Роман Е.Н. Толстой «Лида»: Вне морали

Полный текст

Введение. В письме к А.А. Бострому от 6-10 марта 1898 г. из Сызрани на хутор Сосновка А.Л. Толстая писала следующее: «Коля <Шишков – М. П.> мне сказал, что в январской и февральской книж­ках «Вестника Европы» за 1898 год появилась повесть (наз­вание <он> не знает), подписанная гр<афиня> Е. В. Т. и будто бы это произведение Лили. Это он знает от Батюшковых, которые ви­дятся с Верой Львовной <Толстой – М. П.>. Повесть будто бы очень талантлива <…> но сюжет очень рискованный, который заставляет сомневаться, что её писала молодая де­вушка. Особенно поразительна психология старика-мужа, же­натого на молодой девушке, влюблённой в пасынка. Сюжет трактуется так смело, что трудно предположить, что писа­ла девушка, но будто бы Батюшковы утверждают, что Лиля и есть автор этой повести» [7].

Лиля, она же – Елизавета Николаевна Толстая, родилась в июне 1874 г. и была первым ребёнком из пяти детей Н.А. и А.Л. Толстых; через восемь с половиной лет после неё появится на свет и её знаменитый брат – А.Н. Толстой. После ухода матери, Александры Толстой, из семьи, от мужа, Е.Н. Толстая воспитывалась у бабушки, А.В. Толстой, в Москве, училась в пансионе З.Д. Перепёлкиной. В 1898 г. она вышла замуж за военнослужащего по фамилии Рахманинов, от которого имела сына Андрея. Вторым её мужем после развода с Рахманиновым стал также военнослужащий Конасевич. По воспоминаниям С.И. Дымшиц, «Елизавета Николаевна была высокая, красивая женщина, любила литературу и сама писала стихи. Она жила с мужем в Новом Петергофе и чувствовала себя очень сиротливо в армейско-офицерской среде» [3, с. 59-60], а в предреволюционные годы Е.Н. Толстая «писала стихи» [6, с. 43] и посещала собрания «Общества свободной эстетики», проходившие в Петербурге [2, с. 197]. В это же время с сестрой не раз встречался А.Н. Толстой, которому она помогала в его делах [см.: 9, с. 210]. В годы Первой мировой войны Е.Н. Толстая работала сестрой милосердия в лазарете в Царском Селе [4]. В первые послереволюционные годы бежала из столицы и скиталась (её имя встречается в дневниковых записях И.С. Ильина, относящихся к 1919 г.: «15 августа. Омск. Познакомился с графиней Елизаветой Николаевной Толстой, бывшей фрейлиной великой княгини Елизаветы Фёдоровны. Чудесная девушка. Она всё время была до последней минуты при Елизавете Фёдоровне, не оставляла её, была с ней арестована, потом во время наступления чехов бежала, долго скиталась, массу перенесла, пока наконец отряд Казагранди не взял ту деревню, в которой она скрывалась. Елизавета Николаевна ходит в платьях сестры и носит наперстный крест Елизаветы Фёдоровны, которая передала его ей в минуту ареста и просила сохранить, если удастся» [8, с. 389]), долгое время считалась умершей от тифа на юге России, но впоследствии выяснилось, что ей удалось эмигрировать и добраться до Белграда, где она и окончила свои дни уже в годы Второй мировой войны – находилась в концлагере, была освобождена советскими войсками и умерла от истощения [6, с. 269]. Сын Е.Н. Толстой Андрей Рахманинов жил за границей, в Лондоне, в 1960-е гг. приезжал в СССР.

История вопроса. Роман Е.Н. Толстой «Лида», опубликованный под псевдонимом гр<афиня> Е. В. Т. на страницах «Вестника Европы», остался практически незамеченным современной ему критикой, что неудивительно: конец ХIХ столетия был, как известно, временем больших финалов и ярких дебютов, среди которых нетрудно было затеряться, как это и случилось с Лилей-Лизой Толстой. Но принадлежащий её перу роман представляется нам не просто любопытным, но и важным как для понимания проблемного поля литературы рубежа веков, так и для обнаружения некоторых скрытых кодов творчества младшего брата автора «Лиды» – А.Н. Толстого, как мы полагаем, не просто хорошо знакомого с романом сестры, но и зашифровавшего некоторые отсылки к нему уже в своём творчестве.

