CONCEPT OF SPACE IN PHILOSOPHY AND CULTURAL STUDIES OF THE XX CENTURY

Full Text

Если допустить рассмотрение рукотворной среды как материально закрепленного, насыщенного смыслом слепка культурной деятельности человека в конкретной исторической ситуации, принять положение, что созданные человеком объекты обладают информационной нагруженностью, доступной в определенном смысле к прочтению и интерпретации, и рассматривать эту среду в качестве социально-культурного феномена, т. е. ввести ряд уточнений, то не будет большим преувеличением заявить, что мы имеем дело с особого рода текстом. Подобный подход к анализу архитектурного и, шире, всего культурного наследия достаточно популярен в постмодернистском дискурсе. Терминология герменевтической философии, берущей начало в средневековой экзегезе - дисциплине, цель которой состояла в понимании текстов, стала общеупотребительной. «…Сама работа по интерпретации обнаруживает глубокий замысел - преодолеть культурную отдаленность, дистанцию, отделяющую читателя от чуждого ему текста, чтобы поставить его на один с ним уровень и таким образом включить смысл этого текста в нынешнее понимание, каким обладает читатель» [1, c. 3-4]. Цель герменевтического анализа рукотворной пространственной среды может пониматься двояко - как попытка реконструкции того типа мироощущения, при котором она создавалась, т. е. буквально - понимание, попытка «читателя» встать на историческую позицию автора; и как интерпретация традиции - понимание с позиции настоящего. Собственно герменевтической проблематики мы касаться не будем. Нас будет интересовать некоторая линия в размышлениях Поля Рикера, связанная с условиями существования традиции. Основополагающей посылкой онтологической ветви герменевтической философии, к которой принадлежал Рикер, является введенная Э. Гуссерлем категория «жизненного мира», первичной реальности, предпосланной субъектно-объектным отношениям классической гносеологии. Интерпретация становится возможной, поскольку сознание определяется как поле смыслов. Понимание, таким образом, опосредуется знаками, символами и текстами [2]. Всякое творчество связано с рефлексией, которая и позволяет осознавать смысл, который может быть интерпретирован. «Рефлексия - это присвоение нашего усилия существовать и нашего желания быть через произведения, свидетельствующие об этом усилии и об этом желании [1, c. 27]. Интерпретация возможна только при условии, что первоначальный смысл Д. Н. Орлов, Н. А. Орлова 113 Градостроительство и архитектура | 2018 | Т. 8, № 4 был закреплен в структурах, которые есть «… воплощенное в событийности бытие, чистая, доказанная история…» [1, c. 66]. В нашем случае это материальные структуры, пространственные характеристики которых выступают в роли символов, которые содержат многопластовый слой содержательной информации. «Я называю символом всякую структуру значения, где один смысл - прямой, первичный, буквальный, означает одновременно и другой смысл, косвенный, вторичный, иносказательный, который может быть понят лишь через первый… Интерпретация - это работа мышления, которая состоит в расшифровке смысла, стоящего за очевидным смыслом, в раскрытии уровней значения, заключенных в буквальном значении… Интерпретация имеет место там, где есть многосложный смысл, именно в интерпретации обнаруживается множественность смыслов» [1, c. 18]. Предельно упрощая, можно сказать, что интерпретация традиции осуществляется путем считывания знаков, допускающих многозначное истолкование, однако содержащих некий изначальный смысл, обусловливающий вторичные. Причем для интерпретации имеют значение все уровни смысла, которые и создают то богатство многосложности, которое отличает традицию от единичного высказывания. Альдо Росси в своей работе «Архитектура города» определил такие смысловые комплексы как «архитектурное событие», которые формируют культурный «текст» искусственной среды в пространстве и во времени, создавая осмысленный и побуждающий к культурному деятельному взаимодействию и продолжению традиций [3]. Традиция, таким образом, заключается в сопоставлении различных уровней смысла символа, предпринятом в конкретной исторической ситуации - ситуации встречного смыслообразования. Иначе говоря, традиция существует только в момент интерпретации; с другой стороны, всякое считывание символа - интерпретация. «Задача герменевтики - показать, что существование достигает слова, смысла, рефлексии лишь путем непрерывной интерпретации всех значений, которые рождаются в мире культуры; существование становится самим собой - человечески зрелым существованием, лишь присваивая себе тот смысл, который заключается сначала «вовне», в произведениях, установлениях, памятниках культуры, где