Demographic implications of social deviations of Russian youth

Full Text

В современном обществе молодёжь – наиболее активная в социальном, профессиональном, экономическом и демографическом аспектах группа населения (во избежание неточных и расплывчатых определений отметим, что, согласно действующим законодательным и нормативным документам РФ, в неё входят лица 15 – 29 лет включительно). Именно в молодёжных возрастных группах сконцентрирован репродуктивный и трудовой потенциал населения [1]. Тем более болезненно воспринимается преждевременная смерть молодых людей. Между тем как оте чественные, так и зарубежные исследователи сходятся во мнении, что избыточные потери последних десятилетий в России определяются в первую очередь сверхсмертностью населения молодых возрастов [2 – 12]. При этом необходимо осознавать, что в терминах человеческого капитала потери среди молодёжи следует рассматривать, с одной стороны, как экономические – от уже вложенных инвестиций (образование, здравоохранение и т. д.), с другой – как нереализованный потенциал непрожитых и, соответственно, непроработанных лет жизни [13]. Ещё один источник потенциальных потерь (и демографических, и экономических, и социальных) – сужение воспроизводства населения за счёт раннего ухода из жизни значительного числа молодых людей, не успевших стать родителями. Однако самым тревожным представляется тот факт, что подавляющее большинство смертей в молодом возрасте относится к предотвратимым [14 – 17]. Действительно, основной вклад в смертность молодёжи в России вносят травмы и отравления, которые, согласно концепции предотвратимой смертности, входят в первую группу предотвратимых, а именно в число причин, исключаемых методами медицинской и социальной профилактики [14, 16].

Говоря о потерях от внешних причин, следует иметь в виду, что в основном они формируются за счёт самоубийств и убийств, алкогольных и наркотических отравлений. Таким образом, можно констатировать, что эти потери определяются главным образом социальными девиация ми. В число их форм входят как всевозможные зависимости (в том числе алкогольная и наркотическая), так и криминальное и деструктивное поведение, включающее агрессивные, виктимные, суицидальные и прочие аспекты [18]. Оценить демографические потери среди российской молодёжи вследствие указанных причин по сравнению со странами "старого" Евросоюза (ЕС-15) и "нового", то есть вошедшими в состав ЕС после мая 2004 г., мы и попытаемся в настоящей статье. Временны́е рамки исследования ограничены 1985 – 2016 гг., что позволило учесть изменения в предреформенные 1985 – 1991 гг., в период масштабной социально-экономической трансформации в 1991 – 2005 гг. и период стабилизации социально-политической и экономической ситуации в России в 2005 – 2016 гг. Используя термин "реформы", важно учитывать, что в России, как и в большинстве стран "нового" ЕС, произошла радикальная смена общественно-экономической формации, социальной структуры общества, форм собственности, носившая революционный характер.

Анализ смертности в странах Евросоюза базируется на показателях Европейской базы данных по смертности [19], в России – на данных Росстата, рассчитанных в системе ФАИСС-Потенциал. Поскольку данные Евросоюза ограничены 2015 г., все расчёты и сравнения базируются на показателях этого года. Для Российской Федерации динамический ряд завершается 2016 г., за который имеются последние доступные сведения.

Динамика смертности от всех внешних причин. Прежде чем анализировать изменения в картине смертности от причин, напрямую обусловленных девиантным поведением, необходимо рассмотреть эволюцию смертности от внешних причин в целом. Это обусловлено двумя обстоятельствами: во-первых, все без исключения причины, ассоциированные с девиантным поведением, входят в класс "Внешние причины травм и отравлений"; во-вторых, в потерях от подавляющего большинства внешних причин в явном или неявном виде присутствует алкогольный компонент.

Первое, что следует отметить, – совершенно разные закономерности, которыми до начала нулевых годов определялась динамика смертности от внешних причин населения России в возрасте 15 – 29 лет, с одной стороны, и Евросоюза (как "старого", так и "нового") – с другой (рис. 1). В России в 1985 – 1987 гг. в результате антиалкогольной кампании показатели смертности снизились, но затем последовал их рост, принявший в 1991 – 1995 гг. экспоненциальный характер. Пос ле некоторого снижения, наметившегося к 1997 г., зафиксирован новый подъём указанных показателей. Последствия дефолта 1998 г. были исчерпаны только к 2000 г. Устойчивые позитивные тенденции, касающиеся смертности от внешних причин, в мужской и в женской популяциях проявились лишь в начале 2000-х годов. Важно, что в возрастной группе 15 – 29 лет они стали максимальными по длительности за последние полвека.