Методы исследования. Для обнаружения смыслов романа «Лида» нами использовались структурный и историко-функциональный подходы: анализ художественной структуры и её составляющих осмысляются с точки зрения задач, которая ставила перед собой и решала в своём романе Е.Н. Толстая.

Результаты исследования. Итак, прежде всего – о фабуле романа Е.Н. Толстой. Фабула этого романа такова. В селе Березенки, большая часть которого принадлежит князьям Березенским, а меньшая – роду Дорсаковых и последней его представительнице баронессе Мюльбах, живёт сама баронесса, обосновавшаяся в своём полуразвалившемся деревянном домике «лет пятнадцать тому назад». В Березенки баронесса переехала из Петербурга, где её муж застрелил, застав у неё, её любовника и покончил с собой.  Баронесса больна, из Березенок она никуда не выезжает и живёт с дочерью Лидой, воспитанием которой в течение долгого времени занималась воспитательница-швейцарка, совсем недавно скончавшаяся. Управляет Березенками Павел Матвеевич Синякин, женатый на немке Амалии Ивановне, у них есть сын Иван Павлович, служащий доктором в Петербурге. «Роман» начинается с разговора отца и сына Синякиных о предполагаемой женитьбе последнего на Лидии Мюльбах, с которой он давно знаком и полагает, что его предложение будет с охотой принято ею. Но быть женой доктора Синякина юная баронесса совсем не собирается, рассказывая ему приснившийся ей сон о том, что она стала хозяйкой в доме князей Березенских, и тем самым заставляя Синякина промолчать о его предложении ей. Вскоре в Березенки приезжает старый князь, имеющий за плечами два брака, от одного из которых у него есть уже взрослый сын Дмитрий. Живя в Березенках, князь знакомится с баронессой и её дочерью и делает предложение последней, которое она принимает.

Далее начинается вторая часть романа, из которой читатель узнаёт, что, путешествуя по Европе, старый князь и его юная супруга встречаются с молодым Березенским и живут в одной гостинице с ним. Молодой Березенский оказывает знаки внимания супруге отца, которая в конечном счёте вступает с ним в близость. Между тем супруг Лидии Александровны (возможно, услышавший, как его жена в соседней комнате изменяла ему с его сыном) тяжело заболевает, и супруги Березенские уезжают в Петербург, расставшись с князем Дмитрием. В Петербурге Лида понимает, что она беременна, и, чтобы скрыть свою измену от мужа, обращается к своему знакомому, доктору Синякину, тайно принимающему у неё роды и уговаривающему её отдать ему на воспитание родившегося ребёнка. Родители Синякина, Павел Матвеевич и Амалия Ивановна, к которым сын привозит девочку, уверены, что это ребёнок, которого родила Лидия Александровна от их сына. Посетившая их в Березенках Лидия, приезжавшая хоронить умершую в Ницце баронессу, гостила у них и нянчила ребёнка, что ещё больше убедило их в этом. Тем временем старому князю с каждым днём становится всё хуже, а приехавший в Петербург его сын узнаёт от Лиды о её тайных родах и вновь сближается с ней, а когда его отец умирает, они оба приезжают в Березенки, где Лидия Александровна рожает сына от князя Дмитрия. Старики Синякины убеждены, что и это тоже – ребёнок, отцом которого является их сын, Иван Павлович, и ждут, что теперь он женится наконец на Лиде. В финале «романа» молодой Синякин открывает родителям, что отцом обоих детей является князь Дмитрий, «этот циник», который «развратил её, проклятый», в результате чего старый управляющий и его жена молча сидят друг перед другом, «как громом поражённые».