объективируется жизнь духа» [1, c. 34]. Каким образом человек, живущий в конкретном месте и времени, может обоснованно заявить о своей принадлежности к этому времени и месту? Для этого ему нужно будет всякий раз сопоставить свое понимание времени и места с тем пониманием, которое представляет ему культура, которую он считает своей. Другими словами, человек должен определить свое отношение к традиции, т. е. проинтерпретировать весь комплекс своих знаний и суждений о прошлом и настоящем. Таким образом, определяя себя настоящего, человек каждый раз заново создает традицию. Поскольку эта операция происходит всегда по-настоящему, традиция не является продуктом прошлого, а воплощает наиболее современные представления. Очевидно, что такой процесс интерпретации непрерывно происходил в прошлом и все, что мы знаем о культуре прошлого, - это продукты непрерывной интерпретации. «Мы предполагаем, что интерпретация имеет свою историю, и что эта история является составной частью самой традиции; мы интерпретируем не просто так, а для того, чтобы высветить, продлить и тем самым поддержать жизнь традиции, в которой сами находимся. И напротив, традиция… остается мертвой традицией, если она не является непрерывной интерпретацией этого вклада: «наследие» не есть запечатанный пакет, который, не открывая, передают из рук в руки, но сокровище, откуда можно черпать пригоршнями и которое пополняется в самом этом процессе. Всякая традиция живет благодаря интерпретации» [1, c. 38-39]. Возможность к свободной интерпретации обусловлена неоднозначностью прочтения значащих единиц текста - символов. Если каждый символ позволяет различное толкование содержащегося в нем смысла, начиная от очевидных и прямолинейных и заканчивая сложными, ускользающими и ассоциативными, то общее смысловое поле текста будет обладать широкой комбинаторикой смысла. Их прочтение будет зависеть от идеологической, интеллектуальной и любой другой мотивации интерпретатора. Так, историческая застройка старой Самары может интерпретироваться как абсолютная ценность, материально закрепляющая и хранящая четырехсотлетнюю историю, или как гниющая свалка рухляди, или как останки купеческого, мещанского быта, построенного на слезах и поте эксплуатируемого класса, или как памятник ушедшего золотого века свободного предпринимательства и крепких хозяев. Все эти интерпретации нам знакомы. Каждый из них в свое время доминировал в сознании. Можно ли говорить о подлинной интерпретации? По всей видимости, каждая последующая трактовка, связанная с очередной аксиологической революцией, в полном соответствии с гегелевской диалектикой снимет предыдущую, т. е. выдвигает конфликтно противоположную версию, но включает опровергнутую трактовку в свой новый контекст. Таким образом, каждая современная конечная версия интерпретации культурного феномена включает в себя все состоявшиеся ранее. «Символ заставляет задуматься, он зовет к интерпретации именно потому, что он больше говорит, чем не говорит, и никогда не прекращает побуждать к говорению» [1, c. 38-39]. Таким образом, можно сказать, что смысловая структура, позволяющая понимать пространственные построения прошлого, коренится в изначальных представлениях, которые и создают то смысловое Градостроительство и архитектура | 2018 | Т. 8, № 4 114 АРХИТЕКТУРА ЗДАНИЙ И СООРУЖЕНИЙ. ТВОРЧЕСКИЕ КОНЦЕПЦИИ АРХИТЕКТУРНОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ поле, которое продуцирует новые символы, которые, будучи восприняты, зовут к интерпретации и могут привести к изначальному смыслу, который, тем не менее, всегда ускользает от исчерпывающего объяснения, поскольку не может быть выражен иначе, чем посредством другого символа. Когда человек воспринимает пространство, созданное в другой традиции, он в поисках его сущности считывает знаки, обусловленные его собственной историей, знаки истории субъекта и объекта, нерасторжимое образующие единое смысловое поле. Нахождение в пространстве собственных культурных координат можно считать состоявшимся, если человек в процессе интерпретации идентифицирует себя, знаки своей рефлексии с символом, который он принял основательным. Таким образом, происходит постоянное обновление традиции, смысловым основанием которой каждый раз мы считаем то, что соответствует нашим собственным потребностям. Как в герменевтике Рикера, так и в экзистенциализме Хайдеггера субъектно-объектным отношениям предпослан «жизненный мир». Важнейшей проблемой психологического и гносеологического плана для человека, живущего в искусственной среде, представителями экзистенциальной школы считается потребность идентификации с культурой и социальная адаптация. Постижение пространства бытия происходит через несколько стадий. Каждой из