CENTURY OF THE RUSSIAN PROJECT “ANTI-EUROPE”

全文:

ВВЕДЕНИЕ Недавно отмеченное столетие Октябрьской рево- люции предоставляет повод для научного осмысления устойчивости российского феномена «антиевропеиз- ма», который сохраняет преемственность, несмотря на смену политических режимов. Европейские исследователи концепции «русофо- бии» ставят в вину коллективному Западу то, что имен- но он провоцирует антиевропейскую позицию Россию. Например, итальянский исследователь Л. Джанотти утверждает, что в основе российского антизападниче- ства лежит «глубокое возмущение обманом, сиюми- нутным обманом». Западные политики брали на себя обязательства не распространять НАТО на страны, вхо- дившие прежде в Варшавский договор, но не сдержали свои обещания. Кроме того, когда Пентагон планировал вторжение в Афганистан, Россия активно сотрудничала с США. Взамен Путин надеялся на большой антитерро- ристический альянс и ждал признания геополитиче- ских интересов России на постсоветском пространстве. «Но вскоре стало ясно, что это не в интересах Вашинг- тона» [22, p. 117, 119]. Франческа Мереу, работавшая в качестве корреспондента в Москве, исходит в своем исследовании из прихода к власти чекистов. Связанный с ними президент Путин пришел к власти, чтобы вос- кресить историческую фигуру «царя»: мстительного вождя и вместе с тем обожаемого собственным наро- дом. В русской национальной традиции поддерживать фигуру сильного руководителя [24, p. 12, 190]. Антиза- падная политика Путина является естественной реак- цией на попытку ослабить Россию, взять в собственные руки ее национальные богатства [23]. Известный итальянский журналист Джульетто Кье- за объясняет феномен русофобии в Европе тем, что Запад не понимает Россию и не может сделать ничего другого, кроме, как атаковать Россию. Происхожде- ние русофобии на Западе следует искать на ирраци- ональном уровне: Запад не воспринимает «Другого и Необычного». На самом деле русские - европейцы, но в то же время они азиаты. Это двойное измерение составляет еще одну антропологическую категорию в европейской культуре, которая проявилась в других исторических событиях. Эта «инакость», относящаяся к такой богатой и великой цивилизации, как русская, в которой Запад не может господствовать, порождает страх. С другой стороны, Россия не имеет стремления быть частью Запада [21]. Швейцарский журналист Ги Меттан исследуя про- блему русофобии на Западе, пришел к выводу, что это феномен коллективной психологии, своего рода психо- патии. Исторические процессы, богословские расхож- дения, религиозные расколы - создали благоприятную основу для формирования современной русофобии. Русофобия используется для манипулирования обще- ственным мнением и формирования его в соответ- ствии с государственными, экономическими и геопо- литическими интересами [25]. Иной взгляд на формирование русофобии в Европе представлен в книге Алессандро Витале и Джузеппе Ро- мео [33]. Авторы отмечают, что после распада СССР со- временная Россия «пытается вернуть свою значитель- ную роль в международной политике». И политический класс пытается идентифицировать себя «в значитель- ной степени в соответствии с длинной историей пре- дыдущего имперского периода». Среди более общих целей такого подхода - достижение внутреннего кон- сенсуса «для того, чтобы консолидировать комплекс постсоветского государственного строя, подавляя сла- бость территориального государства». Авторы утвер- ждают, что российское руководство использует импер- скую идентичность для внутренней легитимации. Для этих целей используется фигура «внешнего врага, угро- жающего этой целостности и огромному природному богатству страны». Таким образом, «неопределенность в отношении политической природы современной Рос- сии оказывает решающее влияние на ее внутреннюю и внешнюю политику» [33, p. 1, 2]. Идея данной статьи навеяна книгой итальянского коллеги Пьетро Нелье, которая была опубликована под названием «Век анти-Европы. Классы, нация и раса: тоталитарный вызов» [29]. П. Нелье считает, что пер- вая мировая война, рассматриваемая им как «евро- пейская гражданская война», «стала повивальной баб- кой анти-Европы, этого понятия, включающего в себя антиевропейские чувства, проявляющиеся в поисках и разработке идей, политических программ, идеоло- гий, вступающих в противоречие с идеями европей- ской идентичности» [Там же, p. 6]. «Идея Европы есть цивилизационная идея, которая формируется в рамках встречи-столкновений, т.е. во всех многообразиях… в ее сложной идентичности» [Там же, p. 8, 9]. С политической точки зрения проект Европы не яв- ляется только либерально-демократическим, но так- же коммунистическим, национал-социалистическим, консервативным, авторитарным или тоталитарным. Все перечисленные типы политических режимов и го- сударств являются европейскими проектами. С религиозной точки зрения католицизм не явля- ется единственной европейской религией, но также православие, протестантизм и ислам имеют корни в Европе. С философской точки зрения выстраданная со- временная европейская идея означает толерантность по отношению к «Другому». Умберто Эко спрашивает: «Почему же тогда существуют (существовали) культу- ры, санкционирующие массовое убийство, канниба- лизм, унижающие тело Другого? Просто по той причи- не, что в них круг Других сужен до пределов племени (или этноса) и «варвары» не воспринимаются как чело- веческие существа» [17, c. 9]. В данной статье изучение русофобии не является приоритетной задачей исследования. В данной статье автор предпринимает попытку ответить на вопрос, почему у российских (советских) лидеров сформиро- валась собственная фобия, которая называется «исто- рическим антиевропейством». Что мешает реализации проекта объединенной Европы «от Атлантики до Ура- ла»? Автор пытается исследовать эту проблему с точки зрения когнитивного и особенно миметического мето- дологического подхода (в духе Рене Жирара). «РУССКИЙ ВОПРОС» В ИСТОРИЧЕСКОМ КОНТЕКСТЕ Ответ на вопрос относительно корней российского проекта «анти-Европы» необходимо искать в особен- ностях «русского вопроса». Среди важнейших исследо- ваний, позволяющих понять особенности этой темы, выделяется работа профессора Витторио Страда, опу- бликованная в 1991 г. «Русский вопрос: идентичность и судьба» [31]. В. Страда проводит исторические парал- лели между