Скажем теперь несколько слов о героях романа Е.Н. Толстой и начнём с семейства Синякиных, состоящего из Павла Матвеевича, его жены Амалии Ивановны и их сына, Ивана Павловича. Первый из них, Павел Матвеевич, – «сын мелкопоместного, разорившегося помещика» [10, с. 149], мечтавший, окончив курс в университете, «поселиться в деревне и взять хозяйство из слабых и неумелых рук отца» [10, с. 149]. Однако, ни его мечтам, ни мечтам его родителя, видевшего в сыне будущего чиновника, не суждено было осуществиться: «имение было продано с молотка почти в тот же день, как Павел Матвеевич провалился на последнем экзамене в петербургском университете» [10, с. 149]. Потерпев такую неудачу, Синякин «обратился к протекции бывшего тогда главным управляющим над имениями князя Березенского Ивана Карловича Шмидта» [10, с. 149], женился на его дочери и вначале уехал вместе с ней управлять имением князя в Калужскую губернию, а затем был назначен управляющим Березенками. Человек он был «смирный, тихий, бесхарактерный с женой, но настойчивый и справедливый с крестьянами. Его все уважали и любили. Как все русские люди, он был неаккуратен, неряшлив, но эти недостатки вполне пополнялись немецкой аккуратностью Амалии Ивановны, державшей в руках мужа» [10, с. 149]. Бесхарактерность Павла Матвеевича с женой не явилась, впрочем, препятствием для его своеобразного романтического увлечения: «когда баронесса Мюльбах поселилась в своём именьице, Павел Матвеевич взял привычку каждый вечер переходить овраг и просиживать час или два у кресла баронессы, где она, исхудалая, с чахоточным румянцем на впалых щеках, проводила свою грустную жизнь» [10, с. 150]. Интерес Синякина к баронессе имеет в своей основе, так сказать, сословный характер: будучи приказчиком, или «управителем», как называют его крестьяне, он всё же помнит о том, что является дворянином и, хоть и бывшим, но помещиком, которому по статусу больше пристало общение с баронессой, чем с дочерью немца-управляющего, какой является его жена, – это и заставляет его «сиднем сидеть» у баронессы, управлять её хозяйством и т. д. С его точки зрения, этот его несколько повышенный интерес к незамужней женщине, вдове, являющийся, кстати сказать, предметом насмешек соседей, не может рассматриваться как обстоятельство сомнительного морального свойства, и если и кажется кому-то предосудительным, то это едва ли так на самом деле, ведь он, Павел Матвеевич, лишь «ей в делах помогает, советами её не оставляет» [10, с. 148], а на это он точно имеет право. Умеет убедить себя в этом (или по меньшей мере, сделать вид, что она себя в этом убедила) и «практичная жена» [10, с. 149] Синякина Амалия Ивановна, которая «держит в руках мужа» [10, с. 149], позволяя ему такие безобидные, с её точки зрения, вещи, как «помощь в делах» со стороны мужа баронессе Мюльбах. Сквозь пальцы смотрит на отцовские ухаживания за больной баронессой и молодой Синякин, в разговоре с отцом замечающий, что последний «всегда относился к ней так сердечно» [10, с. 146].

Что касается молодого Синякина, во многом он подобен своему отцу – во многом, но не во всём. Из него, так же, как и из отца, «не вышел чиновник» [10, с. 149], но не вышел по другой причине: «он сам выбрал себе специальность и стал врачом, а затем и доктором медицины. Его взял к себе ассистентом один из светил Петербурга, и к радости и гордости своих родителей, Ванюша их становился известен и зарабатывал уже немало денег» [10, с. 149], ежегодно приезжая в Березенки, где он вырос и, давным-давно, познакомившись с Лидочкой, «читал ей сказки, рассказывал о бабочках и о букашках; потом, когда она подросла, он приносил ей книжки, спорил с нею, больше шутя» [10, с. 150]. Но есть в молодом Синякине и черты, делающие его похожим на мать, и главная из этих черт – это умение принять и объяснить себе то, что с трудом поддаётся объяснению: так же, как Амалия Ивановна принимает ухаживания мужа за баронессой, Иван Павлович Синякин вначале романа покорно принимает фантазии Лидочки о том, что она станет хозяйкой дома князей Березенских, ставящие точку в его намерениях сделать девушке предложение, а затем, уже во второй его части, так же смиренно соглашается помочь ей скрыть от мужа рождение ребёнка, увозит этого ребёнка на воспитание к своим родителям, объявляет им о том, что молодой князь и Лидия Александровна забирают ребёнка к себе и т.д. Единственный эпизод, когда молодой Синякин позволяет себе протестовать, но протестовать наедине с собой, «дрожащими, бледными губами», – это эпизод в финале романа, где, положив локти на стол и уронив голову на руки, он шепчет слова жалости к Лидии и ненависти к Березенскому-сыну: «Что за нелепость! <...> они думали, вообразили, что я, я… Боже мой, что я… что она любит меня… она… несчастная, милая… Это он, этот циник, развратил её, проклятый...» [11, с. 680]. Принимая всё без споров и почти без возражений, Иван Павлович Синякин и здесь старается оправдать Лидочку, переложив всю вину за разврат, в котором она приняла активное участие, на её любовника, молодого князя, то есть с самим фактом разврата, с его точки зрения, можно согласиться, принять его, важно лишь найти способ оправдать «жертву» разврата и уличить виновного. Принимают факт «разврата» и старики Синякины – Павел Матвеевич и Амалия Ивановна, до недавнего времени убеждённые в тайной взаимной любви их сына и Лидии Александровны и этой тайной любовью оправдывающие её измены мужу и рождение детей, отцом которых, по их мнению, является их Ванюша.