них соответствует своя концепция пространства, выявленная на материале психологических исследований типических реакций на ситуацию, как продукт развития в процессе взаимодействия индивида с его окружением, которые образуют груз опыта взаимодействия человека с вещами, порождающий устойчивые операциональные схемы осознания пространств. Человек ориентируется в пространстве, опираясь на топологические отношения его структуры - ориентиры. Примерами элементарных ориентаций могут служить такие термины, как центр, зона, путь, длительность, направление, владения. Центральным понятием экзистенциальной философии пространства является место. Понятие места является наиболее общим распространенным понятием о пространстве и описывается простыми категориями: верх, низ, близко, далеко, справа, слева. Место имеет размер, но не имеет четких границ. Кроме простейших геометрических параметров, «место» имеет еще и качественные характеристики, связанные с его функциональными и знаковыми особенностями для субъекта, группы или социума в целом. «Место» может быть фактически наблюдаемым или предполагаемым. Совокупность мест составляет пространство бытия или экзистенциальное пространство. Сходная концепция места встречается в работах Альдо Росси и в недавней работе Пьера Витторио Аурели «Возможность абсолютной архитектуры» [4]. В бытийном пространстве, обусловленном нашей мотивацией, опытом, нашим субъективным горизонтом, архитектурное пространство является конкретизацией, объективацией. Но совпадение субъективной потребности объективированной субъективности другого возможно лишь в абстрактном приближении. Полноценное жизненное пространство должно быть освоено. Искусственная среда должна быть понятной, допускающей возможность свободного в ней ориентирования, узнавания и сопериживания. Она должна становиться знакомой, освоенной. Человек идентифицирует самого себя, опираясь на восприятие освоенной среды. Таким образом, архитектурное пространство - всегда «пространство для других», оно должно быть максимально общественным. Главным местом человеческого существования является дом. Хайдеггер предпринял исследование этимологии слова «дом» в разных языках и пришел к выводу, что понятие «строительство» родственно понятиям «хорошо известное», «охраняющее», «обитание», «владение», «безопасность», «быть». Само слово «строить» кроме значения «сооружение здания» зачастую имеет смысл «заботиться о чем-то, что растет», «создавать порядок в мире вещей и человеческого общения». Восприятие пространственных характеристик «места» идет от общего к частному, начиная с простейших пропорциональных отношений - ритма, метра, сочетания линий и пятен и приводит нас к распознаванию устойчивых комплексов, таких как «город», «село», «поле», «море», «река» и т. д. Можно выделить несколько уровней структур, составляющих жизненное пространство человека: географический, имеющий познавательный характер; уровень ландшафта как основы, формирующей конфигурацию жизненного пространства; городской уровень, в котором структуры определены деятельностью человека; дом как центральное место человеческого существования; вещь - самый низкий уровень, но наиболее непосредственный, часто подсознательный, на котором формируется самый общий план взаимодействия человека с материальным миром. Первым шагом вживания в место становится обретение тактильности, вещественности мира. Восприятие телесности мира, фактуры «вещи», идентификация себя в вещественности мира в качестве родства или враждебности - необходимый, подсознательный или осознанный акт вживания в пространство, его освоения. Тактильное восприятие объекта призвано выразить его присутствие в мире, противопоставив вещь пространству. Составленная в нашем сознании схема пространства как результат опыта, знаний, умозрительных предчувствий - карта наших мест бытия, результат и средство освоения пространства. Реальность мира ощущается как напряжение противостояния бесконечности и бестелесности пространства и конечности вещи. На этой Д. Н. Орлов, Н. А. Орлова 115 Градостроительство и архитектура | 2018 | Т. 8, № 4 основе реальности существования человек ищет точки соприкосновения с окружением. Это может быть чувственное сопереживание тектонической пластике, моторное переживание движения, эмоциональнальное созвучие динамики и ритма, сознание общности собственной истории и истории вещи, реальной или мнимой - изображаемой знаково. По нашему мнению, очевидно не совпадающего с взглядами Хайдеггера, объективирующего бытийное пространство как онтологический горизонт, человек в процессе освоения среды проецирует свою самость на окружение, строит свой мир вокруг себя. Можно сказать, что каждый человек как устрица носит свой дом с собой. В освоенном, «родном» пространстве мы узнаем те символы, которые закрепили собственным усилием, действуя или созерцая. «Быть может, неподвижность предметов, окружающих нас, навязана им нашей уверенностью, что это именно они, а не какие-нибудь другие предметы, неподвижностью нашей мысли по отношению к ним. И всегда случалось, когда я просыпался таким образом, деятельно, но безуспешно стараясь определить своим рассудком, где я, все вращалось вокруг меня во тьме: предметы, местности, годы» (М.