APOPHATIC OF SLEEP IN A. GRIN’S STORY “STRUGGLE WITH DEATH”: ONTOLOGICAL AND CULTURAL ASPECTS

Full Text

Введение. В последние десять лет отечественной гуманитаристики исследователи все чаще рассматривают сон с культурологических и философских позиций, справедливо указывая на связь сна с поступками человека: «Связь сновидческого опыта с этическим, точнее, нравственным, возможно, не столь наглядна, поскольку доминанта нравственного опыта - сфера поступков. Вместе с тем каждому человеку знакомо переживание нравственных коллизий во сне» [9, с. 15]. Однако поступки осмысляются не только во сне, но и post factum, после сна. В этой связи показателен опыт мировой художественной культуры, русской литературы, для которой особенно актуален снотворческий, сновидческий дискурс, о чем, собственно, говорить не приходится, стоит лишь обратиться к поэтике А. С. Пушкина, где сон выступает одной из структурных сюжетообразующих единиц (подробно об этом писал еще в начале XX века М. О. Гершензон [4], потом С. Г. Бочаров [1]). Кроме того, современные исследователи справедливо указывают на амбивалентный статус явления: «...сон как феномен ни физиологичен, ни нефизиологичен полностью, по своей сути и речь должна идти о каком-то “резонансе”, мозаичном сочетании объективного состояния мозга и остального организма с субъективным состоянием спящего человеческого духа, а того и другого - с культурными институтами соответствующего социума» [22, с. 98]. Но сложность этого феномена культуры заключается в его апофатической для человека исключительно дневного сознания природе. Здесь обращаемся к апофатике как к феномену культуры, который иррадиировал во все исследовательские научные парадигмы: философские [3; 7], филологические [8], культурологические [5] - и связан со многими феноменами культуры, имеющими трансцендентную природу (смерть, болезнь, страх). Этот ряд следует продолжить и размышлениями о феномене сна. В этом аспекте интересны наблюдения о. П. Флоренского о сновидениях, которые «соответствуют… мгновенному переходу из одной сферы душевной жизни в другую и лишь… в воспоминании… развертываются в наш, видимого мира, временной ряд; сами же по себе имеют особую меру времени - “трансцендентальную”» [16, с. 4-5]. Сон априори непостижим, но это не значит, что мы не должны попытаться приблизиться к его апофатическому горизонту и понять его онтологическое назначение. Опыт русской словесной культуры может быть продуктивен в этом отношении, и в данной статье мы обращаемся к апофатической природе сна, составляющей объект исследования в самом широком его понимании. Предметом является способ изображения сновидческого элемента в художественном произведении, рассказе А. Грина «Борьба со смертью», выступающем иллюстративным материалом в работе. Онтогерменевтический анализ позволит высветить культурфилософское значение сна. Состояние «между смертью и новым рождением» в рассказе Грина. В центре сюжета раннего маленького гриновского рассказа находится герой, «который благодаря силе своего духа преодолевает тяжелейшую болезнь, выходит из безнадежного состояния...» [18, с. 132]. Но интересно, как выходит больной Лорх из морбуального и почти танатологического состояния, посредством чего происходит его выздоровление. Во-первых, обратим внимание на самое начало рассказа, которое дано в апофатическом ключе: «Меня мучает недоделанное дело, - сказал Лорх доктору. - Да: почему вы не уезжаете? - Любезный вопрос, - медленно ответил Димен, сосредоточенно оглядываясь. - Кровать надо поставить к окну. Отсюда, через пропасть, виден весь розовый снеговой ландшафт. Смотрите на горы, Лорх; нет ничего чище для размышления» [6, с. 206]. На вопрос доктора о существе этого недоделанного дела Лорх отшучивается и в итоге признается, что он придумал это дело, чтобы выведать о дне своей смерти: «Больной едва слышно рассмеялся. - Вильтон, положим, не приедет, - насмешливо сказал он, - и нет у него никакой концессии. Но я узнал, что нужно. Кровать действительно можно переставить к окну» [6, с. 207]. Придуманное недоделанное дело, которого и вовсе нет, становится делом жизни и меняет свой онтологический статус со знака минус на плюс - объявление о смерти знаменует начало новый жизни для больного. По тонкому наблюдению философа и танатолога В.