ON THE DAY OF PASCHA. THE EVANGELICAL SUBTEXT IN PUSHKIN’S «STANZAS» («WANDERING THE NOISY STREETS...»)

Full Text

В «Стансах» Пушкина («Брожу ли я вдоль улиц шумных...») в строках: «День каждый, каждую годину / Привык я думой провождать, / Грядущей смерти годовщину / Меж их стараясь угадать...» слово годовщина употреблено в весьма необычном значении, что не ускользнуло от взора литературоведов. Напоминая об отсутствии толкования этого значения в Пушкинском словаре, М.Л. Гаспаров замечает, что «здесь предполагается обратное движение времени, счет от будущего, как в римском календаре или в числительном «девяносто». Хочется считать свои годы уже не вперед от рождения, а назад от смерти, а дата предстоящей смерти расплывчата и это нервирует» [1, с.43]. Не прошёл мимо «торчащего из этих строк слова годовщина» и А.К. Жолковский, выдвинувший следующую, как он сам пишет, «кощунственную гипотезу»: «Пушкин пытается не просто вычислить точную дату своей смерти, но и как бы спроецировать ее назад, в свою еще длящуюся жизнь, чтобы каждый год (из оставшихся ему, как мы знаем, семи) хотя бы мысленно, но с неким извращенным мазо-стоицизмом, пророчески отмечать эту минус-годовщину» - и далее: «<…> размышления о грядущих годовщинах его смерти были для него органичны. Так что ему вполне могла импонировать смелая идея опрокинуть эту чреду посмертных дат в настоящее и непосредственное будущее время - во все еще развивавшийся перед ним свиток его жизни. Ввести в отсчет годовщин категорию отрицательных чисел» [2, с.253 - 260]. Пасхальный сюжет. В добавление к вышеизложенным соображениям литературоведов-клас-сиков я хочу предложить ещё одну догадку о том, что за словами о «грядущей смерти годовщине», которые обычно толкуют в связи с желанием поэта угадать точную дату своей смерти, скрывается глубокий евангельский, а в более узком смысле - пасхальный подтекст. Необычное употребление в «Стансах» слова годовщина, сочетающего в себе оттенки значений, связанных с одной стороны с «прошлым», «календарной повторяемостью», а с другой - с «будущим», «грядущим», отсылает к семантике сюжетного цикла о смерти и Воскресении Иисуса Христа. Напомню, что в «Стансах» речь идёт о старании автора угадать «грядущей смерти годовщину» («меж их стараясь угадать»). Значение слов «угадывание», «гадание» связано с предсказанием будущего, грядущего события. В евангельском контексте есть только одно связанное с годовщиной смерти событие, которое одновременно сочетает в себе такие противоположные по смыслу компоненты значений, как: «угадывание, предсказание» и «календарная повторяемость». Речь идет о христианской Пасхе. Пасха - это календарное, регулярное, ежегодно отмечаемое событие библейской истории, дату которого необходимо каждый год заново угадывать, или предсказывать, но строго говоря - вычислять[1].* Хотя праздник христианской Пасхи установлен в честь Воскресения Спасителя, важнейшее место в пасхальном сюжете занимает предсказание Иисусом своей грядущей смерти: «Иисус сказал им: Сын Человеческий предан будет в руки человеческие, и убьют Его» (Мф. 17:22). В то время как точная историческая дата смерти Иисуса продолжает оставаться предметом научной полемики [3, с. 7], годовщина его смерти хоть и меняется каждый год, но точно определяется при вычислении даты Пасхи. Парадоксальным образом историческая дата смерти Иисуса, то есть прошлое событие, не совпадает с ежегодно грядущей годовщиной его смерти. Дата каждой очередной Пасхи (название праздника восходит к древнееврейскому слову פסח - дословно «прошел мимо, миновал», то есть семантически обращено к «прошлому») может высчитываться по лунно-солнечному календарю, а также, например, с