судьбами Германии и России и утвержда- ет, что в начале ХХ в. обе не являлись европейскими странами в смысле европейской культуры и политики. «В этих странах существовала дистанция между интел- лектуальной жизнью и политической реальностью вер- хов в отличие от нормального состояния противоре- чий между культурой и институтами западных стран» [Там же, p. 17]. В отличие от Германии, которая после второй ми- ровой войны была европеизирована, Россия, начи- ная с Октябрьской революции 1917 г., осуществила «радикальное отрицание либерально-демократиче- ской и христианско-социальной западной традиции» [Там же, p. 19]. Главная проблема современной России находится в расколе между «старым» обществом и «но- вым» обществом. Потенциал демократического обнов- ления России 1990-х гг. был исчерпан слишком быстро. Современная политическая элита чрезмерно мили- таризована, обучена в советских традициях и не при- емлет «Другого». Неудивительно, что в современной России существуют политические, религиозные и куль- турные предпосылки для продолжения тоталитарного проекта «анти-Европа». Как страна догоняющей модернизации Россия об- речена на конвульсивный и нестабильный процесс само-модернизации. Не являясь поклонником телео- логического взгляда на исторический процесс, хоте- лось бы все-таки подчеркнуть, что российская трагедия ХХ в. связана с особенностями исторического разви- тия страны. На протяжении всей российской истории, начиная с Киевской Руси, общество было разделено на два слоя - европейский и традиционалистский. Октябрьская революция должна была, прежде всего, модернизировать архаичную правящую систему. Мож- но утверждать, что в октябре 1917 г. победившая рево- люция имела европейский фасад, но сохранила тради- ционалистскую сущность общества и даже ее усилила. По большому счету Сталин использовал те же методы и средства модернизации страны, которые до него применяли Иван Грозный и Пётр Великий. Модерни- зация экономики была основана на принуждении че- ловеческих ресурсов и на обнищании народа. Большая часть строителей социализма стали политическими пленниками, которые работали не в лучших условиях, чем рабы. Столкновение между различными субкультурами, которые разделяли между собой в России новоевро- пейский тип культуры и традиционного общества, за- вершилось победой новоевропейского типа по форме и традиционалистского по сущности. Геноцид граж- данской войны, отправленные большевиками в эми- грацию пароходы с интеллигенцией, сталинские ре- прессии насильственно устранили этот общественный разрыв в пользу коллективистского традиционалист- ского по сущности типа общества. Неудивительно, что коллективистская идея прижилась в советском обще- стве. С постоянной неудовлетворенностью, догоняю- щей мировое развитие страны, имевшей гигантские природные и человеческие ресурсы, с населением, не привыкшим жить для себя, по буржуазному, зато опьяненным мессианскими идеями, Россия не могла не втянуться в амбициозные глобальные проекты исто- рического скачка. Первичную ячейку советского общества составлял советский человек, не имеющий чувств национальных и исторических корней, в котором было подавлено соб- ственническое, личностное и индивидуалистическое начало. Что означает «государство» для россиянина? Исторически российское, а затем советское государ- ство стремилось убедить россиянина в необходимости любить его, государство. Тем не менее, в сознании рос- сиянина было и есть отчужденное и даже враждебное отношение к государству. Государство противостоит русскому человеку как нечто враждебное, и на него, как на врага, не распро- страняются моральные запреты: его можно обманы- вать, у него можно красть, ему нельзя верить, с ним можно бороться [7, c. 72]. Соответственно этому сфор- мировалось отношение ко всему государственному: к политике, к законодательной и исполнительной вла- сти, к государственным служащим всех рангов. Нена- висть к государственному часто использовалась вла- стью для переключения внимания масс. Пролетарская диктатура, введенная на период перехода «от государства к негосударству», ограни- чилась заменой государственной бюрократии. Од- нако спустя четыре года после неудачных попыток привлечь к управлению рабочих и крестьян, были возвращены на государственную службу сотни ты- сяч чиновников старого самодержавного аппара- та. Таким образом, сформулированная как одна из принципиальных целей советской власти - зада- ча огосударствления экономики - безальтернативно подводила власть к созданию мощного государствен- ного бюрократического аппарата. До 28 июня 1918 г. большевики осуществили огосударствление прак- тически всей промышленности, банков, транспорта, внешней торговли [6, c. 240, 241]. 1 декабря 1917 г. были созданы новые органы управления хозяй- ством - совнархозы. Система управления выстраи- валась по ленинскому замыслу: беспрекословное по- виновение масс единой воле руководителя трудового процесса. Предполагалось, что централизация и еди- ноначалие должны сочетаться с сознательным уча- стием масс в хозяйственной жизни, с разнообразным контролем снизу [Там же, c. 252]. Проблема борьбы с государственным бюрократиз- мом занимала столь важное место в первые годы совет- ской власти, что ей был посвящен целый раздел в Про- грамме партии 1919 г. [8, c. 79]. Суть административных мер сводилась к ротации чиновников, к расширению самоуправления, к упрощению бюрократического аппарата. После нескольких попыток реформ государственно- го управления Сталин фактически восстановил доре- волюционную систему государственного управления. Недостатки профессиональной подготовки государ- ственных чиновников и отбора по профессионально- му принципу компенсировались жесткой партийной дисциплиной и контролем, навязыванием атмосфе- ры страха среди чиновников перед реальной угрозой репрессий. Для присмотра над бюрократией и выполнения свя- зующей роли в обществе использовались профсоюзы и партия. Профсоюзная дискуссия в 1920-х гг., в ходе которой предпринимались попытки поставить профес- сиональные союзы над партийными и государствен- ными организациями, завершились установлением партийной диктатуры. Сталин неоднократно исполь- зовал партийный инструмент против государственной бюрократии для запуска последующих массовых ре- прессивных кампаний. Никакого иного выбора у советского