В таком случае, что же заставляет стариков Синякиных «молча сидеть друг перед другом», «как громом поражённые»? Видимо, причиной этого выступает совсем не то, что в жизни есть место аморальным, с точки зрения нормального человека, поступкам и восприятию этих поступков как таких, с которыми можно мириться, – причиной становится то, что «сценарий разврата», реализовавшийся рядом с ними и даже с их косвенным участием, отличается от того, каким он им представлялся: давно (и может быть, даже радостно) принявшие тайное сожительство сына с чужой женой, они оказываются не готовы принять тайного же сожительства этой женщины с молодым Березенским. Единственный (но очень важный) вопрос, который не приходит им в голову: а может ли разврат быть большим или меньшим, допустимым либо недопустимым, или – вне зависимости от названия он при любых обстоятельствах остаётся одним и тем же развратом?

Скажем здесь несколько слов ещё об одном персонаже, занимающем в сюжете романа место и позицию, в чём-то сходные с позицией Синякиных, – речь идёт о Фене, горничной Лидии Александровны. Феня – эпизодический персонаж, но её поведении и реакции точно копируют поведение и реакции других, более значимых, с сюжетной точки зрения, персонажей, и, в частности, – семейства Синякиных. Феня долгое время жила в городе у портнихи, «где научилась многому ещё, кроме шитья нарядов» [10, с. 150]. Чему именно она научилась в городе, из первой части романа остаётся не вполне ясным, но во второй части это показывается вполне определённо: Феня одной из первых понимает, что Лидия Александровна ждёт ребёнка, и она же предлагает ей обратиться за помощью к молодому Синякину («Знаете, что мы сделаем? Я схожу к Ивану Павловичу; ведь он акушер, – он как-нибудь всё и устроит <...> вы занеможете, он будет ездить лечить вас. Я да он всё и устроим» [11, с. 649]) и спрятать родившегося ребёнка. По её словам, Феня для своей хозяйки «в огонь и в воду пойдёт» [11, с. 649], она хорошо знает, чем именно она Лидии Александровне обязана, и это знание заменяет ей представление о морали, о дурном и хорошем, и т. д. Видимо, этому научила её и жизнь в городе у портнихи, и все другие уроки, полученные ею в Березенках и позже.

Переходим к двум другим персонажам – отцу и сыну Березенским, моральные принципы которых сходятся и разнятся в одно и то же время. Первый из них, старый князь Николай Фёдорович Березенский, «родился в тот год, как поляк бунтовал» [10, с. 155], то есть, видимо в 1830-31 гг. Если действие романа происходит в 1890-е гг., когда он вышел, стало быть, на момент начала действия князю было чуть меньше семидесяти лет, но, «несмотря на свои немолодые годы, он был ещё очень свеж, бодр и изящен во всей своей фигуре <...>, вёл жизнь весьма гигиеничную, позволяя себе всякие удовольствия в меру, и не торопясь, не задумываясь над жизнью, подошёл к старости» [10, с. 163-164].