 

Рис. 1. Динамика смертности от внешних причин населения в возрасте 15–29 лет России, "нового" и "старого" ЕС в 1985–2015 гг.

 

Интересно, что в "новом" Евросоюзе, во многом сформированном из стран бывшего советского блока, отмечено снижение смертности в 1985 – 1988 гг. и отчётливый, особенно в мужской популяции, рост смертности в 1989 – 1993 гг. на фоне социально-экономических преобразований. После 1993 г. в "новом" Евросоюзе заметны устойчивые, хотя и не всегда последовательные, тенденции к снижению смертности от внешних причин. В "старом" Евросоюзе во второй половине 1980-х годов также наблюдался рост смертности от внешних причин, хотя и не столь значительный, сменившийся в начале 1990-х годов устойчивым позитивным трендом. В России же тенденции смертности от внешних причин за последние 30 лет оказались наименее благоприятными, особенно в женской популяции. Так, у 15 – 29-летних мужчин показатели снизились всего на 31,7 % против 2-кратного их снижения в "новом" и 2,4-кратного – в "старом" Евросоюзе. В женской популяции смертность в 2015 г. практически не отличалась от таковой в 1985 г. (31,1 против 30,9 на 100 тыс. женского населения) на фоне примерно 2-кратного снижения показателей как в "старом", так и в "новом" Евросоюзе.

Особо следует подчеркнуть, что смертность от внешних причин в России всегда существенно превышала европейские показатели, однако минимальным это превышение было в 1985 г.: в мужской популяции 2 и 2,8 раза по сравнению с "новым" и "старым" Евросоюзом, в женской – 1,6 и 1,8 раза соответственно. В дальнейшем этот проигрыш нарастал, достигнув максимума в 2005 г., когда превышение показателей "нового" ЕС было 4,1-кратным в мужской и в женской популяции, "старого" ЕС – соответственно 6,1- и 5,4-кратным. В настоящее время смертностиь российской молодёжи от внешних причин в 2,7 и 3,2 раза выше (соответственно для мужчин и женщин) по сравнению с "новым" ЕС и в 4,7 и 3,9 раза – со "старым" Евросоюзом. В женской популяции точно такой же разрыв отмечался в разгар гайдаровских реформ, в 1995 г.

Суицидальная смертность, безусловно, относится к одному из демографических индикаторов девиантного поведения. Из рисунка 2 видно, что динамика суицидальной смертности российской молодёжи характеризуется теми же закономерностями, что и потери от внешних причин в целом, однако дефолт 1998 г. привёл у мужчин к бо́льшим потерям, нежели шок от гайдаровской "терапии". Во всяком случае максимум суицидальной смертности в мужской популяции отмечен в 2001 г., причём он почти на 10 % превышает пик 1995 г. (69,9 против 63,9 на 100 тыс. мужского населения), в женской популяции уровень смертности от самоубийств в 2001 и 1995 гг. практически не отличался (9,8 и 10 на 100 тыс.). В "новом" ЕС наблюдаются, с одной стороны, позитивные тренды в длительной ретроспективе, с другой – зависимость показателей от социально-экономических факторов, например, рост суицидальной смертности в 1990 – 1992 и 2007 – 2008 гг. и её стагнация на относительно высоком уровне после 2008 г. В 2007 – 2008 гг. стагнация отмечена не только в Восточной, но и в Западной Европе, что довольно чётко ассоциировано с социально-экономическим кризисом. В целом за последние 30 лет смертность от самоубийств 15 – 29-летних мужчин в России и Западной Европе снижалась одинаковыми темпами: на 36 % (с 43,2 до 27,6 на 100 тыс. и с 14,6 до 9,4 на 100 тыс. соответственно) против 22 % в "новом" ЕС (с 21,3 до 16,6 на 100 тыс.), темпы снижения показателей у их ровесниц в России – 17,7 % (с 6,2 до 5,1 на 100 тыс.) – существенно уступали таковым и в "новом" ЕС – 46,9 % (с 4,9 до 2,6 на 100 тыс.), и в "старом" Евросоюзе – 30,2 % (с 4,3 до 3,0 на 100 тыс.).

 

Рис. 2. Динамика смертности от суицидов населения в возрасте 15–29 лет России, "нового" и "старого" ЕС в 1985 – 2015 гг.

