The Liberal concept of Russian history

全文:

ВВЕДЕНИЕ Либерализм является динамичной теоретической системой, чутко реагирующей на происходящие социальные изменения, генерирующей адаптивные стратегии к новым формам существующей реальности. Центральное положение в либеральной мировоззренческой «матрице» занимает приоритет «блага свободной личности», генерирование идей, действий, механизмов его достижения. Либеральные исследователи, с момента возникновения либерализма и до настоящего времени, ведут поиск в человеческой истории типологических моделей и способов такого эффективного социального устройства, когда индивидуальная свобода и гражданские права становятся его надежной основой. Историческая наука в России складывалась и развивалась под влиянием европейской общественно-политической мысли, в которой либерализм понимался в качестве идеологии, социально-политического движения, совокупности демократических институтов, процедур и принципов управления. Стремясь в русле либерального мировосприятия определить специфику российской истории К.Д. Кавелин и В.О. Ключевский предложили концепт «вотчинного государства», позволивший исследователям прийти к выводу о его глубоких корнях, длительности существования и значительном влиянии на последующее развитие страны [Пайпс, 2004, с. 121], определять Российское самодержавие как политический строй, генетическим кодом которого является вотчинный принцип управления [Ермолаев, 2004, с. 11]. Российская либерально-историческая мысль начала ХХ века исходила из возможности прерывания линии прогресса в истории, критически относилась к марксизму как социологической теории. Либеральные историки (М.М. Ковалевский, Н.И. Кареев, П.Г. Виноградов, П.Н. Милюков, Д.М. Петрушевский и др.) стремились рассматривать во взаимосвязи социально-политические и экономические аспекты исторического развития, обращали внимание на необходимость изучения государственной, политической и культурной истории [Сидненко, 2008. С. 58, 60]. Не потеряла актуальности, сформулированная П.Н. Милюковым в «Очерках по истории русской культуры» (Ч. 1-3. СПб, 1896-1903), «теория контраста» между русским и европейским историческим процессом, согласно которой, «европейского здания» воздвигалось «снизу вверх», сначала экономический фундамент, затем социальные «стены» и политическая «крыша», тогда как в России происходил обратный процесс, поэтому непрочность экономического фундамента вызывала необходимость в «подпорках», в лице излишне жёсткой государственности, воздвигавшей российское историческое «здание» «сверху вниз». В русле либеральной объяснительной модели этапы человеческой истории рассматриваются на основе помещения в центр мироздания человеческой личности, всестороннего развития ее индивидуальных прав и свобод, а Россия, является потенциально европейской страной, с догоняющим типом развития. В современном либеральном (в широком смысле) дискурсе исторический ракурс предполагает наличие интеллектуального многоголосия, взаимодополнения и конкуренции концептуальных объяснений (концепции «естественного и современного государства» (Д. Норт), «инклюзивных и эксклюзивных институтов» (Д. Аджемоглу, Дж. Робинсон), «современного государственного порядка» (Ф. Фукуяма), «источников социальной власти» (М. Манн) и др.). В данной статье, акцентируется внимание только на субъективно «сильных сторонах» либеральной версии истории России, для её репрезентации используются когнитивные возможности концептов, существующих в современном историографическом пространстве: «патримониальное государство», «тоталитаризм», «социокультурный раскол», «русская система», «раздаточная экономика», «холопская и договорная Россия», «догоняющее развитие, отсталость», «несовременная страна». ДРЕВНЕРУССКАЯ МОДЕЛЬ ГОСУДАРСТВЕННОСТИ Пришедшая на смену локально-племенной организации жизни Древнерусская государственность означала смену принципов княжеской власти, от основанной исключительно на праве силы, к легитимации власти наследуемой по праву рождения. Древняя Русь находилась на периферии европейского мира, она стремилась (не без успеха) подчинять и ассимилировать разные этнические и племенные общности, оставаясь внутренне непрочной конфедерацией отдельных княжеств. Принятие христианства повысило престиж и влияние Древней Руси в Европе того времени. Однако, сложное сочетание двух социокультурных типов (государственного и догосударственного) осложняло интегративные процессы в древнерусском