Пруст. «В поисках утраченного времени. Т. I. В сторону Свана»). Cоветский метод осмысления всего и вся, как известно, опирался на философию марксизма. Проблема искусственной среды жизнедеятельности человека не стала исключением. Строго материалистическая трактовка культуры, основанная на экономической терминологии Маркса, для обозначения культурных феноменов, не сводимых к деятельной детерминированности, применяла понятие «ценность». Само это понятие не употреблялось классиками марксизма; используемое в политико-экономических трудах К. Маркса понятие «Wert» означало не «ценность», а «стоимость» в обеих ее разновидностях (потребительская стоимость и меновая стоимость). Субъективность потребности не отменяет ее укорененности в практике. Даже созерцательная оценка обусловлена деятельностным опытом. «Превращение биологического отношения «организм-среда» в социокультурное отношение «субъект-объект» означало, что объекты деятельности человека могли рассматриваться им как субъектом двояким образом: 1) в их независимом от него и потому чисто объективном существовании и 2) в их прямой связи с его потребностями как субъекта (то есть не органическими, физиологическими, витальными, а социокультурными, духовными, истинно субъектными потребностями, интересами, идеалами)» [5]. Особо следует отметить, что объекты в их независимом от человека и потому чисто объективном существовании, тем не менее - объекты деятельности, а органические, физиологические, витальные потребности человека не относятся к его субъективности. Человек может выступать и в качестве объекта, и в качестве субъекта. Разрыв творческой деятельности человека на две независимые части - полезную, объективную, когда объект относится к человеку как объекту же, и обусловленную социокультурной надстройкой субъективную, приводит к четкой дихотомии и требует введения нового термина - «эстетическая ценность». Бесплодным, на наш взгляд, попыткам определить ее материалистическую сущность, изначально противопоставив ее утилитарной, посвящена обширнейшая литература. Поскольку категории «Эстетика» и «Эстетическая ценность» относились скорее к идеалистическому дискурсу, были предприняты попытки вывести их в материалистическую вселенную. Для этого предпринимались попытки свести эстетику к оцениваемому в буквальном смысле удовольствию или к целесообразности, облегчающей производство и производственные отношения. Применялись следующие аргументы: упорядоченность и рациональность противопоставлялись хаосу и непознанности природы, коммуникационные свойства эстетики представлялись как основание для формирования производственных отношений, особенно в идеологизированных текстах эстетика представала продуктом классовой борьбы. «В отличие от животного, он [человек] производит не только под властью непосредственной физической потребности, но и, будучи от нее свободен, тогда, когда он свободно противостоит своему продукту; он способен поэтому подходить к каждому предмету с соответствующей ему мерой, тем самым созидая новый предметный мир не только по законам пользы, но и «по законам красоты». Так человек в своей утилитарно-эстетической деятельности опредмечивает себя, удваивает себя уже не только интеллектуально, как это имеет место в сознании, но и реально, деятельно, и созерцает самого себя в созданном им мире» [5, c. 49]. В.Л. Глазычевым была разработана типология ситуаций, в которых происходит восприятие объекта с эстетических позиций, связанных с социально-коммуникативной ролью рукотворного объекта. Эта классификация образована комбинацией коммуникационных отношений, охваченных оппозициями «свое-чужое» и «восприятие - демонстрация». Возможны четыре типа ситуации: 1) комбинация «свое-восприятие» ставит потребителя в ситуацию оценки объекта с позиции собственных вкусов и потребностей; 2) в ситуации «чужое-восприятие» к объекту подходят с мерой общепризнанных ценностей, причем оценивается в основном смысловая структура объекта, лежащая на поверхности, не затрагивая «внутренней жизни» формы; 3) потребитель, оценивающий объект с позиции «свое - демонстрация», стремится посредством смысловой структуры утвердиться в структуре предпочтений социума, примером может служить оценка с позиций престижности; 