Князь уже был дважды женат до встречи с Лидией: «первый раз он женился ещё очень молодым человеком, по желанию отца и матери своих, на очень богатой девушке, которая была ему симпатична физически, но которую он совсем не знал. Она оказалась капризною, злою и, родив сына и измучив мужа своей ревностью и капризами, умерла после нескольких лет супружества» [10, с. 165], во второй раз князь вступил в брак десять лет спустя, женившись на женщине, «которую он долго и безнадёжно любил» [10, с. 165] и которая умерла год спустя в родах, «унеся и ребёнка с собой» [10, с. 165]. В результате всего этого «из князя Березенского мало-помалу образовался тот вежливый, спокойный человек, которого свет знал за последние тридцать лет» [10, с. 165-166].

У князя, вне всякого сомнения, есть и своя система жизненных ценностей, и – соответствующая ей система моральных норм и запретов. «Князь служил, т. е. числился где-то, заседал в каких-то комитетах; служба давала ему чины и почти никакого дела. Он ездил в свет, читал то, что надо читать, чтобы быть au courant того, о чём говорят в свете; за ним не знали ни странностей, ни пороков, ни особых добродетелей. Он был безукоризненный светский человек, джентльмен в полном смысле слова» [10, с. 166]. Решившись сделать предложение Лидии, он трезво взвешивает все за и против, находя при этом аргументы, которые могли бы убедить её в выгодности положительного решения: «“Но, – думал он, – ведь я старик. Какого счастья могу ожидать я? Будет ли она любить меня? Или даже не то, что любить любовью, но даже захочет ли быть моею, когда поймёт обязанности жены и увидит меня каким я есть, не приодетым и прикрашенным стариком? Но, – сейчас же успокоил он себя, – ведь прикраситься можно и во всяком deshabille… мне надо будет зорко смотреть за собой и – ne pas me lasser aller. Она ведь ничего не знает, не понимает, да у неё и сравнения не будет: я буду, конечно, держать её вдалеке от всех, от всего… Затем она умна, она поймёт, что я дал ей всё – она будет благодарна… Но я? я? В мои годы жениться? Ведь это сумасшествие. Un vieux ramoli, скажут обо мне все – и сестра, и… сын – да, сын первый скажет… Ну, да Бог с ним: какое мне дело, что он скажет. Я хочу, хочу быть счастливым – и хотя бы год, хоть месяц один, но буду безгранично, страшно счастлив – я испытаю ещё раз в жизни полное счастие...”» [10, с. 175]. «Полное счастье» хотя бы ещё раз в жизни – и есть, в конечном счёте, смысл и оправдание всех взглядов и моральных норм, исповедуемых князем Березенским, и решительным образом поколебать эти взгляды и нормы не способно ничто в жизни, и даже – очевидные угрозы этому «полному счастью». Именно такой угрозой является сцена между Лидией и молодым князем, свидетелем которой, скорее всего, становится Березенский-отец (наверняка ни героиня, ни читатели об этом так и не узнают: «Ручка двери зашевелилась. Лида вскочила; в мгновение ока отперла дверь и повисла на шее человека, для которого забыла всё. В эту минуту точно что-то хрустнуло в соседней комнате. Лида встрепенулась. – Слышишь? – спросила она. – Ничего не слышу и слышать не хочу, – сказал он и запер дверь на ключ» [11, с. 639]), – сцена, травмирующая старого князя («У него удар, – сказал он тихо» [11, с. 641]), но посчитавшего лучшим для «полного счастья» выходом промолчать о своих подозрениях или даже наблюдениях.

В основе мировоззрения князя Березенского лежит убеждение в том, что мир пёстр и многообразен, и ни изменить его, ни исправить в целом или в частностях – невозможно, а пытаться сделать это – бесполезное и пустое занятие. Но к миру можно приспособиться, стать «безукоризненным светским человеком» и «джентльменом в полном смысле слова», и даже – испытать, если получится, «полное счастье», которое есть, в том числе, награда за безукоризненность и спокойствие.  В соответствии с этим князем понимается и мораль, которая состоит в том, чтобы «хотя бы год, хоть месяц один» быть «безгранично, страшно счастливым» чего бы это ему ни стоило.