 

Говоря о соотношении смертности от суицидов в России и в Европе, отметим главное: в течение всего периода нашего исследования российские показатели существенно превышали уровень суицидальной смертности в Европе, при этом разрыв последовательно возрастал вплоть до 2005 г. и начал сокращаться ускоренными темпами лишь на фоне социально-экономического оздоровления в стране. Вследствие этого за 30 лет превышение показателей Западной Европы в мужской популяции России практически не изменилось (3-кратное и в 1985, и в 2015 г.), а в сравнении с "новым" ЕС – несколько снизилось (2-кратное в 1985 г., против 1,7 раза в 2015 г.); в женской популяции превышение смертности выросло и по сравнению с "новым" ЕС (с 1,3 раза в 1985 г. до 2 раз в 2015 г.), и в сравнении со "старым" Евросоюзом (с 1,4 раз в 1985 г. до 1,7 раза в 2015 г.).

Убийства входят в число инцидентов, определяемых социальными девиациями, по двум причинам: с одной стороны, это очевидно агрессивное и противоправное поведение убийц, с другой – возможное виктимное поведение жертв. При этом, если речь идёт, например, о последствиях драки, криминальные факторы могут определять поведение как убийцы, так и убитого.

Динамика смертности от убийств в России характеризуется закономерностями, отмеченными для внешних причин в целом (рис. 3). Что касается гендерной специфики, то у мужчин максимум такой смертности приходился на 1994 г., у женщин – на 2002 г. (57 и 12,3 на 100 тыс. населения соответственно). В "новом" ЕС также отмечался резкий рост смертности от убийств в первой половине 1990-х годов как в мужской, так и в женской популяции, однако в конце 1990-х годов такого роста не наблюдалось. При этом следует подчеркнуть, что увеличение насильственной смертности к началу 1990-х годов было, во всяком случае у мужчин, общеевропейским явлением, заметным не только в "новом", но и в "старом" ЕС. Отмеченный феномен практически не обсуждается в литературе. Однако если вспомнить, что мощным фактором смертности от насилия служит алкоголь, то, возможно, неслучайно, что именно на рубеже 1990-х годов разрабатывается и активно реализуется общеевропейская стратегия по борьбе со злоупотреблением алкоголем. Эта стратегия интегрируется в движение за здоровый образ жизни и профилактику факторов риска хронических неинфекционных заболеваний.

 

Рис. 3. Динамика смертности от убийств населения в возрасте 15 – 29 лет России, "нового" и "старого" ЕС в 1985 – 2015 гг.

 

Темпы снижения насильственной смертности за 30 лет в России и "старом" ЕС оказались сходными (более чем 2-кратное снижение у мужчин и 2-кратное – у женщин), однако существенно уступали "новому" ЕС, где смертность за последние три десятилетия снизилась соответственно 4- и 3-кратно. При этом смертность российской молодёжи вследствие убийств в течение всего периода исследования многократно превосходила европейские показатели: минимальное отставание было отмечено в 1985 г. и составило у мужчин 5,6 и 9,9 раз, у женщин – 3,5 и 6,1 раз в сравнении с "новым" и "старым" ЕС соответственно. Этот разрыв нарастал вплоть до 2005 г., когда насильственная смертность российских мужчин в возрасте 15 – 29 лет превысила показатели "нового" ЕС в 15,6, "старого" –в 26,7 раза, их ровесниц – соответственно в 14,6 и 21,5 раза. В 2016 г. разрыв сократился до 10,5- и 10,2-кратного у мужчин и 5,1- и 5,9-кратного у женщин в сравнении с "новым" и "старым" ЕС соответственно.

Смертность, обусловленная алкогольными и наркотическими отравлениями. Общепризнанный маркер алкоголизации населения – смертность от случайных отравлений алкоголем. Динамика смертности вследствие этой причины в России характеризуется описанными выше закономерностями, однако если у молодых женщин позитивные тенденции, сформировавшиеся в начале 2000-х годов, в целом удалось сохранить, то у их ровесников с 2010 г. наблюдается стагнация смертности от случайных алкогольных отравлений (рис. 4).

 

Рис. 4. Динамика смертности от случайных отравлений алкоголем населения в возрасте 15–29 лет России, "нового" и "старого" ЕС в 1985–2015 гг.

