвящена новая поэтическая книга А.  Шацкова. С одной стороны, читатель вместе с лирическим героем становится свидетелем исторических событий, обмана, битв и побед, с другой стороны, в первой части триптиха возникает историософский, онтологический план:

 

Свершилось! На берёзах серьги
Осенний ветерок качал,
Когда полки с победой — Сергий
В воротах Кремника встречал.

И ты, Захар, с двуперстьем руку
На отчую, вернувшись, выть
Поднял — неведомому внуку
Грядущий путь благословить!  [12, с. 8]

 

И этот путь должен и будет проходить красной нитью через судьбы уже других героев, другого Тютчева, неведомого внука.

Вторая часть книги обращена уже к усадебному пространству, родовому имению Тютчевых, образовавшемуся в конце XVIII столетия:

 

Тяжеле вериги — поэтов судьба
В России, покрытой морозною пылью…
Но гордо в щите родового герба
Распластаны лебедя белые крылья!

Их выводок плещет в заветном пруду,
И ходит эскадренным строем по кругу…
Я к ним попрощаться с поклоном приду.
И горького хлеба отрежу краюху. [12, с. 10]

 

Из этого фрагмента видно, что поэт хорошо знаком с историей рода Тютчевых, уделяет большое внимание деталям, упоминая родовой герб с крылами в центре композиции. Образ лебедей объединяет феноменальное и ноуменальное пространства: лебеди на небе, охраняющие «витязей отряд», лебеди на родовом гербе Тютчевых, символ чистоты, наконец, реальные лебеди, жители усадьбы. Откуда такая любовь к лебедям? Где корни этого образа? Здесь можно поставить вопрос об энтелехиальном начале, которое эксплицитно и имплицитно проявилось в данных стихах. Примечательно, что в художественной лаборатории Андрея Шацкова находим и в стихах прежних лет образ лебедя, сопряженного с женским началом, например, в «Лебедях Блока» («И в тоскующих лебедях Блока // Мне опять померещилась — ты!»). Поэт всегда соединяет «верх» и «низ», таким образом выстраивается необходимая вертикаль культуры, через которую можно приоткрыть ноуменальное, мир эйдосов. Стоит обратить внимание на меткое замечание философа В.П.  Визгина о необходимости иметь в виду сопряженное с проблемой энтелехии культуры понятие «эйдос» [3, с. 14].

Примечательно, что поэт органичен классической поэтической и живописной традициями. В этом энтелехийном контексте вспоминается и пушкинская Царевна Лебедь из известной «Сказки о царе Салтане», и загадочная и мифологическая «Лебедь» М.  Врубеля. Вообще образ лебедя характерен для нашего национального космоса. С.  Есенин связывал с ним существо Логоса, указывая в трактате 1918 года «Ключи Марии» на особую связь слова и древнего символа-знака: «Вязь поэтических украшений подвластна всем… наш Боян не мог не дать образа перстам и струнам, уподобляя первых десяти соколам, а вторых стае лебедей» [5, с. 197–198]. Художник слова обязан расслышать слово, вынести это слово из самых дальних далей (энтелехии культуры). Именно таким заветом заканчивается триптих книги «Лебеди Тютчева»:

 

История стояла у порога,
Безмолвствуя,
                                   и в сутеми ночной
По Брянщине вилась его дорога
В Европы,
                            из которых в край речной
Стремилось сердце, возвращаясь снова
В густые кущи ивы и берез...
И нес поэт из дальних далей слово
И вплоть до наших дней его донес! [12, с. 12–13]

 

Выводы. Художник слова наделен энтелехийным восприятием действительности, которое позволяет ему профетически обращаться в будущее и анализировать с историософских позиций прошлое. С одной стороны, он вступает в диалектический спор с традицией, с другой стороны, творчество поэта всегда пронизано энтелехийным импульсом, который то ярче «вспыхивает», то угасает. В современной поэзии таким проявлением энтелехии культуры выступает творчество поэта-почвенника А.  Шацкова, а именно его новая книга «Лебеди Тютчева», где автор погружает читателя в разные исторические эпохи — от Древней Руси до близкой ему современности. Но эти эоны «сшиты» архетипическим образом женщины, идеальной возлюбленной, идеей высокой любви, укладывающейся в концепцию русского космического Эроса. Разговор об энтелехии культуры позволяет в корне пересмотреть и некоторые вопросы, связанные с апофатикой художественного творчества, поскольку и то, и другое требует не логического, а культурологического интуитивного восприятия — речь идет о культурных априори, присущих каждому народу. Однако связь понятий «энтелехия» и «апофатика» требует уже более детальной проработки и отдельного исследования.

About the authors

Marianna A. Dudareva

Peoples' Friendship University of Russia

Author for correspondence.
Email: marianna.galieva@yandex.ru

PhD in Philology, Doctor of Culturology, docent of the Department of Russian language no. 2  of the Institute of the Russian language

Russian Federation, Moscow

Nikolay V. Grashchenkov

Peoples' Friendship University of Russia

Email: grashchenkov-nv@rudn.ru

assistant of the Department of Russian language no. 2 of the Institute of the Russian language

Russian Federation, Moscow

References

Supplementary files