социуме. Большинство населения принимало княжескую власть как необходимое условие обеспечения безопасности от опасностей окружающего мира, но оставалось привержено ценностям своих замкнутых локальных миров. Возникший социокультурный раскол между государственно-ориентированной княжеской элитой и населением, православным христианством и язычеством, дополненный политическим расколом, в виде постоянных княжеских конфликтов, в дальнейшем привел к распаду древнерусской государственности. Постепенно формировалась авторитарная модель властвования. Князья стремились ослабить роль института вече, и добиться усиления своей власти, чему способствовало и заимствование принципов восточного деспотизма в «золотордынский» период. Характерная для Древней Руси экстенсивная модель развития, основанная на аккумуляции ресурсов с помощью силовых методов и их продажи на внешних рынках, постепенно стала испытывать кризисные явления, в результате исчерпания возможности дальнейших территориальных захватов и изменения направления сложившихся торговых путей в сторону от Древней Руси. Города, созданные для ведения транзитной торговли, теряли свое значение, страна «Гардарика» становилась сельской. Тогда как в Европе происходил генезис городской цивилизации, расширялись внутренние рынки, городской воздух делал людей свободными, существовали феодальные отношения, основанные на договорных обязательствах между сюзеренами и вассалами. Для движения по европейскому пути в Древней Руси не сложились, как социокультурные институты и стимулы у княжеско-боярской элиты, так и не оказалось в достатке времени для изменения модели развития. [Ахиезер, Клямкин, Яковенко, 2008, с. 65-71]. МОСКОВСКОЕ ПАТРИМОНИАЛЬНОЕ ГОСУДАРСТВО Московское государство создавалось в специфических условиях, определивших особенности его социокультурного характера и политической природы. В отличие от западных абсолютистско-монархических государств в нем не сложились развитая феодальная договорно-правовая среда, экономически сильные торгово-ремесленные города, национальный рынок. Оно существовало на основе собственной производящей архаичной аграрной экономики, лимитированной природно-климатическими и человеческими ресурсами, отрезанной от мировых торговых путей, при постоянно растущих потребностях самого государства в контроле над территорией и ее расширением. В Московском христианско-православном государстве, в отличие от Византии, не были законодательно оформлены права частной собственности, не сложился бюрократический аппарат управления. На основе династически-родового принципа властвования в «послеордынской» Руси княжеско-боярская элита, сохранила отношение к стране, как к коллективной родовой вотчине, которая принадлежит им совместно с государем Всея Руси. Институт местничества, с одной стороны, лимитировал привлечение на государеву службу способных управленцев, с другой стороны, разобщал само боярство, усиливал самодержавный характер власти. В конфликте между неограниченным самовластием, стремившегося к деспотизму, и аристократическим принципом, ориентированным на относительную независимость элиты в московской государственности победа осталась на стороне самодержавного принципа. Она была достигнута в сложных условиях, и означала сохранение российской государственности после опричного террора и поражения в Ливонской войне. В годы Смуты этот конфликт привел к внутриэлитной борьбе сторонников самодержавия (Б. Годунов) с поборниками аристократического принципа (В. Шуйский). Смута показала, что балансирование между различными властными субъектами в Московском государстве едва не закончилось катастрофой, и если для домонгольского периода характерной была тенденция нерегулируемой правом свободы, то для московский государственности - тенденция бесправия в несвободе [Ахиезер, Клямкин, Яковенко, 2008, с. 136-146]. Со времен возникновения Московского царства и его победы над Золотой Ордой при Иване III, Василии III и Иване Грозном Российское государство носило вотчинный, патримониальный характер, инкорпорировало все другие социальные и экономические институты, тогда как в Западной Европе происходила политическая и социально-экономическая дивергенция. Фундаментом для дальнейшей эволюции Западной Европы стал институт частной собственности, ограничивший возможности и аппетиты государства, сохранивший пространство личной свободы и создавший условия для развития гражданского общества. В России же владение частной