 

К сожалению, европейские показатели смертности от случайных отравлений алкоголем представлены в Европейской базе данных только начиная с 1995 г. Впрочем, это оправдывается ничтожно малым уровнем потерь от этой причины, особенно в Западной Европе: так, в период исследования они варьировали на уровне 0,1 – 0,2 у мужчин и 0,01 – 0,03 у женщин на 100 тыс. населения.

В России в 1985 – 1991 гг. смертность от случайных отравлений алкоголем среди молодёжи снизилась почти вдвое на фоне антиалкогольной кампании, но в 1991 – 2005 гг. наблюдался 2,5- и 4,8-кратный рост показателей (соответственно у мужчин и женщин) – как реакция на катаклизмы социально-экономической трансформации в стране. В последний период исследования показатели снизились соответственно в 4,3 и 4,8 раза. В целом в 1985 – 2015 гг. смертность от случайных отравлений алкоголем молодых мужчин в России снизилась более чем втрое, их ровесниц – почти вдвое. Европейские тенденции 1985 – 2000 гг. оценить трудно вследствие отсутствия данных. Однако заметим, что в последнее десятилетие смертность от случайных алкогольных отравлений в "новом" Евросоюзе снизилась на 20,3 % у мужчин и на 25 % у женщин, в Западной Европе выросла на 25 % у мужчин и на 50 % у женщин. Впрочем, в силу крайне низкого уровня смертности от алкогольных отравлений вряд ли эта проблема актуальна для европейской (особенно западноевропейской) молодёжи.

Чтобы оценить, насколько Россия проигрывает Европе в отношении случайных алкогольных отравлений, укажем, что в 1997 – 2005 гг. российские показатели превышали западноевропейские более чем в 100 раз и в мужской, и в женской популяции, в 1995 – 2008 гг. (а у женщин – до 2010 г.) были выше показателей "нового" ЕС более чем в 10 раз. В 2015 г. смертность российской молодёжи от случайных отравлений алкоголем превышала показатели "нового" ЕС в 5 раз у мужчин и в 7 у женщин, "старого" ЕС – в 22 и 20 раз соответственно.

Не подвергая сомнению успехи в сокращении смертности молодёжи от алкогольных отравлений в России за последнее десятилетие, всё же важно иметь в виду масштабы этого явления по сравнению с европейскими странами. Ни для одной социальной девиации не отмечается таких фантастических потерь, как от алкоголя. По сути, это означает, что европейская молодёжь "откликнулась" на социально-экономические проблемы суицидами и отчасти – ростом насилия, российская – алкогольным беспределом и на его фоне – насилием.

Говоря о негативных социальных девиациях, абсолютно все исследователи включают в их число наркоманию. Эта проблема характерна и для России, и для Европы, и для США. Однако среди показателей Европейской базы данных смертность, обусловленная наркотиками, парадоксальным образом отсутствует. В России её показатели были выделены в отдельную рубрику в статистике смертности только после 2011 г. Оказалось, что за 2011 – 2016 гг. смертность от случайных отравлений наркотиками среди молодёжи снизилась на 41,2 % в мужской и примерно на 30 % в женской популяции и, судя по официальным данным (3 и 0,6 на 100 тыс. населения соответственно), в настоящее время наркомания не входит в число важнейших проблем здоровья российской молодёжи (рис. 5).

 

Рис. 5. Динамика смертности от отравлений наркотиками населения в возрасте 15–29 лет в России в 2011–2016 гг.

 

Смертность вследствие неустановленных причин, связанных с девиантным поведением. При анализе потерь, обусловленных девиантным поведением, нельзя забывать, что официальные показатели смертности от убийств, самоубийств, алкогольных и наркотических отравлений могут существенно отличаться от их реального уровня. Значительная часть этих инцидентов переводится в латентную форму за счёт блока "Повреждения с неопределёнными намерениями". Согласно Международной классификации болезней (МКБ-10), "этот блок (Y10 – Y34) включает случаи, когда доступной информации недостаточно, чтобы медицинские и юридические эксперты могли сделать вывод о том, является ли данный инцидент несчастным случаем, самоповреждением или насилием с целью убийства или нанесения повреждений". Таким образом, и самоубийства, и убийства, и отравления (как алкогольные, так и наркотические), то есть все потери, обусловленные девиантным поведением, входят сюда по определению. В целом динамика смертности от размытых причин в России определяется теми же закономерностями, которые присущи травмам и отравлениям. Однако отметим и особенности. Во-первых, и в мужской, и в женской популяции максимальный уровень смертности пришёлся на постдефолтный период (в 2000 г. у мужчин и в 1998 г. у женщин). Во-вторых, после 2009 г. позитивные тенденции себя исчерпали – в 2009 – 2016 гг. наблюдалась стагнация показателей (рис. 6).