руководства не было. Один из наиболее известных исследователей бюрократических систем Л. фон Мизес доказывает, что жесткий правительственный контроль над эко- номической активностью несовместим с любой фор- мой конституционного и демократического режима. По мнению австрийского экономиста, единственным показателем демократичности бюрократической си- стемы является примат закона для нее Nulla poena sine lege (нет наказания без закона). Альтернативою демократической системе управления является адми- нистративно-бюрократическое управление. «Равным образом истинно, что бюрократия проникается глубо- кой ненавистью в отношении частной экономической деятельности и свободной инициативы... Она стремит- ся к тотальному контролю над экономикой и деятель- ностью государства и рассматривает в качестве обще- ственного врага любого предпринимателя, который намеревается выйти из-под ее контроля» [26, p. 22, 24]. Л. Мизес утверждал, что государственная бюрократия является прямым исполнителем тоталитарной полити- ки государства [Там же, p. 33]. Российская история ХХ в. показала, что государ- ственная бюрократия обладает устойчивыми пове- денческими стереотипами, корпоративной солидар- ностью и фантастической способностью регенерации. Неоднократно на протяжении столетия, изменив свой внешний облик, российская бюрократия вместе с тем легко узнаваема как специфически отечественное образование. Более того, как показал опыт демо- кратического транзита 90-х гг. ХХ в., наличие фор- мальных признаков демократии - разделения по- литических властей - ничего не меняет в поведении государственной бюрократии. В России она властолю- бива и проникнута тоталитарным духом и поведением. Философ М. Мамардашвили, анализируя феномен ста- линизма, справедливо писал: «...Никакого сталинизма не существовало... На самом деле Сталин - это про- дукт миллионов «самовластий», вернее, их сфокусиро- ванное отражение. Об этом, кстати, он и сам говорил, признаваясь, что партия создала его по своему образу и подобию... Адекватным их сознанию оказался Ста- лин. Поэтому он и стал тем, кем стал» [10, c. 170]. Чисто внешне был создан новый тип советской культуры, изменилось мировоззренческое, эстетиче- ское восприятие мира, установились новые этические отношения между индивидуумами, в семье и обществе. Используя методы социалистического воспитания, при- нуждения и насилия, новое государство ликвидировало сословную дифференциацию традиционного общества, на смену ей пришла более современная иерархия функ- ций (т.е. служебная карьера), было минимизировано влияние негосударственных структур - родового обще- ства, семьи, гражданского общества, религии. В реаль- ности, по таким показателям, как профессиональная этика, отношение к труду, эффективность организации труда российское сельское хозяйство и промышлен- ность не достигли уровня развитых европейских стран. Насильственная коллективизация физически стерла организационные формы локальных структур тра- диционного общества. Неформальная, частная жизнь находилась под фактическим запретом. Самым жесто- ким образом были прерваны исторические традиции, опыт поколений, переписана в угодном режиму тоне вся отечественная история. Тем не менее, наряду с при- обретенным, «советским» в массовом сознании следует учитывать наличие пластов унаследованного нацио- нальным архетипом «соборного», православно-хри- стианского, антихристианского, языческого, локально- общинного сознания. О соотношении национального и имперского в со- временном государстве. Казалось, в СССР было создано абсолютно орга- ничное, непротиворечивое, деатомизированное об- щество, слившееся с государством. «Государство - это мы», - звучал один из популярных коммунистических лозунгов. По логике Маркса и Энгельса государство до- стигло своей цели органического слияния с обществом и должно было отмереть. Однако, этого не произошло. Один из исследователей советского государства Михаил Агурски утверждает, что проект Советского Союза был не столько реализацией утопической идеи большевиков, сколько наиболее последовательным претворением в жизнь традиционной русской идео- логии государственности, не имеющей ничего общего с европейским марксизмом [18, p. 10,11]. C такой поста- новкой вопроса в принципе можно согласиться. Как из- вестно, последовательные антикоммунисты, евразий- цы в 1920-1930-х гг. открыто поддержали большевиков в строительстве советского государства, усматривая в нем продолжение традиций Российской империи. Однако с другим его определением - «этатизм» (или централизованное государство как высшая и абсолют- ная ценность) является формой национализма» - хоте- лось бы поспорить. М. Агурски относит к однопорядко- вым явлениям распространение русского религиозного и панславянского мессианства, с одной стороны, и уси- ление русского национализма, с другой стороны. Та- ким образом, даже в провозглашенной отцом Фило- феем идее «Москва - Третий Рим» он уже усматривает реальную националистическую угрозу миру со сторо- ны российского государства [Там же, p. 23, 26]. Однако в России, по нашему мнению, ни в дореволюционный, ни в советский период не произошло завоевание госу- дарства нацией, т.е. не сложилось русское национальное государство. В современном значении понятий «государство» и «национализм» их слияние произошло сравнительно недавно на рубеже ХVIII-ХIХ вв. и связано с Француз- ской революцией. В Декларации прав человека и граж- данина центральной фигурой суверенитета опре- делялась нация. Через известную концепцию Руссо «о выражении всеобщей воли» произошло слияние на- циональной идеи с культом (мифом) о народном суве- ренитете. Новое единство искало формы своего выра- жения через создание новой политической практики, новых ритуалов, новой светской религии. Националь- ная идея превращается в идеологию масс и массовых политических движений, и партий только в ХIХ в. Как и социализм, национализм является разновидностью коллективистской идеологии, призывающей индиви- дуума раствориться в высшем социальном и коллекти- вистском единстве. Обе эти идеологии видят в захвате политической власти необходимое условие полной ре- ализации их целей [20, p. 13, 32, 41]. К концу ХIХ в. в европейском национализме про- явились две тенденции, первую из которых евразиец Н.