собственностью в значительной степени зависело от обладания ресурсами политической власти, в силу чего не произошла полная легитимация её статуса, как в Западной Европе, поэтому не возникла социокультурная среда для создания институтов «сдержек и противовесов» государственной власти. Монарх-собственник в России не терпел других собственников в силу необходимости удержание ранее захваченных территорий и новых территориальных захватов, которые требовали сосредоточения ресурсов бедной страны под единым началом и максимального их напряжения. [Пайпс, 2000, с. 210-236; Пайпс, 2004, с. 44-83]. Концепт «договорной и холопской» моделей, фиксирует существующую в истории России дихотомию, обращающую страну на «западную» или на «восточную» траекторию развития. Такие «колебания» исторического маятника, объясняются не пограничным положением России, а сосуществованием противоположных традиций, их амбивалентностью. Так, по своему социальному положению князья и бояре, выступали одновременно воинами-партнерами, на основе взаимных договорных отношений, и господами-вотчинниками, безраздельно властвовавшими над зависимыми людьми - челядью, дворней [Трубицин, 2019, с. 99]. Транзит от «договорной» к «холопской» России произошел в середине XVI в. До этого страна в течение «европейского столетия» (вторая половина XV - первая половина XVI вв.) развивалась по европейской траектории. В экономике росла роль и расширялась сфера ремесла и торговли, для социальных отношений определяющими были договорные принципы, политический строй эволюционировал в направлении ограниченной монархии (ст. 98 Судебника 1550 г., фиксировала совместное принятие решений царем и Боярской думой). Этот транзит прервал Иван Грозный, опираясь на дворянство, совершивший «самодержавную революцию» (опричнина), ознаменовавшую решительное изменение вектора развития России в направлении создания социально-политической системы принципиально отличной от западного типа. Результатом этой революции стала утрата достижений «европейского столетия», быстрая деградация экономики, усиление деспотических тенденций, а «Россия XVII в. оказалась более отсталой от Запада, чем была в начале XVI» [Янов, 2007, с. 160]. Концепт «Русская система - Русская власть» базируется на поиске фундаментальных оснований российского социума в исторической ретроспективе, выявления механизмов достижения общественного согласия и доверия. Ключевым понятием является «Русская Власть», которая в XVI-XVII вв. сумела «зачистить» социальное пространство и лишить социально значимой энергии традиционные исторические субъекты: церковь, боярство, удельные княжества. Новый русский мир стал властецентричен. Отныне «Власть» являлась условием существования всех и всего. Ключевыми элементами «Русской Системы», как социального порядка становятся: «Власть»; «Популяция» (население, исторически имевшее, но утратившее субъектные характеристики); «Лишний Человек», который может быть, как индивидуальным (дворянство, интеллигенция), так и коллективным (казачество). В результате сложилась «Русская Система» в которой единственным актором, определяющим стратегию развития, ценностный генотип, тип социального взаимодействия всех элементов системы является Власть [Фурсов, Пивоваров, 2001]. Концепт «раздаточная экономика» акцентирует внимание на двух принципиальных отличиях российской экономической системы, отличающей её от феодальной, европейской. Если основу феодализма составляет частная собственность, то основу раздаточной экономики - общественно-служебная собственность. Договорные поземельно-служебные отношения существуют при феодализме, а в условиях раздаточной экономики они являются обязательными. Система «раздатка» в России включала земли (населенные и ненаселенные), городские строения и дворы, промыслы, охоту и рыболовство, денежное жалованье и крестьянские души. Технология раздач состояла в институтах «пожалования» для элитных групп и «испомещения» для служилых слоев. Основой института «сдач» являлась государственная тягловая система, определяющая обязательные формы и размеры сборов (подати, кормы), различные виды повинностей для тяглого или податного населения [Бессонова, 2006]. Складывание «патримониального государства», «Русской Власти», «холопской модели», «раздаточной экономики» происходило в условиях постоянной «фронтовой» обстановки на восточном, южном и западном направлениях. Борьба с осколками Орды, с Литвой, ливонцами, шведами и другими противниками