 

Рис. 6. Динамика смертности от повреждений с неопределёнными намерениями населения в возрасте 15 – 29 лет России, "нового" и "старого" ЕС в 1985 – 2015 гг.

 

В "новом" ЕС смертность от повреждений с неопределёнными намерениями стабильно снижалась до 1998 г., затем генеральным трендом стала стабилизация показателей, прервавшаяся пиком 2006 – 2007 гг. В Западной Европе происходил рост смертности в начале 1990-х годов, сменившийся её снижением, существенно замедлившимся после 2007 г.

К сожалению, Россия демонстрировала худшие результаты в течение всего периода исследования. Смертность российской молодёжи от повреждений с неопределёнными намерениями за последние 30 лет выросла в 3,1 раза у мужчин и 3,4 раза у женщин против более чем 2-кратного её снижения в "старом", 5,2- и 6,5-кратного – в "новом" ЕС. В течение трёх десятилетий российские показатели кратно превышали западноевропейские, причём минимальный – 3,2-кратный у мужчин и 2-кратный у женщин – разрыв отмечался в первый, максимальный – 19,9- и 15,8-кратный – в последний год исследования. Заметим, что до 1990 г. российская смертность от повреждений с неопределёнными намерениями была ниже, чем в "новом" ЕС (в 1986 г. – вдвое), однако это преимущество было утрачено, и уже в 1991 г. отставание России оказалось 1,5-кратным и у мужчин, и у женщин, а в 2005 г. – соответственно 9,7- и 9,9-кратным. К 2015 г. разрыв в мужской популяции снизился до 8,8-кратного, в женской – вырос до 10,8-кратного. К сожалению, в настоящее время именно повреждения с неопределёнными намерениями занимают первое место в структуре смертности от внешних причин (во всяком случае, в мужской популяции), поэтому более чем сомнительны как официальные показатели, так и темпы позитивных тенденций смертности и от убийств, и от самоубийств, и от алкогольных и наркотических отравлений [6, 20 – 27].

Первое, на что следует обратить внимание, анализируя потери от повреждений с неопределёнными намерениями, – это алкогольные отравления, альтернативой которым Всемирная организация здравоохранения считает суицид, что в России выглядит, мягко говоря, экзотично. Тем не менее ряд российских регионов с помощью этой нехитрой статистической манипуляции – перевода алкогольных отравлений в латентную форму – снижают показатель смертности в разы. Если же учесть совокупные потери от алкогольных отравлений среди молодёжи в целом по России, то окажется, что реальный уровень смертности от этой причины превышает официальные показатели не менее чем на 10 % и в мужской, и в женской популяции, причём до 2015 г. этот недоучёт стабильно возрастал, достигнув примерно трети (табл. 1).

 

Таблица 1. Смертность населения России в возрасте 15–29 лет от явных и латентных алкогольных отравлений, самоубийств и убийств в 2011–2016 гг. (стандартизованный коэффициент на 100 тыс. населения)

Год	Самоубийства				Убийства				Алкогольные отравления
	явные		латентные		явные		латентные		явные		латентные
	м	ж	м	ж	м	ж	м	ж	м	ж	м	ж
2011	39,7	7,4	8,4	2,0	14,5	3,8	11,3	2,3	4,2	1,0	0,7	0,1
2012	37,3	7,1	9,7	2,3	12,6	3,5	10,3	2	3,8	0,8	0,6	0,1
2013	35,0	6,2	10,3	2,3	12,5	3,0	9,1	1,8	3,9	0,7	0,6	0,1
2014	31,2	5,7	12,1	2,8	10,4	2,5	8,7	1,5	4,1	0,6	1,0	0,2
2015	27,6	5,1	12,1	2,9	8,7	2,4	7,5	1,3	3,3	0,6	1,0	0,2
2016	25,2	4,5	11,6	3,1	6,9	1,9	7	1,4	3,1	0,5	0,7	0,1

 

Не менее показательны наркотические отравления: их реальный уровень с учётом смертности от отравлений с неопределёнными намерениями превышал смертность от случайных отравлений не менее чем на четверть, причём максимальный недоучёт зафиксирован в 2016 г., когда он составил 56,7 % у мужчин и 33 % у женщин (см. рис. 6).