С. Трубецкой назвал «эгоцентрическим национализ- мом», а вторую - «истинным национализмом». К пер- вой он отнес «общероманогерманский шовинизм» [15, c. 36]. Не акцентируя внимания на национальном признаке «эгоцентрического национализма», отметим наиболее важные вехи его становления. Наполеонов- ская экспансия велась от имени французской нации и ставила целью установление ее гегемонии. Встречен- ные первоначально как освободители и носители пе- редовых идей, французы спровоцировали рост нацио- нального самосознания на завоеванных территориях, а затем столкнулись с национальным сопротивлением и движением к национальному суверенитету. Х. Арендт считает, что французы были единственными, кто по- пытался соединить ius (право) и imperium (империя). По крайней мере они попытались превратить поли- тический организм национального государства в им- перскую политическую структуру, веря в то, что «фран- цузская нация шагала вперед..., чтобы распространить блага французской цивилизации». Они стремились включить заморские владения в национальное целое, обращаясь с покоренными народами «и как с братья- ми, и ...как с подданными, - братьями в семье единой французской цивилизации и подданными в смысле обучения французскому просвещению и следования французскому руководству». Х. Арендт подчеркивает, что результатом этого «смелого начинания» была осо- бенно жестокая эксплуатация французами заморских владений во имя нации [2, c. 192]. Процесс национально-государственного освобо- ждения сопровождался расслоением националистиче- ских идей. Заслуживают внимания изучение послед- ствий националистической волны, которая двигалась с Запада на Восток в ХIХ в. В некоторых регионах Вос- точной Европы она спровоцировала раскол правосла- вия на национальные автокефальные церкви. Однако есть основания предполагать, что последствиями этого раскола в большинстве случаев стало не становление национального государства, а тиражирование импер- ских идей в миниатюре. В фашистской Италии национализм использовал идеологию божественного права «избранного народа» на национальный суверенитет. Поэтому итальянский национализм имел религиозно-мессианскую окраску. И в годы фашизма в ходе территориальной экспансии использовалось скорее имперское, чем националисти- ческое обоснование, начиная от концепции «кризиса капиталистической цивилизации» и мессианской роли «универсальной фашистской идеи» в строительстве «новой цивилизации», основанной на «римской тра- диции империи». В основу плана итальянского «жиз- ненного пространства» был положен принцип «иерар- хии отношений», который и должен был обеспечить единство империи. Это означало, что экономические, национальные, расовые, социальные и политические отношения выстраивались строго по принципу иерар- хического подчинения. За итальянцами признавалась «цивилизаторская роль» в рамках империи и подчи- нение «низших рас» «высшей итальянской расе». Расо- вая политика занимала заметное, но не главное место в фашистской имперской идее. Тоталитарность фаши- стской идеи подчеркивал примат Государства. В фаши- стской доктрине было записано: «...для фашизма все находится в государстве... ничего человеческого или духовного, что представляло бы какую-либо ценность, вне государства. В этом смысле фашизм является тота- литарным...» Государство, согласно фашистской док- трине, представляет имманентное сознание нации [11]. Иное направление получило развитие национали- стической идеи в Германии. Развитие философского пантеизма Фихте, Шеллинга, Гегеля достигает своей абсолютной формы в начале XIX в. в германском на- ционализме. Фихте перевел христианское обожествле- ние «Я» в коллективное и националистическое «Мы». За этим последовала разработка идеи исключитель- ности германской нации, претворенной в статусе гер- манского Государства. Как известно, Гегель довел кон- цепцию Государства до высшей формы суверенитета, в котором и реализуется Дух. У Фихте исключительные качества германского народа-нации основываются на концепциях «крови» и «расы» в эмпирико-мифологическом значении. В последующем пангерманисты используют эту концепцию в расистских целях. В идеологии герман- ского национал-социализма высшей ценностью про- возглашалась раса, которая полностью ассоциирова- лась с нацией. В программе НСРПГ было записано: «Нация ... это высший синтез всех материальных и ду- ховных ценностей расы». А «чистота расы» определя- лась в свою очередь мифической концепцией «герман- ской крови» [20, p. 41, 43]. Германский национализм стремился использовать религиозные формы для акту- ализации традиционалистских мифологий. Например, германские националисты использовали сложившиеся ритуалы и мифологию народного, Volk движения, по- нятные простому человеку [28]. Мессианская тема звучит в германском национа- лизме в плане абсолютной исключительности немцев в осуществлении ими наивысшего предназначения на земле. В отличие от имперских и ряда национали- стических идей в концепции германских нацистов государство являлось жизненной функцией народа, в котором примат оставался за расовой народной общ- ностью. В тоталитарной нацистской системе над зако- ном стояло «святое народное чувство», к которому дол- жен был прислушиваться любой судья при исполнении своих обязанностей [26, p. 61]. Вышеприведенный сравнительный материал имеет для нас важное значение, чтобы понять соотношение имперского и национального в массовом сознании россиян и в политике российского и советского госу- дарства. В 1917 г. исторический процесс в России был оста- новлен в тот момент, когда распад Российской им- перии не завершился становлением национальных государств. Весьма условно можно говорить о наци- ональном самосознании россиян. Социальные связи локальных общинных структур не успели перерасти в национальные. На уровне личностного и массового сознания еще не успели сформироваться националь- ные архетипы. По ряду причин в русском обществе сформировался в основе своей антизападный стерео- тип видения мира. Европейская культура, как правило, являлась аристократической, оторванной от простого народа. Причины успеха ленинского плана создания космо- политичного государства, объединенного интернаци- оналистской идеей, заключались, прежде всего, в том, что по своей форме они мало чем отличались от мес- сианских идей русского православия. Эта черта была подмечена и исследована философом Н. Бердяевым: «В