Сын князя Березенского, молодой князь Дмитрий, с одной стороны, разделяет взгляды отца, но с другой, он гораздо более прямолинеен и циничен. Он знает, как к нему относится его отец, который «никак не мог себя принудить» любить его уже в силу того, что «он слишком напоминал ему свою мать, нелюбимую им жену» [10, с. 165]. Если Березенский-отец приспосабливается к миру, ожидая от него счастья для себя, то Березенский-сын приспосабливает мир к своим ожиданиям и потребностям, не останавливаясь при этом не перед кем и не перед чем. Именно поэтому, «несмотря на все увещания отца, он никогда не соглашался поступить на службу и больше жил в Париже, иногда в Риме, много путешествовал во всех частях света и очень редко даже переписывался с отцом» [10, с. 166]. По его мнению, он сам устанавливает все правила и нормы, включая моральные, решает, что может и не может себе позволить, что и когда ему хотеть и как поступить в той или иной ситуации. По этой причине его ничто не останавливает ни тогда, когда он вступает в близкие отношения с супругой отца, ни тогда, когда оставляет её и, встретившись снова спустя несколько месяцев, возобновляет связь между ними. Он живёт с ощущением полной безнаказанности, цинично манипулирует людьми, не стесняется в выборе средств достижения своих целей, но таков, по его мнению, и весь мир вокруг, только притворяющийся честным и порядочным, а на самом деле – аморальный и погрязший в пороках, что видно, например, из такого его разговора с тёткой, сестрой старого князя: «Скажите! – продолжал всё ужасаться князь Дмитрий. – Скажите, ma tante, а какого мнения об этой histoire ancienne ваша приятельница, Мария Владимировна? <...> Мария Владимировна была закадычная приятельница и кузина генеральши; она, дожив, уважаемая всеми, до старости, имела детей не от одного мужа» [11, с. 671].

Любопытное исключение в этом ряду свободно интерпретирующих моральные нормы персонажей представляет сестра старого князя Елена Фёдоровна Ожогина. Рано овдовевшая, она не имела детей и «застыла в петербургском свете, как памятник прежних, отживших времён»: «жила одна», «иногда обедала у брата, любя его тонкую кухню», «по летам всегда живала на его даче в Царском, где он никогда не жил» [10, с. 164]. Будучи «памятником прежних, отживших времён», она, на первый взгляд, сохраняет прежние представления о морали – представления как будто здоровые и трезвые, но на деле – такие же «давно отжившие», как и она сама. «Вы осквернили этот дом!» – в сердцах бросает она племяннику после кончины его отца, а своего брата, но в то же время, как мы видели из процитированного выше, не просто допускает, а считает вполне приемлемым то обстоятельство, что её приятельница и кузина «имела детей не от одного мужа». «Посмотрите кругом, тётушка», – спокойно реагирует на её обвинения её племянник, – «то, что вы называете нравственностью, почти не существует. Даже с вашей точки зрения, предположить, что безнравственно жить вне брака, скажите, сколько в вашем свете делается таких безнравственных вещей?» [11, с. 673]. Другими словами, мораль, исповедуемая тётушкой-генеральшей, в свою очередь, не больше, чем такой же «памятник прежних, отживших времён», как и она сама, – памятник ветхий и давно никому и ни о чём не напоминающий.

Наконец, два последних героя, занимающих определённую позицию в центральном – морально-этическом – конфликте романа, – это баронесса Мюльбах и её дочь Лида, и она же – княгиня Лидия Александровна Березенская.

Баронесса Мюльбах, «последняя из рода Дорсаковых» [10, с. 147], «родилась, воспитывалась и замуж вышла в Петербурге» [10, с. 148], откуда и приехала в Березенки «убитая горем» [10, с. 148] («Говорили, что она виновата в смерти мужа, покончившего с собой – говорили одни, убитого на дуэли – говорили другие» [10, с. 148]). В Березинках она чужая, и, как аттестовал её старший Синякин, хоть и «милая, а ничего не понимает» [10, с. 146] – и не понимает не только в хозяйстве («Запутаны дела их, что и говорить!» [10, с. 146]), но и во взаимоотношениях с людьми, в своих отношениях с дочерью, соседями и т. д. Соседи держат её под подозрением и недолюбливают («Попадья по секрету передала школьной учительнице, что баронесса наложила на себя эпитимью ни с кем не водить знакомства во всю жизнь свою, с тех пор как её полюбовник убил её мужа. А жена станового, делая свой ежегодный визит супруге управляющего, Амалии Ивановне Синякиной, всячески старалась выпытать у неё, как умер муж баронессы? Правда ли, что он застал её со своим товарищем и лучшим другом, и застрелил и его, и себя самого?» [10, с. 148]), она отвечает им тем же («...она и не хотела ни с кем знакомиться, считая всех кругом ниже себя и не ожидая удовольствия от общества жены станового или акцизного чиновника» [10, с. 160]), а дочь, воспитываемая бонной-швейцаркой, с ней почти не общается.