превратили Московское государство в «вооруженную Великороссию», надолго определили мобилизационный характер государства и общества, неправовой характер внутреннего управления, акцент в отношении государства с сословиями на повинности, а не на права, сакрализировали характер суверенной верховной власти. Постоянная необходимость поддержания достойного уровня обороноспособности страны, в условиях ограниченности ресурсов, вела к усилению концентрации власти и собственности в руках «государя». Социально-экономической основой осуществления принципа «власти-собственности» стало неоспоримое право элиты на избыточный продукт, взимаемый в виде «ренты-налога». В XVII столетии российская государственность преодолела последствия Смуты, сохранила политический контроль над территорией и продолжила расширение своего геополитического пространств (Украина, Сибирь). Этому способствовало как проведение традиционалистской политики с «опорой на собственные силы», так и «диффузия» культурных и цивилизационных институтов Востока и Запада. Импульс с Востока (Османская, Сефевидская, империя Моголов) способствовал превращению Московского государства в архаичную «пороховую империю», проводившую экспансионистскую внешнюю политику. Внутреннее устройство этой «империи» потребовало качественного совершенствования военно-мобилизационного потенциала и привело власть к необходимости рецепции военно-технологических и организационно-технологических преимуществ западных «централизованных» и «камералистских» государств (полки «нового строя», мануфактуры и т.п.). Итак, не столько особенностями, сколько «генетическими признаками» Российского государства стали «отождествление государя и государства, тотальное холопство», принципы «властоцентричности и сильной государственной власти, авторитарно-властного господства, служения государю, единства государственной власти и собственности, служебно-раздаточного хозяйства», а также «принцип кормить и править» [Лубский, 2014, с.9]. ИМПЕРСКАЯ МОДЕЛЬ На рубеже XVII-XVIII вв. Россия совершила исторический поворот в направлении европейского пути развития, заимствуя у Голландии, Швеции, Франции, Германии, Англии, Италии политические, социальные и культурные институты в широком диапазоне от военной, экономической сфер, науки и образования до гастрономии и благотворительности. В совокупности эти институты составили то, что принято называть европейской цивилизацией [Каменский, 2018, с. 199]. Рецепция западных военно-технологических и организационных достижений начавшееся ещё в XVII в., ускоренное реформаторским прорывом Петра I, не означали превращения России в европейскую страну. Принудительная модернизация посредством тотальной милитаризации жизненного уклада позволила России укрепить геополитическое положение, проводить экспансионистскую политику, включив в ХVIII-ХIХ вв. почти все западные и юго-западные территории бывшей Киевской Руси, входившие в состав Польши, а также Крым, Кавказ, Среднюю Азию, Дальний Восток, и поддерживать внутреннюю стабильность политической и социально-экономической системы. Только в середине XIX в. под воздействием промышленной революции в Европе, следствием которой стало болезненное поражение в Крымской войне, в стране произошли «Великие реформы», Россия приступила к индустриальной модернизации и в конце XIX-начале ХХ вв. стала преодолевать экономическое отставание, и по уровню промышленного развития сокращать дистанцию от развитых стран. В Российской империи изменилось отношение «Власти» к личностным ресурсам подданных и способам их мобилизации. Петровская «Табель о рангах» допустила в элиту представителей низших слоев населения, приобрел значение принцип личных заслуг, при условии обязательности службы государству. Теперь «рабы государевы», в отличие от «государевых холопов» Московской Руси, могли надеяться на признание и вознаграждение персональных заслуг и личную славу со стороны самодержца. При Екатерине II дворянство стало первым свободным сословием в России, а отношение к службе теперь зависело от персонального выбора каждого дворянина. Освобожденное дворянство активно приобщалось к европейской культуре и образованию, многие его представители стали крупными государственными и военными деятелями и полководцами, достигли успехов на ниве культуры и науки. «Воздух свободы», проникший в Россию из Европы эпохи модерна, расширение объема гражданских прав и свобод в ходе «Великих реформ», некоторое ограничение бюрократического контроля стимулировали активизацию личностных устремлений в разных российских сословиях. Выходцы из разночинцев (учителя, врачи), купцы, предприниматели, крестьяне демонстрировали социальную энергию, претворявшуюся в работе земств, торговой и промышленной деятельности, получении образования и т.