русском коммунизме воля к могуществу оказалась сильнее воли к свободе. В коммунизме элемент импе- риалистический сильнее элемента революционно-со- циального» [3, c. 215]. Можно добавить, что и сильнее национального. Имперско-территориальное мышление имеет рели- гиозную матрицу и занимает центральное место в рус- ском православии, во всей византийско-христианской политической культуре. Эта матрица, освобожденная от религиозного языка, была использована для обосно- вания Союза Советских Социалистических Республик. Основные компоненты этой концепции синтезиро- вал итальянский исследователь А. Витале. Вечно живая идея вечности/нерушимости Импе- рии в ее территориально-имперском единстве, которая является святым, божественным инстру- ментом. Все это сводимо к органичной метафо- ре - «Империя как живое тело». Идея империи в ее качестве исключительной за- щитницы христианства. Универсальный характер имперской идеи. Идея, что имперская земля является «святой», поскольку она вручена Богом навечно. В связи с этим Империя идентифицируется с понятием «Божий Град». Это единственное земное отраже- ние небесной Империи. Идея, что имперская мощь Государства равно- значна могуществу Церкви. Идея сакральности территориальной экспансии, поскольку расширение имперского простран- ства несет вместе с собой расширение области применения религиозного авторитета (право- славная экуменическая миссия Империи), сли- вается с военной экспансией, культурным и ду- ховным распространением. Завоевание означает автоматически «спасение» покоренных народов. Идея православного «византийского православ- ного превосходства» над другими народами, объ- единенными в имперскую территорию. Идея однородности в связке с «усиленной ви- зантинизацией» завоеванных народов, прояв- ляющейся в русификации национальных мень- шинств. Идея, согласно которой политический руководи- тель православной Империи (царь и др.) являет- ся ответственным за судьбы Церкви и гарантом православия. Идея «имперской судьбы», идущая от Рима к Ви- зантии, производной которой является доктри- на Translatio Imperii (Византия как «Новый Рим», Москва как «Третий Рим» и др.) в странах право- славно-византийской культуры. Идея, согласно которой Империя воспринимает- ся как бастион против Антихриста. Идея политико-территориального единства [32, p. 12, 13]. Итальянский исследователь Карло Мария Санторо справедливо полагает, что самоутверждение русской национальной идентичности происходило через экс- пансию имперского государства. Так и не консолиди- ровавшись, русская национальная идентичность все время оставалась в подвешенном состоянии между определением «русский» (этнически) и «россиянин» (житель России). Если говорить о патриотической иден- тичности, то ее единственный смысл выражается через понятие «Родина», а не нация, поскольку оно основы- вается на территориальной, а не этнической общности. Таким образом, русский патриотизм является формой гражданско-территориального, а не этнического наци- онализма [30]. В национальном вопросе большевики исходили из механистического представления о том, что интер- национализация капитала неминуемо ведет к утрате актуальности вопроса о национальной государствен- ности. «...Выгоды крупных государств и с точки зрения экономического прогресса и с точки зрения интересов массы несомненны, причем они возрастают с ростом капитализма [9, c. 225]. «Самоопределение наций есть истасканный лозунг миновавшей эпохи буржуазно-де- мократических революций и движений», - записал Ле- нин [Там же, c. 441]. Выступая с докладом «О проекте Конституции Со- юза ССР» 25 ноября 1936 г. И. Сталин отметил, что со- здано многонациональное государство с национальной по форме культурой народов СССР и социалистической по содержанию, в котором сложилось братское сотруд- ничество народов в системе единого союзного государ- ства [12, c. 513, 514]. Вторая мировая война внесла существенный акцент в национальную политику сталинского режима, когда был использован понятийный аппарат и концепции, восходящие к великодержавной российской империи. Патриотические лозунги ассоциировались с поняти- ем «Родина-мать». Впервые в советский период был поставлен вопрос о «старшем брате», «руководящей силе русского народа». Реанимация панславянской концепции также относилась к заключительному этапу второй мировой войны. В послевоенный пери- од создание советского блока проходило под знаком развития «братства социалистических народов», реа- лизации «принципов социалистического реализма». Логическим итогом советской национальной полити- ки стало декларирование полного слияния различных наций в бесполую вне национальной общности - еди- ный советский народ. Такова была формальная, офи- циальная сторона советской национальной политики, которая утверждала о полной гармонии национальных отношений. Имперская по форме национальная политика ком- мунистов имела существенные отличия от той, что осуществлялась в дооктябрьский период: во-первых, идеологической основой являлась универсальная ин- тернационалистская идеология, объединяющий по- тенциал которой был исчерпан в короткий срок. СССР создавался не как национальный, а интернациональ- ный союз пролетарских государств, который должен был превратиться в Мировую Социалистическую Со- ветскую Республику; во-вторых, в советский период искусственно сдерживался процесс вызревания рус- ского национального архетипа, который не мог быть «объединяющей нацией» и не стал ею. В итоге русские более других народов интернационализированы и де- этнизированы. По своей сути эта политика больше напоминала американский вариант «плавильного тигля», в кото- ром должно было выплавиться новое межэтническое единство. Однако исходные исторические, религиоз- ные и культурные традиции, политические и экономи- ческие процессы в США и СССР были несопоставимы- ми. Экономическая неэффективность советского строя взорвала изнутри «плавильный тигель», выплеснув на- ружу локальные национальные миры. Российские реформы 90-х гг. ХХ в. больше напоми- нают незавершенную в очередной раз буржуазно-де- мократическую революцию. Не создав прочные основы и институты национального буржуазно-демократиче- ского государства, Россия вновь обрекает себя на по- литические и идеологические суррогаты имперского происхождения. Переход от олигархического капитализма периода