«Зарыться где-нибудь, пропасть для всех» [10, с. 157] – таков в целом жизненный принцип баронессы после случившегося с ней в Петербурге и заставившего её перебраться в Березенки происшествия, и с этим принципом она и живёт в своём имении, «худея и кашляя всё больше» [10, с. 160] и заменив жизнь чтением романов. Осознаёт ли баронесса, что происшествие, поставившее точку на её жизни в столице, является следствием нарушения ею морально-этических норм, раскаивается ли она в этом? Об этом читателю прямо ничего не сообщается, но из отдельных косвенных эпизодов и реплик он вправе сделать вывод, что ни о каком раскаянии речи нет, – единственное, что угнетает баронессу, это то, что случившееся нарушило привычную ей петербургскую жизнь, состоявшую из «нарядов и выездов». Они, наряды и выезды, – и есть её мораль и этика, и ничего кроме их потери в результате несчастного столкновения обстоятельств её больше не тревожит и не беспокоит.

Ничего не тревожит и не беспокоит её и в том, что её дочь станет женой человека, больше чем в три раза старше её по возрасту (“Глупый старикашка!”– подумала с улыбкой мать Лиды, без малейшей горечи в этом скорее ласкательном эпитете… “Veut bien m’accepter pour mari! Ещё бы не захотела! Конечно, стар он; но, Боже, он стоит двадцати, сотни молодых. Вот и Синякин, докторишка, молод, и я с ужасом видела, что Лида ему нравится”… Баронесса лгала себе: она замечала это без всякого ужаса, и вероятно нашла бы, что партия с Синякиным, vu les circonstances, подходяща, и даже очень; но теперь, когда князь посватался за Лиду, ей казалось, что она никогда не допустила бы такой mesalliance» [10, с. 177-178]). Торговать дочерью, извлекая свои дивиденды из этой сделки, кажется ей чем-то, что находится в порядке вещей и не противоречит никаким принципам и морально-нравственным законам и нормам.

Но, пожалуй, самым любопытным персонажем в интересующем нас плане трансформации системы морали и нравственности в романе является дочь баронессы Лида, Лидия Александровна. «Хорошая, милая девушка», по определению молодого Синякина, казавшаяся ему чистой и чуть-чуть наивной, но готовой откликнуться на обращённое к ней с добрыми намерениями предложение, на поверку оказывается не совсем такой, какой она ему представлялась, и уж точно – не наивной («Улыбка сбежала с побледневших губ молодого человека; он отвернулся и встал. – И вы вышли бы за князя, если бы он посватался за вас? – спросил он дрогнувшим голосом, не глядя на девушку. – Она засмеялась и тоже встала. – А вы что же думаете? Вы думаете, я бы сказала: прекрасный принц, иди своей дорогой; я люблю пастушка – он по ночам играет мне на свирели… Да у меня и пастуха-то нет… И вы думаете, что я не уцеплюсь руками за такое счастье? – Счастье? – переспросил он. – Конечно, счастье! Как! Быть там хозяйкой, быть богатой, быть княгиней! Разве это не было бы счастьем?» [10, с. 151-152]).