д. Наряду с крупными помещичьими хозяйствами, использовавшими современную агрикультуру, многие «столыпинские крестьяне», выйдя из-под опеки общины достигали хозяйственного успеха, что позволило стране в начале ХХ в. повысить свою конкурентоспособность на мировом рынке продовольствия. Созданные в стране благоприятные условия для привлечения иностранного капитала, в значительной степени способствовали быстрому промышленному развитию российской экономики. Вместе с тем, продолжали существовать и серьезные препятствия на пути расширения пространства личной свободы и социальной активности. Политическая система России законсервировалась от модернизационных импульсов. Традиционные социокультурные ценности не позволяли большинству помещиков использовать землю как рыночный ресурс и стать эффективными предпринимателями, а большинство крестьян после отмены крепостного права придерживались представления о том, что «земля божья» и частная собственность на неё невозможна. Между ними «тлел» глубочайший ценностный конфликт, усугубляемый в «голодные годы». Из шестнадцати последних лет XIX в. шесть были голодными годами, унеся сотни тысяч жизней. Российская буржуазия отличалась от европейской, редко проявляла собственные инициативы, связанные с большими рисками, долго не имела политических прав, была не уверена в надежной защищенности своих капиталов, ориентировалась на государство и его поддержку. Предпринимательская этика индивидуального успеха не сумела глубоко укорениться в России и отвергалась значительной частью населения. Поэтому промышленную модернизацию в России, основанную на импорте технологических достижений передовых европейских стран, проводило государство. Частный бизнес зависел от государственного протекционизма, государственных заказов, узкого внутреннего рынка, а российская буржуазия ориентировалась на новые экспансии со стороны государства и появление новых территорий, фактически поддерживая сохранение экстенсивной модели развития страны. [Ахиезер, Клямкин, Яковенко, 2008, с. 298-314]. Большинство либеральных историков интерпретируют историю России XIX в. в русле концептов «отсталости» и «догоняющей модернизации». Критерии и показатели сравнения общественного, политического и экономического развития России с идеально-типическим «Западом», переживавшим в это время «модернизационные» процессы, выглядят не в пользу России. Однако, если акцентировать внимание не на «дефицитах» российского варианта развития, её отсталости и необходимости догонять Запад, а на динамику исторических перемен в диахронической перспективе, то становится очевидным существование иных путей исторического развития и амбивалентность самой эпохи модерна. Тогда, ускоренное развитие Западной Европы может рассматривается не как норма, а как исключение, в то время как Россия в соответствии с правилами мультикультурного подхода была не «ненормальной», она была лишь другой. [Каменский, 2018, с. 191, 193, 195]. Державно-имперская идентичность скрепляла расколотый российский социум до тех пор, пока страна побеждала в войнах. Поражение в Крымской войне, неудачи в русско-японской и Первой мировой войнах усилили социокультурный раскол, обозначили проблему поддержания ценностных оснований, на которые могла опираться российская государственность. Ограничения самодержавия законом, появление в политическом ландшафте Государственной думы, демонстрирующей свою оппозиционность, существование «несистемной оппозиции» в лице радикальных социалистических партий, расшатывали «Русскую власть», государственное единство, углубляли раскол социокультурного пространства. Вместе с тем, объективной неизбежности и неотвратимости российской революции 1917 г. не существовало, а главным фактором падения монархии в России и обострения социальной конфликтности стала Первая мировая война, тогда как существовавший конфликт традиции и модерна не вел обязательно к революции, создавая для нее лишь потенциальную возможность, которая превратилась в реальность под воздействием двух основных факторов - трудностей военного времени и борьбы за власть между оппозицией и монархией [Миронов, 2013, с. 113]. Революция