4) в ситуации рода «чужое-демонстрация» потребитель, рефлексируя, встает на Градостроительство и архитектура | 2018 | Т. 8, № 4 116 АРХИТЕКТУРА ЗДАНИЙ И СООРУЖЕНИЙ. ТВОРЧЕСКИЕ КОНЦЕПЦИИ АРХИТЕКТУРНОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ позиции норм потребления других общественных групп, оценка опосредована знаниями о «другом». Задаваясь вопросом, европейский ли город Самара, мы находимся в подобной ситуации потребления. Далее классификация еще более детализируется: например, понятие «демонстрация» разделяется на несколько типов ситуаций демонстраций с позиции заинтересованности потребителя и положения его в коммуникативной структуре. Соответственно проектировщику предлагается моделировать ситуации потребления, что, скорее всего, нереально. Положение искусственной среды в системе культуры определяется ее деятельностным происхождением и способностью к трансляции ценностных характеристик в процессе социализации. Искусственная среда становится, таким образом, матрицей социальной информации. «Человек неотделим от вещественности своего бытия. Взаимодействуя с окружением, он формирует «материальный каркас» деятельности, поведения и отношений с другими людьми. Таким образом, планируя предметный мир, человек вместе с ним планирует будущую жизнь и, в конечном счете, самого себя, а определяя отношение к сложившемуся окружению, соизмеряет его со своими потребностями и идеальными моделями, которые он принимает» [5, c. 246]. Следует признать, что, постулируя определяющую важность субъектно-объектных отношений для проблемы «второй природы», марксистская философия, по крайней мере тот ее образец, который был изложен, не решила проблемы в заданных методологических значениях. «Любое описание среды субъективно, ее отражение в сознании всегда имеет эмоциональную окраску, всегда сопрягается с ценностным отношением, зависит от позиции субъекта, его потребностей и предпочтений. Г.З. Каганов, акцентируя субъективную отнесенность среды, полагает, что в описании и моделировании среды внешние слои субъекта проецируются на объекты, воспринимаясь вместе с ними и размывая субъектно-объектную границу» [5, c. 248]. На этом фоне особенно интересно выглядит западноевропейская версия марксизма, представленная, например, в фундаментальной работе А. Лефевра «Производство пространства». Лефевру не понадобилось такой сомнительной категории, как «эстетическая ценность» для описания выбора образа деятельности человека. Также он подверг критике всю совокупность лингвистических подходов к пониманию смысла искусственного пространства. Лингвистические подходы - это семантика, семиотика, структурализм, постструктурализм и, в том числе, герменевтика, описанная нами ранее [6]. Будучи свободным от идеологических рамок, Лефевр критически и творчески подходит к наследию Маркса и предлагает включить категорию пространства в ряд базовых категорий марксизма, наряду с трудом, стоимостью и общественными отношениями. Пространство у Лефевра становится продуктом производства и производственных отношений, товаром особого рода, который является также средством производства. Таким образом, человеческая деятельность по Лефевру представляется общественными отношениями по производству материальных объектов (товаров) и пространства. Пространство здесь предстает как произведенный в соответствии с исторически сложившимся укладом продукт, обусловливающий форму производственной деятельности. Так устанавливается прочная и логичная связь между произведенным пространством - материально оформленной и упорядоченной средой жизнедеятельности и господствующим в каждую историческую эпоху социальным, экономическим и политическим укладом. Вывод. Необходим целостный взгляд на комплекс проблем «второй природы», чтобы понимание ее сущности включало неразрывный дискурс человеческого сознания и деятельности, как в следующих высказываниях Карла Ясперса: «Жизнь в среде, отчасти созданной им самим, является признаком самой сущности человека. … эта красота состоит не в чрезмерно богатом орнаменте и излишних украшениях - напротив, они кажутся скорее некрасивыми, - но в чем-то таком, что позволяет ощутить в совершенной целесообразности предмета необходимость природы, необходимость, которая сначала отчетливо проступает в творении человеческих рук, а затем улавливается в бессознательном созидании жизни (в структурах животного организма и растений). Эти присущие самой вещи решения открываются как бы в стремлении следовать вечным, изначально данным формам» [7].

About the authors

Dmitry N. ORLOV

Samara State Technical University

Email: vestniksgasu@yandex.ru

Natalia A. ORLOVA

Samara State Technical University

Email: vestniksgasu@yandex.ru

References

Supplementary files