Ельцина к государственному, бюрократическому капи- тализму не содержит продуктивного потенциала. Один из представителей австрийской экономической шко- лы Людвиг фон Мизес обращает внимание на низкую эффективность бюрократического государства. «Лю- довик XIV был совершенно откровенен, когда говорил: Государство - это я. Современный чиновник гораздо скромнее. Он говорит: я слуга государства; но при этом подразумевает, что государство - это Бог. Можно вос- стать против короля Бурбонов, что французы и сделали. В этом случае ясно, что имела место борьба человека против человека. Но как подняться против Бога - госу- дарства и против его смиренного слуги - бюрократа» [26, p. 98]. Затеянная в начале 2000-х гг. центральной властью борьба против региональной бюрократии имела ве- ские основания. В современной России региональная бюрократия не вписывается в концепцию «сдержек и противовесов». Угрожая территориальному единству России, она навязывает свои правила центральной вла- сти. Эта практика может быть квалифицирована как «региональный цезаризм», не имеющий ничего общего с демократической системой противовесов. Но и цен- трализация государства на бюрократической основе, попытка «встраивания» региональной бюрократии в централизованную бюрократическую вертикаль, не сопровождаемая развитием институтов граждан- ского общества и общественного контроля, будет не- изменно сопровождаться строительством бюрокра- тических пирамид, контролирующих друг друга. Как показывает отечественный и мировой опыт, бесконеч- ная цепь бюрократического строительства прерывает- ся авторитарным насилием или революцией. Дело осталось за малым - подобрать подходящую идеологему. В том, что в ее центре будет находиться идея «Бога-государства» и его верных слуг-чиновни- ков, не приходится сомневаться. Только либералам приходит в голову безумная мысль о том, что чиновни- ки наняты гражданским обществом и человек важнее государства. Отвергая либеральные проекты как не- приемлемые для российского общества или провалив- шиеся в период правления Ельцина, государственная бюрократия противопоставляет им идеологические суррогаты «державных» проектов. По большому счету дискуссия о «либеральном» или «державном» государстве сводится к обсуждению вза- имоотношений между тремя акторами в современном государстве, а именно: «личность - гражданское обще- ство - государство». Как известно, в первом случае век- тор власти тяготеет к примату личности и гражданско- го общества, во втором случае к примату государства. В первом случае действует подвижная система дого- ворных отношений между властными субъектами и си- стема «разделения властей», во втором случае жестко сконструированная властная вертикаль. Все тоталитарные государства рушились мгновенно и быстротечно. И ни одно из них не восстановило свою «державность» на основе новой тоталитарной модели. Известные исторические примеры свидетельствуют, что процесс «выхода» из тоталитаризма был сложным, многолетним и имел своей конечной целью прибли- жение к одному из либеральных проектов. Все тот же фон Мизес замечает, что на уровне типологического обобщения государственных устройств на самом деле никакого «третьего пути», «третьей системы» между советской, тоталитарной, и американской, либераль- ной, не существует [26, p. 25]. Идеальная модель тоталитарного общества вообще отвергает само понятие «частной», то есть закрытой для общества жизни индивидуума. Тоталитарное госу- дарство обладает неограниченной властью над обще- ством и любой из составляющих это общество лично- стей. Эта власть сочетается с мощной идеологической обработкой человека и общества в целом. Все это так. Тем не менее, попытки объяснить высокий уровень консенсуса (согласия) в тоталитарных государствах насилием со стороны режима вряд ли представляются убедительными. Фридрих фон Хайек писал о значении социальных архетипов: «Суть в том, что наши ценно- сти и институты не просто определяются какими-то прошлыми событиями, но формируются как составная часть процесса бессознательной самоорганизации не- коей структуры или модели» [16, c. 20]. При этом, если в России и в восточных обществах демократические тенденции развития присутствова- ли только чисто умозрительно, то общества Европы фактически отбрасывали свои либерально-демократи- ческие традиции, которые казались архаичными в ус- ловиях нового «века машин» и «века масс». С другой стороны, объяснить фашизм у власти и современные тоталитарные тенденции вековыми традиционалист- скими устремлениями народов или «примитивностью восставших масс», а развитие европейской цивилиза- ции по пути либеральной демократии насилием либе- ральных политиков над народом было бы очевидным упрощением. В любом из этих случаев в поле зрения исследователей неизбежно должен войти феномен мас- совизма (понятие, введенное в оборот Б.Р. Лопуховым), или национализации масс (по определению Дж. Моссе), или коллективизма (по Р. Скидельски). БАЛАНСИРОВАНИЕ МЕЖДУ ПРЕДСТАВИТЕЛЬНОЙ И ПРЯМОЙ ДЕМОКРАТИЕЙ Многие исследователи тоталитаризма концентри- руют внимание на особенностях политического меха- низма режимов и не уделяют достаточного внимания изучению самих масс, психологии масс, массовой идео- логии, нового политического стиля и иных проявлений поведения масс и политической элиты. Сила тотали- тарного режима - в его опоре на массы, в использова- нии тоталитаристских архетипов массового сознании, в достижении консенсуса между режимом и массами, по крайней мере, в период зрелой фазы тоталитарного режима. В изначальном смысле определение «тотали- тарный» использовалось для типологизации обществ и режимов как коллективистских и массовых. Напри- мер, Джованни Амендола, первым употребивший по- нятие «тоталитарный», был антифашистом, но не анти- тоталитаристом. Его взгляды находились в плоскости «коммунитарного и солидаристского» либерализма, который можно отнести к разновидности тоталита- ризма. На путь антифашистской борьбы Дж. Амендола встал в связи с тем, что фашизм, по его мнению, узур- пировал политическую власть [19, p. 13, 14]. Антитота- литаристами, естественно, не были левые социалисты и коммунисты. Автор исследований идейных и культурных пред- посылок германского национал-социализма и тота- литаризма Дж. Моссе обращает внимание на важную посредническую функцию нового политического стиля