помощью алгоритма Гаусса [4, с.73 - 92] или с привлечением категории отрицательных чисел [5]. Скользящая дата Пасхи - праздника Воскресения Христова, делает переходящей и годовщину смерти Иисуса. Тем самым, хотя значение слова годовщина ассоциируется с прошлым, уже произошедшим событием, годовщина смерти Иисуса оказывается событием, обращенным в будущее, поскольку для каждого года нужно вычислить дату Пасхи, и, соответственно, дату «грядущей годовщины смерти» Иисуса. Компонент значения «поминовение, регулярное воспоминание», входящий в толкование слова годовщина, выражен в призыве Иисуса к ученикам поминать его грядущую смерть: «сие творите в Мое воспоминание» [Лк. 22:19. 1 Коринф. 22:24]. Семантика слова годовщина в «Стансах», сочетающего в себе компоненты значений, которые ассоциируются как с «прошлым», так и с «будущим», «грядущим», перекликается с семантикой годовщины смерти Иисуса в евангельском сюжете (дату годовщины смерти Иисуса, то есть прошлого события, нужно ежегодно «предсказывать», «вычислять»). Сюжет об Иисусе. В датировке «Стансов» в черновике поэта «26 Дек 1829 С.П.Б. 3 часа 5 м» [6, с.159] бросается в глаза точность указания времени до минуты. Известно увлечение Пушкина временными расчетами (в «Евгении Онегине» «время рассчитано по календарю») и числовой символикой («Пиковая дама»), но столь педантичное отношение ко времени в датировке наводит на мысль о каком-то дополнительном смысле, если принять, что датировка - это неотъемлемый компонент смысловой структуры стихотворения. Можно гадать, есть ли символическая связь между числом 26 в датировке «Стансов» (второй день Рождества Христова) и днем рождения поэта (26 мая), или между завуалированным в названии месяца числом 12 и годом рождения Натальи Гончаровой (1812), чьей руки Пушкин безуспешно просил в год написания «Стансов», но добился только в день Пасхи следующего 1830 года (6 апреля). Для анализа сюжетной структуры элегии наиболее важна аллюзия на Рождество, то есть годовщину рождения Иисуса, которая содержится не только в датировке, но и в словах «Вхожу ль во многолюдный храм» (возможный намек на рождественскую службу в переполненном людьми храме), а также в метафорическом обращении к младенцу «мне время тлеть, тебе цвести». В рамках целостного повествования об Иисусе закамуфлированная тема Рождества, знаменующая собой начало истории о жизни Спасителя, предваряет тему Страстной седмицы и Пасхи, то есть предвосхищает кульминацию евангельского сюжета, который настойчиво просвечивает сквозь философские размышления автора о неизбежности смерти [7, с.73 - 92]. В ассоциативно-семантической структуре элегии слышится мета-литературная перекличка с одной стороны, между грядущей в Великую пятницу годовщиной смерти Иисуса и «грядущей смерти годовщиной» автора, а с другой - между Воскресением Спасителя и символическим «оживанием» («воскресением») пушкинского лирического героя. Сначала он в образном смысле «умирает», превращаясь в «охладелый прах» и «бесчувственное тело», а потом «как бы внезапно оживает» [2, с.253 - 260], что выражено неожиданным «мне все б хотелось». Предлагаемая мною догадка не претендует на исчерпывающую полноту и доказательность, но допускает альтернативное прочтение, при котором сквозь символическую триаду «рождение / смерть / оживание» (автора), лежащую в основе пушкинской элегии и перекликающуюся с триадой «рождение / смерть / Воскресение» (Иисуса Христа), отчётливо проступает евангельский подтекст.

About the authors

Vladimir I. Pimonov

GITR Film and Television School

Email: ivpet65@mail.ru
Doctor of Philosophy (Ph.D in Philology) professor emeritus at GITR. Moscow, Russia

References

Supplementary files