стала явлением, вышедшим из-под контроля многих её акторов и интересантов, она показала неготовность российского общества к развитию по демократическому сценарию в 1917 г. и открыла дорогу к диктатуре. Бенефециарами революции стали радикальные силы, сумевшие в своей деятельности использовать накопившиеся проблемы и особенности расколотого российского социума (в котором глубоко не укоренились буржуазно-демократические ценности, слабыми оказались средние слои и гражданские институты) и возглавить «восстание масс», провозгласив скорое наступление «светлого коммунистического будущего». СОВЕТСКАЯ МОДЕЛЬ Советская система сняла проблему многовекового раскола между догосударственной и государственной культурными полюсами при помощи самых радикальных методов. Элитный дворянско-буржуазный полюс уничтожался как источник частной собственности и «эксплуататорских классов», мешающий построить социализм. Крестьянский общинно-вечевоой полюс должен был исчезнуть по логике классовой борьбы, в ходе форсированной коллективизации. Декларируя стремление создать модерное общество нового типа Советский Союз двигался в том же направлении, что и западная цивилизация, в значительной степени, заимствуя и имитируя ее базовые принципы. Важнейшими из них являлись урбанизация и развитие образования. В социальной практике советского модерна они означали укоренение ценностей городской культуры (индивидуальной свободы и благосостояния), но в идеологической плоскости они вступали в противоречие с коммунистической системой. Разрешить это противоречие советское государство пыталось целенаправленной социальной политикой, широкими социальными гарантиями (государственное строительство и содержание жилья, бесплатное образование и здравоохранение, пенсионное обеспечение). В послесталинскую эпоху созданная система социальных благ стала восприниматься скорее, как привычное проявление советской уравнительности и унификации, мешавшее реализации индивидуально-личностного начала, проигрывающее по сравнению с более высокими и разнообразными стандартами западного образа и качества жизни. Фактически, урбанизация и образование, являясь важнейшими достижениями советского социализма, стали и ключевыми причинами его исторического поражения. Общепризнанными в мире результатами советского периода истории стали успехи в военно-технологической и космической сферах. Созданный и реализованный Советским Союзом мобилизационный потенциал, оказался достаточным для проведения форсированной индустриальной модернизации, победы во Второй мировой войне, превращения страны в одну из двух мировых сверхдержав второй половины ХХ в. Советская модель развития продемонстрировала возможность концентрации в руках государства всех материальных и человеческих ресурсов и обеспечения военного могущества, при достаточно низком уровне эффективности экономической сферы. Поступление в арсеналы ведущих мировых держав ядерного оружия означало, что традиционный тип больших войн государствами за статусы и территории становится менее актуальным. «Холодная война» стала новым видом геополитического и геоэкономического противоборства, сопровождаясь гонкой вооружений, выдерживать которую длительное время для неэффективной советской экономики становилось все трудней. Одновременно, сохранять статус сверхдержавы, поддерживать своих сателлитов, повышать уровень и качество жизни населения становилось все более непосильной «ношей» для недемократической политической системы. Распад Советского Союза, в значительной мере стал следствием его достижений. [Ахиезер, Клямкин, Яковенко, 2008, с. 397-412]. Концепт «советский тоталитаризм» акцентирует внимание на сущности советской системы, целью которой являлось «построение социализма и коммунизма» в ортодоксальном варианте, провозглашенном коммунистической партией, монопольно управлявшей государством, экономикой, культурой и частной жизнью при помощи иерарахической «номенклатурой» системы и тотального контроля над обществом. В социальной практике именно стремление к установлению такого абсолютного контроля с помощью насилия и репрессий являлось важнейшим признаком тоталитарной системы. Советская «модернизация» была подчинена политическим целям коммунизма в русле которой имитировались индустриальные модели, заимствованные у Запада, но отсутствовала имманентная способность создавать собственные экономические модели, обладающие высокой управленческой и экономической эффективностью, имеющие низкие