в массовом обществе [27]. В соответствии с новым по- литическим стилем «диктатор и народ более не про- тивопоставлялись друг другу». «Напротив новый по- литический стиль выполнял посредническую миссию между ними, подменяя ту роль, которую парламент выполняет в либеральном государстве. Через ритуа- лы и праздники, мифы и символы народ привлекался к активному участию. Для миллионов людей это была истинная демократия…» [Там же, p. 7]. Используя новый политический стиль как выра- жение демократии, итальянский фашизм и германский национал-социализм были в состоянии поддер- живать консенсус и тем самым скрывать их провалы в социальной и экономической областях. Чтобы быть точнее, отметим, что тоталитарные режимы исполь- зовали разнообразные формы подавления индивиду- альности. В первые годы пребывания фашистов у вла- сти от большей части населения требовались лишь разнообразные формы конформистского поведения. То, что Дж. Талмон назвал «тоталитарной демократи- ей», на самом деле, являлось «новым политическим стилем, альтернативой парламентскому правлению, которая проявлялась в осуществлении современной политики интегрировании масс в политическую жизнь и в организации посредничества между руководством и народом» [27, p. 7]. Специфика тотальной массовизации современных обществ такова, что «китайской стены» между тота- литарной и нетоталитарной формами организации обществ практически не существует. Новый полити- ческий стиль эффективно применяется в государствах как тоталитарной, так и либеральной демократии. По- этому в «стерильном» научном смысле понятия «де- мократия» тоталитарный режим соотносим с демо- кратией как особый тип демократического устройства (тоталитарная демократия или прямая демократия). Нам видится научно более корректным установление следующих антитез, например, либеральный - тотали- тарный, либеральная демократия - тоталитарная де- мократия, либеральный режим - тоталитарный режим. Во всех случаях речь идет о сопоставлении идеальных моделей. Традиционалисты противопоставляютлиберальным моделям демократии свой первофундамент - «органи- ческую демократию», основанную на принципе «брат- ства». «Смысл «органической демократии», - по опре- делению Алена де Бенуа, - в том, что она в качестве основы социального устройства общества берет народ как особую единую качественную и органическую общ- ность, укорененную в истории, имеющую свою соб- ственную духовную, культурную, национальную и по- литическую традицию, которая ложится в основание политического самопроявления народа, служит крите- рием принятия судьбоносных решений и принципом коллективного волеизъявления. Органическая демо- кратия рассматривает народ не как безжалостный ме- ханизм, но как живой организм, не могущий быть рас- члененным на атомарные единицы (детали) без того, чтобы не наступила смерть» [4, c. 289]. Но для реализации этого типа демократии необхо- димо создание «однородного, гомогенного общества». Нарушение однородности немедленно вносит раскол в народную волю, создает помехи для ее проявления. По мнению А. Дугина, между демократией, понятой органически (в случае однородного, мононациональ- ного общества), монархией и империей не существу- ет никакого противоречия. Конечно, если при этом во всех этих формах соблюдается самое главное усло- вие - «соучастие» народа или народов в своей полити- ческой судьбе. Антиномию «органическому народу» со- ставляет «разнородная масса». Процесс раскалывания единого и органического народа, - продолжает А. Ду- гин, - вызван политическими действиями либералов. Впротивномслучаесохранениеиразвитие«органического общества» может продолжаться бесконечно долго. Механизм поддержания или создания органического общества достаточно прост и действует, по словам Ду- гина, через «вытеснение» на периферию тех, кто имел к органическому единству народа случайное или дале- кое отношение. «Если либеральная демократия настаи- вает на «правах человека», то органическая демократия должна настаивать на «правах гражданина», и именно эти права должны быть положены в основу юридиче- ского законодательства, регулирующего жизнь в об- ществе органической демократии». При этом понятие «гражданин» трактуется традиционалистами как «член «братства» сознательных и ответственных за истори- ческую судьбу данного конкретного общества людей, которые с необходимостью должны быть укоренены в истории этого общества, связаны с ним прочными религиозными, этническими, кровными или культур- ными узами. Поэтому в демократиях неорганического типа ему просто нет места» [Там же, c. 294, 295]. Измерением культурного, политического, идеоло- гического, религиозного «органической демократии» является «коллективное бессознательное», выступа- ющее как некая «общественная душа народа, в кото- рой отпечатывается сакральная, историческая память и которая хранит в себе с древности психические ар- хетипы Традиции в виде загадочных символов, смут- ных образов и характерных грез» [Там же, c. 301]. Как в данном случае не вспомнить рассуждения В. Суркова о «глубинном народе» [13]. Наконец, по мнению Дуги- на, если для реализации «органической демократии» на Востоке существуют все предпосылки, то на Западе, склонном к либеральной, индивидуалистической мо- дели демократии, их еще необходимо создать [4, c. 301]. Оба направления политической мысли - тоталитар- ное и либеральное - утверждают высшую ценность сво- боды. Либеральные мыслители видят сущность свободы в спонтанности и отсутствии принуждения. Конечные цели либеральной демократии не носят конкретного характера. Они полагают, что в отсутствие принужде- ния люди и общество через пробы и ошибки в конечном итоге могут достичь социальной гармонии. Использование силы для достижения цели считается злом. В то время как традиционалисты уверены, что сво- бода может быть реализована лишь в процессе стрем- ления к абсолютной коллективной цели и в ее дости- жении прямыми действиями. Проблема, с которой сталкивается тоталитарная демократия, может быть названа парадоксом свободы. Совместима ли свобода человека с исключительностью его существования как социального феномена, даже если эта исключитель- ность нацелена на достижение максимума социальной справедливости и безопасности? Тоталитарная демо- кратия отвечает положительно на этот вопрос. Про- возглашаемая цель рассматривается