Что касается самоубийств, то предложенная авторами данной статьи методика их учёта по механизму реализации [6, 22, 26] показала, что латентная база предположительных самоубийств, во-первых, постоянно возрастает, во-вторых, в настоящее время она составляет почти половину официальных уровней суицидальной смертности среди мужчин и 70 % у женщин. Ещё более драматично выглядит ситуация с убийствами: в 2011 – 2016 гг. латентные потери от предположительных убийств удваивают официальную статистику смертности среди молодёжи (см. табл. 1).

Можно ли полагать, что потери от разного рода социальных девиаций определяются только внешними причинами? К сожалению, новейшие исследования показывают, что их последствия гораздо глубже и масштабнее. Так, летальные исходы, обусловленные алкоголизмом, в настоящее время гораздо чаще принимают форму не алкогольных отравлений, а соматических заболеваний, ассоциированных со злоупотреблением алкоголем: в 2015 – 2016 гг. совокупная смертность от алкоголя только на 1/3 объяснялась отравлениями, на 2/3 – заболеваниями, вызываемыми алкоголем (в первую очередь это алкогольная кардиомиопатия и алкогольный цирроз печени) [28, 29].

Ещё более тревожным представляется перевод летальных исходов вследствие девиантного поведения в своего рода "чёрный ящик" – причины смерти, объединённые в группу "Симптомы, признаки и неточно обозначенные состояния". Смертность от таких неустановленных причин за последние 30 лет в России выросла почти втрое у мужчин и женщин против роста на 54,5 % и на 35,2 % в "новом" ЕС и снижения на 22,2 % и 25,6 %, соответственно, в "старом". А ведь в 1985 г. показатели у нас были лучше, чем в "новом" ЕС на 21,6 % для мужчин и на 20 % у женщин, а по сравнению со "старым" ЕС на 4,5 % и 77,8 % соответственно. Затем к 1991 г. началось отставание, которое к 2015 г. стало 2- и 1,5-кратным по сравнению с "новым" ЕС и 3,5- и 2,2-кратным по сравнению со "старым" ЕС для мужчин и женщин соответственно (рис. 7).

 

Рис. 7. Динамика смертности от симптомов, признаков и неточно обозначенных состояний населения в возрасте 15–29 лет России, "нового" и "старого" ЕС в 1985–2015 гг.

 

Крайне тревожным представляется то обстоятельство, что в 2000-е годы потери российской молодёжи вследствие неточно обозначенных состояний формировались практически полностью за счёт одного диагноза – "причина смерти не установлена", причём детальные исследования показали, что под этим диагнозом скрываются внешние причины, в том числе самоубийства, убийства, алкогольные и наркотические отравления [21].

Точная оценка уровня и значимости социальных девиаций с точки зрения их влияния на здоровье в настоящее время не представляется возможной в силу сложившейся системы диагностики и статистического учёта, ещё более затруднителен сравнительный анализ этих потерь в России и странах Евросоюза. Поэтому попытаемся проанализировать значимость потерь на единственно возможном в настоящее время сугубо оценочном уровне, учитывая совокупный вклад самоубийств, убийств, алкогольных отравлений и повреждений с неопределёнными намерениями в общую смертность населения возрастной группы 15 – 29 лет.

Влияние компонента, обусловленного социальными девиациями, в России усиливалось до 1994 г., затем ослаблялось, однако после 2007 г. у мужчин стабилизировалось на уровне 34 – 36 %, у женщин его ослабление, хотя и не всегда последовательное, продолжилось. В Европе следует отметить падение значимости этого компонента в первый период исследования и её рост после 2007 г., особенно выраженный в "старом" ЕС.

Феномен увеличения потерь вследствие социальных девиаций в развитых странах Европы после десятилетий позитивной динамики не может быть осмыслен только в контексте кризисных социально-экономических явлений. Во-первых, влияние кризиса 2007 – 2008 гг. было сравнительно кратковременным, а рост вклада социальных девиаций в смертность продолжился и в последующие годы. Во-вторых, кризис в неменьшей степени затронул страны "новой" Европы, но вклад социальных девиаций в смертность быстрее рос в "старой" Европе. И, наконец, в-третьих, нельзя не отметить, что эти неблагоприятные процессы в странах Западной Европы прежде всего проявились в группах молодёжи, тогда как в населении более старших возрастов позитивная динамика сохранилась [10, 13, 14]. Всё это позволяет предполагать наличие дополнительных новых факторов, влияющих на увеличение вклада социальных девиаций в уровень смертности, прежде всего западноевропейской молодёжи. Таким фактором, вероятно, является массовая иммиграция в "старую" Европу преимущественно молодых людей из стран Ближнего Востока и Африки.