транзакционные издержки и высокое качество производимой продукции. Это свойство советской системы привело к тому, что после её относительных успехов в 1930-1950-е гг., возобладали негативные тенденции, наступила стагнация и кризис режима. Периодически порождаемые иллюзии относительно способности коммунистической системы самореформироваться, привели к хрущевской десталинизации, которая серьезно дестабилизировала систему, а при Брежневе возобладала командно-административная партократия, руководящая страной без массового террора. Отличительной чертой советского патримониализма являлся доступ и распоряжение партийно-хозяйственной номенклатуры формально «общенародной» собственностью, и извлечения из нее административной ренты, конвертируемую впоследствии в капитал. Ответом на тотальное государственное регулирование стали неформальные институты, практики и стратегии адаптации к реалиям советского социализма (блат, коррупция, «черный рынок», теневая экономика) [Васильева, 2013]. Такие системные девиации снижали конкурентоспособность страны в мире, вновь стало нарастать отставание СССР от ведущих мировых держав, вступавших в постиндустриальную эпоху. Смыслом горбачевской перестройки, гласности и демократизации явилась попытка построения либерального, реформистского коммунизма, активизации социальной энергии и преодоления негативных тенденций во всех сферах советской жизни. Но, оказалось, глубокое реформирование системы способно привести только к её демонтажу, поскольку «генетический тоталитарный код», заданный октябрьским переворотом 1917 г. к этому времени уже выработал свой потенциал до конца, и гибель всего организма была неизбежна [Малиа, 2002]. Сама историческая мизансцена распада СССР прошла относительно спокойно и мирно, страна избежала гражданской войны, большинство граждан тогда с надеждой смотрели в будущее и стремились поскорее перевернуть страницу советского периода истории. СОВРЕМЕННАЯ РОССИЯ Осмысление специфики развития постсоветской России актуализирует обращение к «следам прошлого», исторической «колее» по которой движется страна из глубин прошлого в настоящее и будущее. Концепт «несовременная страна» акцентирует внимание на трех особенностях страны и общества. Во-первых, «государство» в России успешно вытеснило народ и человека на социальную периферию, ценность человеческой жизни практически не растет с течением времени, а правительство ответственно за большее число жертв среди собственного населения, чем любые внешние войны и катаклизмы (массовые репрессии во времена Ивана Грозного, Петра I, Сталина; междоусобные войны русских князей, кровавое покорение Твери, Новгорода, Пскова, смуты, гражданские войны, голод). Этот тренд обусловил несовременное отношение к экономике, в которой труд начал цениться дешевле ресурсов, что характерно для российской экономики прошлого и настоящего. Во-вторых, следствием примата «государства» над личностью и обществом стало утверждение тезиса о том, что «цель оправдывает средства», и обоснованием пренебрежения к эффективности, понимание успеха, как достижение цели, а не решение проблемы. Такая хозяйственная идеология препятствовала развитию частного бизнеса, ориентированного на экономический результат и становившегося наиболее эффективным средством обеспечения экономического роста. В-третьих, эти особенности российского понимания «государства» и власти радикально сократили степень приверженности россиян рационализму. Воображаемый характер государства стал основанием для зависимости России от доктринальных концепций и утверждаемых ими иллюзорных целей. Россия стала естественным полигоном для проверки консервативных и ультрареволюционных идеологий, россияне научились больше ценить не само материальное историческое наследие, а некие абстрактные «уроки» истории, или подменяющие саму историю идеологические схемы. Россия на протяжении столетий была страной, в которой власть воспринималась как нечто абсолютное. Демократическая система организации общества в такой ситуации не вытекает даже из очевидно укореняющегося индивидуализма, который воплощается отчасти в разрушении социальных связей, а отчасти в том, что личное во все большей степени становится средством ухода от общественного. Люди верят в себя, верят в «народ», в «страну», в «государство» - но не в общество; абстрактные символы заслоняют реалии современной жизни, и это открывает простор для консерватизма и архаики, которые вполне соотносятся с