как имманентная для разума и воли человека, являющаяся гарантией его свободы. Именно по этой причине крайние фор- мы народного суверенитета стали наиболее важным сопутствующим элементом этой абсолютной идеи. Все конкретные проблемы и парадоксы тоталитарной де- мократии объясняются трудностью примирения сво- боды с идеей абсолютной цели. Эту трудность можно преодолеть лишь при условии, если мы будем мыслить исходя не из того, каков есть человек, а из того, каким он должен и может быть при создании соответствую- щих условий. При таких условиях должен исчезнуть конфликт между спонтанностью и долгом, а вместе с ним и необходимость в принуждении. На практике, подчеркивает Дж. Талмон, проблема состоит в том, ис- чезнет принуждение в силу того, что все научатся жить и действовать в гармонии, или же в силу того, что все инакомыслящие будут ликвидированы [14]. Есть ли ограничители у этих бесконечных прояв- лений актов свободы? Согласно мнению И. Егорова необходимость накладывает фундаментальные огра- ничения на свободу. Именно здесь и происходит от- бор на выживание, на воспроизводство жизни. Имен- но здесь свобода «соединяется» с необходимостью. То, что выживает, получает санкцию на существование во времени. В ходе своей истории человек постоянно стремится расширить ареал свободы, но реализован- ная, объективированная свобода в каждый данный момент времени становится реализованной возмож- ностью, а тем самым и частью необходимости [5, c. 110]. Таким образом, сама жизнь есть постоянный пе- реход от свободы к необходимости и обратно, то есть процесс пульсирующий и колебательный. Действительно, чем ближе мы подходим к границе области условий, совместимых с жизнью, тем строже обнаруживают себя причинно-следственные (каузальные) связи, тем все больше сужаются, постепенно сходя на нет, возможно- сти выживания, тем вернее действует принцип «быть или не быть». В этом крайнем пределе необходимость переходит в детерминизм, а свобода исчезает. Если отталкиваться от исторического опыта, то ис- пользование тоталитарных моделей должно быть эти- чески и политически табуированным. Мировой опыт не дал ни одного жизнеспособного варианта тотали- тарной модели. Однако присущая только человеку игра на грани самоуничтожения провоцирует новые социальные соблазны. Тем более, что путь трансфор- мации тоталитарных структур в либеральное демокра- тическое общество оказался более сложным, чем это предполагалось на теоретическом уровне. Как пишет Урс Альтерматт, «даже в демократической Западной Европе экономические успехи в странах - «тиграх» Юго-Восточной Европы вызывают постановку вопроса о том, не следует ли отказаться от гражданских прав, чтобы достигнуть более высокого уровня благосостоя- ния? Не говоря уже о посткоммунистических обществах Восточной Европы, которые подвергаются опасности погрузиться в анархический хаос мафии и манчестер- ского либерализма, правового популизма и этнонаци- онализма, где нежный авторитаризм кому-то кажется заманчивым выходом из трансформационного кризи- са» [1, c. 17]. И все-таки общество, в котором индивидуальная свобода является маргинальной ценностью, а уважение к другой личности предрассудком, больше других обре- чено на воспроизводство тоталитарных феноменов. Российское общество пребывает в униженном со- стоянии постимперского синдрома. Его основной осо- бенностью, на наш взгляд, является состояние отло- женной массовой мобилизации. В каком направлении может быть канализирован массовый порыв, будет ли он обладать созидательной или разрушительной си- лой зависит от ответственной политической элиты, которая, может быть, наконец-то завершит застрявший в веках проект буржуазно-демократического нацио- нального российского государства? В нынешней ситуации в России мы можем задать еще один вопрос: как будет развиваться политическая, экономическая и социальная ситуация в обществе, в котором исторически отсутствуют институты ин- дивидуализма? Предыдущий опыт СССР показал, что недооценка ценностей «я» и «личность» не привела к дружескому сотрудничеству между «нами» и «госу- дарством». Вместо этого был создан режим тотального угнетения со стороны государства против двух субъек- тов: «нас» и «я». В современной России коллективистские идеи про- должают оставаться способом мышления масс, слухи о смерти коммунизма оказались преждевременными. Таким образом, характеристику современного россий- ского общества можно оценить, как антибуржуазную, антикапиталистическую и антидемократическую. СОВРЕМЕННОЕ РОССИЙСКОЕ ОБЩЕСТВО И ПРАВЯЩАЯ ЭЛИТА В ПЛЕНУ ЕВРОФОБИИ Традиция имперского правления вновь развивает- ся в политике современной России. Многие атрибуты имперской власти были восстановлены: орел, скипетр и сфера. Политический правящий класс живет в мире иллюзий прошлого. Идеал русского лидера - быть та- ким, как царь, или «завоеватель земель», «спаситель Руси», «освободитель Европы» и «защитник консер- вативных ценностей». Совпадение имени князя Вла- димира с именем президента Путина придает особую торжественность памяти о крещении Руси и устанав- ливает тесную связь между прошлым и настоящим. Крещение Руси и Великая Победа в Отечественной во- йне находятся в арсенале символической памяти рос- сийского политического режима. Ни один российский лидер не связывает процессы модернизации с глоба- лизацией. После распада СССР Российская Федерация искала, но не нашла своей ниши в современном эко- номическом мире. Правящий класс опасается, что гло- бализация может спровоцировать политическую рево- люцию. В Кремле считают, что политика «осажденной крепости» оберегает правящий класс от восстаний. Эко- номическая автаркия, необходимость маленькой побе- доносной войны, угрозы со стороны Запада создают предпосылки для мобилизации масс. Власть пытается создать общественный консенсус, основанный на исто- рическом неприятии Европы. Тактика «осажденной крепости» дает свои плоды. Большая часть российского общества разделяет имперские, антидемократические, антилиберальные и антиевропейские взгляды.

作者简介

Valery Mikhailenko

the Ural Federal University named after the First President of the Russia B.N. Yeltsin

Doctor of Historical Sciences, Professor; Professor at the Department of Theory and History of International Relations, Honored Worker of Higher Education of the Russian Federation

参考

补充文件