Несмотря на негативную динамику в европейских странах, в течение всего периода исследования российские показатели были, как правило, максимальными, западноевропейские – минимальными, "новый" ЕС занимал промежуточное положение. В настоящее время у мужчин доля потерь, обусловленных девиантным поведением, в России превышает 33 % общей смертности против 25 % в "старом" и 27,1 % в "новом" ЕС. Интересно, что у молодых женщин в России этот показатель оказался достаточно близок к западноевропейскому (22,5 % и 19,9 %), в то время как в "новом" ЕС этот показатель значительно ниже – 14,3 %.

Отметим принципиальные различия в структуре потерь, обусловленных девиантным поведением, и её эволюции, особенно отчётливые при сравнении России и Западной Европы. Уже в 1985 г. доля суицидов в России была существенно меньше, чем в "старом" ЕС на фоне значительно большей доли убийств и алкогольных отравлений при несколько меньшей в России доле повреждений с неопределёнными намерениями (табл. 2).

 

Таблица 2. Вклад основных причин смерти, обусловленных социальными девиациями, в потери населения в возрасте 15–29 лет в России, "новом" и "старом" ЕС в 1985–2015 гг., %

Год	Самоубийства			Убийства			Случайные отравления алкоголем			Повреждения с неопределёнными намерениями
	РФ	"но-вый" ЕС	"ста-рый" ЕС	РФ	"но-вый" ЕС	"ста-рый" ЕС	РФ	"но-вый" ЕС	"ста-рый" ЕС	РФ	"но-вый" ЕС	"ста-рый" ЕС
Мужчины
1985	52,7	—	74,6	22,9	—	9,7	12,4	—	—	12,0	—	15,7
1986	51,6	48,8	75,1	23,6	7,8	9,1	9,8	0,0	—	14,9	43,4	15,8
1991	40,3	52,3	69,8	34,2	15,1	12,1	6,2	0,0	—	19,3	32,6	18,0
2005	39,8	71,9	74,1	23,6	8,7	9,0	10,0	3,7	0,9	26,5	15,6	16,0
2015	39,6	77,2	78,8	12,5	3,9	7,2	4,7	3,0	1,3	43,2	15,9	12,7
2016	39,5	—	—	10,8	—	—	4,9	—	—	44,8	—	—
Женщины
1985	43,7	—	70,4	34,5	—	13,1	7,7	—	0,0	14,1	—	16,5
1991	47,4	46,1	70,7	31,9	14,4	13,7	4,3	0,0	—	16,4	39,6	15,6
2005	29,7	63,4	67,1	38,3	20,3	14,4	7,7	1,5	0,4	24,3	14,8	18,1
2015	37,6	64,2	75,0	23,3	15,9	11,4	5,9	1,8	0,8	33,2	18,0	12,8
2016	38,9	—	—	20,0	—	—	5,3	—	—	35,8	—	—

 

За последние 30 лет общим трендом и в "старом", и в "новом" ЕС оказался рост значимости суицидов при снижении доли убийств и повреждений с неопределёнными намерениями. В России же ситуация оказалась обратной: вклад суицидов, убийств и алкогольных отравлений снизился, однако существенно возросла значимость повреждений с неопределёнными намерениями. В настоящее время у нас в стране среди молодых мужчин именно повреждения с неопределёнными намерениями занимают 1-е место среди потерь, обусловленных социальными девиациями (43,2 % против 12,7 % в Западной Европе), в то же время доля суицидов в России снизилась до 39,6 % против 78,8 % в "старом" ЕС. В женской популяции наблюдаются и сходная картина, и сходные тенденции (см. табл. 2).

Для понимания происходящих процессов следует обратить внимание на общие тенденции смертности от причин, обусловленных социальными девиациями, в России, "новом" и "старом" Евросоюзе: при всех произошедших изменениях наиболее последовательной и стабильной выглядит динамика "старого" Евросоюза, а наименее стабильной, подверженной быстрым сменам кратковременных трендов, – России. Эволюция смертности в "новом" Евросоюзе в первые годы исследования оказалась схожей, скорее, с российскими трендами, в последние – с западноевропейскими (напомним, что эти страны оказались в составе ЕС только в мае 2004 г.). Однако странам "нового" ЕС удалось выйти из кризиса 1990-х годов гораздо раньше, чем России, и с существенно меньшими потерями. (В задачи нашего исследования не входил отдельный анализ ситуации в европейских странах, однако для понимания происходящих сдвигов отметим рост смертности от самоубийств после 2007 г., отмеченный в "новом" ЕС и в женской популяции "старого" ЕС при существенном замедлении позитивных тенденций в мужской популяции.)