исконной национальной «идентичностью» [Иноземцев, 2018]. В постсоветской России государство по-прежнему оставалось патримониальным, в нём не состоялось полное замещение политических элит, представители бывшей советской номенклатуры смогли сохранить свои властные позиции и перенести прежние бюрократические практики управления в «новый» государственный аппарат . Сохранились целеполагание и стремление государственных служащих следовать не столько должностным инструкциям, сколько указаниям «сверху», злоупотребление должностными полномочиями, извлечение административной ренты из позиции, занимаемой во властной иерархии. В современном варианте российского патримониализма сохраняется традиция доминирования государства над личностью, преклонение перед начальством, патернализм, атомизированность, социальная пассивность и политическая апатия большинства населения, сосуществование формальных, неформальных, полулегальных, противозаконных институтов и социальных практик. В 1990-х гг. неэффективность новой российской государственности, нарастание острых социальных и экономических проблем способствовали расширению ареала существования неформальных институтов и практик (бартер, «черный нал», вывод активов в оффшоры, феномен «крышевания», деятельность организованных преступных группировок и рэкетиров). Укрепление государства и формальных институтов в 2000-е гг. в тоже время институционализировало неформальные практики, стремление «договориться», по-прежнему, является частью российской повседневности и воспринимаются многими как социальная норма. [Васильева, 2013]. О существовании в современной России квазиэлементов «холопской и договорной» традиции/практики свидетельствует ситуация в сферах государственной и частной экономики, положение «бюджетных» и внебюджетных социальных слоев, соотношение которых с начала 2000-х гг. менялось в пользу первых. В настоящее время государство и госкомпании контролируют 50-70% российской экономики, а в социальной и политической сферах главными акторами остаются «бюджетники», служащие госкорпораций и госмонополий, тогда как доля населения, практикующая в экономической сфере договорные отношения, остается весьма незначительной. [Трубицин, 2019, с.105] Современная Россия не может быть названа демократической страной, в ней воспроизведены исторически присущие ей традиции доминирования власти над обществом и предпочтение воображаемых целей реальным. Но, Россия остается европейской страной, поскольку все ее метания между авторитаризмом и демократией, частными интересами и общественными ценностями, происходят в рамках европейских социальных альтернатив, через выбор которых развитые европейские общества либо уже прошли, либо никогда не сталкивались [Иноземцев, 2018]. Особенности рецепции и трансформации европейских институтов в российских условиях, попытки, изолироваться от «Запада» не изменили общий исторический тренд последних трех столетий, в течение которых Россия стремилась создать отдельную европейскую модель, воспринимая ее как нечто целостное [Каменский, 2018, с.200]. Это фундаментальная особенность и вектор исторического развития нашей страны. ЗАКЛЮЧЕНИЕ Либеральная концепция позволяет выявить эволюцию мировоззренческой ценностной системы представлений о статусе личности в ее взаимодействии с обществом и государством в российских исторических координатах. В данном контексте, актуализируется «оптимистическое» представление об исторической перспективности западно-европейской системы ценностей, необходимости продолжения рецепции её социокультурного и экономического потенциала и его адаптации к реалиям России. Использование концептов, существующих в современном историографическом пространстве («патримониальное государство», «тоталитаризм», «социокультурный раскол», «русская система», «раздаточная экономика», «холопская и договорная Россия», «догоняющее развитие, отсталость», «несовременная страна») предоставило возможность сфокусировать внимание на специфике российского социокультурного «генетического кода», определяющей роли эксклюзивных, а не инклюзивных, как на Западе, политических, экономических, социокультурных институтов, «следах» прошлого, особенностях движения в русле исторической «колеи» и сложностях в их преодолении.

作者简介

Andrey Trofimov

Ural State University of Economics

Email: 2519612@rambler.ru
Dr. Sci. (Hist.), Professor, Professor of Department history and philosophy Ekaterinburg, Russian Federation

参考

补充文件