«Хорошая, милая девушка» Лида знает себе цену, так как «все, и мать, и Феня, и старый Синякин, все называли её красавицей; да и зеркало говорило ей то же, и она ждала, уверенная, что хоть какое-нибудь, но счастье всё же придёт к ней» [10, с. 162]. С ранних лет зная молодого Синякина, она «смотрела на него как на старшего товарища детства, как на самого преданного ей человека; но смотрела на него немного свысока, как на стоящего ступенью ниже её по общественному положению» [10, с. 161]. Как и голова матери, баронессы Мюльбах, голова Лидии точно так же была «набита романами, унесёнными со стола матери», и в ней «носились мечты о прелестном, богатом, статном юноше, который, как увидит её, падёт к её ногам, поражённый её красотой» [10, с. 161]. Осуществились ли эти мечты? И да, и нет, – но, взвешивая все за и против, Лида склоняется к тому, что аргументов «за» всё-таки больше, даже если её будущий муж совсем не похож на того статного юношу, о котором она грезила («Но не всё ли равно, – прибавила она мысленно, – будь ему сто лет, всё же я выйду за него. За другого я не могу выйти, потому что другого нет; и проживи я сто лет, другого такого не найду, такого, который дал бы мне то, что даёт этот» [10, с. 176]).

При всей её наивности Лида довольно цинична, и этот её цинизм становится всё более и более неприкрытым и явным от одного эпизода к другому – от согласия стать женой старого князя до регулярных измен ему с его сыном, и от тайных родов и расставания с ребёнком до новой связи с молодым князем Березенским и новой беременности от него и родов. Совесть и раскаяние не знакомы ей в принципе, а то, что может хоть как-то напоминать их, при ближайшем рассмотрении является не больше, чем «репликами» из тех романов, которые Лида читала в подростковом возрасте в доме матери, – «репликами» театральными и достаточно стереотипными и малоубедительными, если судить хотя бы по реакциям тех, кто находится рядом с ней («Как, как это случилось? – шептала ей неотвязная мысль. – И самое ужасное, самое ужасное, что я не прогоню его, что я люблю его! Люблю, люблю!» [11, с. 635]; «Если я умру, тем лучше, – сказала она в ответ на увещания князя Дмитрия, – ребёнок умрёт, и это тоже тем лучше! – И она плакала. Князь смотрел на неё и на её слёзы, как смотрят сильные мужчины на слёзы слабых, милых им женщин. Её терзания делали её в его глазах лишь женственнее, привлекательнее» [11, с. 674]).

Выводы. Лида и есть продукт всех тех трансформаций морально-этической системы, свой вклад в которую в той или иной мере внесли все от её матери, баронессы Мюльбах, до отца и сына Березенских, семейства Синякиных, Фени и т. д. Идя на сделку с моралью, каждый из них полагал, что их сделка представляет собой частный случай, не представляющий угрозы для морали как таковой; Лида же оказалась героиней, живущей вне морали как таковой и даже не подозревающей о её существовании и смысле. Именно таков, в конечном счёте, по нашему мнению, итог всех размышлений автора романа «Лида» Е.Н. Толстой: в течение некоторого времени мораль корректировалась и отодвигалась на задний план, игнорировалась и объявлялась лишней и необязательной. Но вот мораль исчезла, и на авансцену житейских перипетий вышел новый человек, циник, не имеющий представления о том, что это такое, имя этого человека и вынесено в название этого романа.

Пройдёт два с лишним десятилетия после выхода «Лиды», и младший брат автора этого романа – А.Н. Толстой – выведет на страницах романа «Сёстры» младших современников и современниц главной героини произведения своей сестры, Катю и Дашу Булавиных, сделав вывод о нежизнеспособности самой морали, отчуждение от которой стало предметом художественной рефлексии Е.Н. Толстой. Прогнившая и заскорузлая, мораль Березенских-Смоковниковых, с его точки зрения, достаточно скомпрометировала себя и должна быть отменена, а на её место придёт другая, найденная после того, как будут пройдены все испытания и останутся позади хождения по мукам.

Об авторах

Михаил Анатольевич Перепелкин

Самарский национальный исследовательский университет им. академика С.П. Королёва; Русская христианская гуманитарная академия им. Ф.М. Достоевского

Автор, ответственный за переписку.
Email: mperepelkin@mail.ru

доктор филологических наук,директор МБУК «Самарский литературно-мемориальный музей им. М. Горького», профессор кафедры русской и зарубежной литературы, научный сотрудник отдела сопровождения научных проектов

Россия, Самара; Самара

Список литературы

Дополнительные файлы