Таким образом, можно констатировать, что роль социальных отклонений в смертности молодёжи обусловлена воздействием социально-экономических факторов как в европейских странах, так и в России, однако реакция на внешние воздействия проявляется через разные формы девиаций. Крайне важным представляется тот факт, что Россия впервые за последние полстолетия не отреагировала синхронно резким ростом смертности от всех основных социально значимых и социально обусловленных причин ни на общемировой кризис 2008 г., ни на ухудшение экономических условий, начавшееся в 2013 г. и не исчерпанное до настоящего времени.

* * *

Подведём итоги. И в России, и в Европе в последние 30 лет вклад потерь, обусловленных девиациями, в общую смертность молодёжи возрастал, однако в течение всего этого периода Россия лидировала по их значимости. В настоящее время доля этих, безусловно, предотвратимых потерь превысила треть общей смертности молодых мужчин и приблизилась к четверти у их ровесниц. Эволюция структуры потерь свидетельствует о разнонаправленных процессах в России и Европе. Если в Евросоюзе наблюдалось увеличение значимости суицидов, то в России нарастал вклад повреждений с неопределёнными намерениями, вследствие чего ведущими оказались именно эти размытые причины. По сути, за счёт этого диагноза в России маскируется недоучёт смертей от алкогольных и наркотических отравлений, самоубийств и убийств – в целом от 30 до 100 % случаев. Это означает, что смертность от социальных девиаций в России по сравнению с ЕС ещё больше, чем о том свидетельствует официальная статистика.

Росту смертности от социальных девиаций и в России, и в Европе способствует пополнение групп населения, находящихся в маргинальном положении. За последние годы мощным источником маргинализации в развитых странах Европы стала массовая иммиграция из беднейших регионов мира, повлёкшая за собой увеличение вклада социальных девиаций в смертность молодёжи опережающими темпами, причём не только в сравнении с "новым" ЕС, но и с Россией.

ИСТОЧНИК ФИНАНСИРОВАНИЯ

Исследование проведено при поддержке Совета по грантам Президента РФ по государственной поддержке ведущих научных школ РФ, проект № НШ-3781.2018.б.

About the authors

S. V. Ryazantsev

Institute for Socio-Political Studies, RAS

Author for correspondence.
Email: riazan@mail.ru

член-корреспондент РАН, врио директора ИСПИ РАН

Russian Federation, 119991, Moscow, Leninsky pr., D.32A

V. G. Semenova

Institute for Socio-Political Studies, RAS; Central Research Institute for Organization and Informatization of Health Care at the Russian Ministry of Health

Email: vika-home@yandex.ru

доктор экономических наук, главный научный сотрудник ИСПИ РАН

Russian Federation, 119991, Moscow, Leninsky pr., D.32A; 11, Dobrolubov street, Moscow, 127254

A. E. Ivanova

Institute for Socio-Political Studies, RAS; Central Research Institute for Organization and Informatization of Health Care at the Russian Ministry of Health

Email: ivanova-home@yandex.ru

доктор медицинских наук, главный научный сотрудник ЦНИИОИЗ Минздрава России

Russian Federation, 119991, Moscow, Leninsky pr., D.32A; 11, Dobrolubov street, Moscow, 127254

T. P. Sabgayda

Central Research Institute for Organization and Informatization of Health Care at the Russian Ministry of Health; Institute for Socio-Political Studies, RAS

Email: tsabgayda@mail.ru

доктор медицинских наук, главный научный сотрудник ЦНИИОИЗ Минздрава России

Russian Federation, 11, Dobrolubov street, Moscow, 127254; 119991, Moscow, Leninsky pr., D.32A

G. N. Evdokushkina

Institute for Socio-Political Studies, RAS; Central Research Institute for Organization and Informatization of Health Care at the Russian Ministry of Health

Email: evdok@yandex.ru

старший научный сотрудник ИСПИ РАН

Russian Federation, 119991, Moscow, Leninsky pr., D.32A; 11, Dobrolubov street, Moscow, 127254

References

Supplementary files