В. Варавы, весть о смерти всегда пугает, поскольку связана с чувством невыносимой неожиданности, но именно она аксиологически значима [2, с. 9]. У Грина чувство неожиданности, которое томило больного, наконец разрешается ясностью, и с героем начинают происходить душевные метаморфозы. Во-вторых, символично в рассказе наличие горного пейзажа с крутым обрывом и цветущим белым кустом за окном Лорха: «Смотря за окно в направлении ног, Лорх видел на обрыве среди камней куст белых цветов» [6, с. 209]. По законам мировой мифологии, гора олицетворяет мировую ось, Axis Mundi, добравшись до которой герой завершает свой инициационный путь. Это положение можно хорошо проиллюстрировать примерами из заговорной поэтики: «…заговоры, воплощая отдельные компоненты универсального семантического комплекса смерть - путь, отражают идею посещения потустороннего мира с целью ликвидации исходной ущербности или достижения максимальной гарантированности существования» [19, с. 109]. Окно, из которого видны горы, крутой обрыв и один цветущий куст, здесь является окном в инобытие, а не просто частью комнаты: «Лорх видел в россыпи белых звезд полную, над горным хребтом, луну; ее свет падал в пропасть над непроницаемым углом тени» [6, с. 209]. В-третьих, все эти размышления перед окном и горами, единство которых организует сакральное открытое пространство в тексте, перемежаются постоянным сном Лорха. Сначала герой спит после тяжелого разговора с племянником, который ждал кончины дяди, чтобы заполучить желаемое наследство: «Лорх заснул и проснулся вечером, когда стемнело» [6, с. 207]. После мы видим лежащего после сна Лорха: «Тогда, решив продолжать жить, он тщательно привел мысли в порядок и понял, что самое главное, - побороть слабость. Лорх резко поднялся. Голова закружилась. Он стал, сидя, раскачиваться; затем, взяв с ночного столика нож, ударил себя им в бедро» [6, с. 209]. Конечно, у Грина, в отличие от Пушкина, Тургенева, Достоевского, герои произведений которых видят красочные сны, находясь на пороге, в предсмертных состояниях, нет подробного описания сна, и мы даже не можем предположить, что снилось больному. Однако важен сам факт выхода из тела, выражаясь языком антропософии, с основными положениями которой были знакомы многие представители творческой интеллигенции Серебряного века, а особенно Максимилиан Волошин [13], ближний сосед и друг по киммерийской даче Грина. У Р. Штайнера, немецкого философа, основоположника антропософского учения, есть отдельные лекции, посвященные назначению и природе сна, который во многом при определенных условиях приравнивается к состоянию, условно называемому «между смертью и новым рождением». Во сне человек, оставляя свои физическое тело и дневное сознание, взаимодействует со сферой трансцендентального, тогда работает его «астральное» тело или подлинное «я»: «Физическое и эфирное тела во время сна остаются в постели. От этих членов мы отличаем затем то, что называем телом сознания, или - пусть нас не смущает это выражение - астральным телом…» [20, с. 148]. Эти как бы эзотерические рассуждения кажутся нелишними, тем более схожее представление о сне как о временной смерти, об этосе сна как о местопребывании человека в ином пространстве мы встречаем и в мировой фольклорной традиции (подробнее см. работы этнографа и фольклориста Н. И. Толстого [15]). Этос понимаем вслед за М. Хайдеггером и в российской культурологической школе В. П. Океанским как на-селенную вселенную, местопребывание [12; 17]. Этос сна у Грина - состояние «между смертью и новым рождением». Грин как символист-метафизик, по справедливому наблюдению Ким Кен Тэ, за повседневной жизнью прозревает нечто большее, сокрытое от обыденного восприятия [10], и делает это, прибегая к приему сна, измененного психического состояния, включая в структуру произведения элементы фантастического. Однако в рассказе «Борьба со смертью» сон выступает условием выздоровления, а не болезни или измененного психического состояния. После основных кульминационных событий, своих волевых действий, Лорх снова засыпает и просыпается другим человеком: «Лорх проснулся. Взгляд его был стремителен и здоров» [6, с. 211]. Штайнер также рассматривает сон как необходимое условие для излечения именно физического и эфирного тел: «Жизнь продолжается во время сна, и силы, работающие и творящие во время бодрствования, черпают себе освежение и крепость из того, что дает им сон. <…> Человек, который не черпал бы постоянно из сна подкрепления для своих ослабевших сил, привел бы свою жизнь к разрушению» [21, с. 71]. Наконец, в-четвертых, как ни парадоксально, на первый взгляд, с мотивом выздоровления связан древесный код, оборванные цветы дерева. По славянским фольклорным представлениям, между человеком и деревом существует тесная невидимая связь: «гибель дерева влечет за собой смерть человека» [11, с. 30]. У Грина больной решается на отчаянные меры, чтобы или выздороветь, или умереть: встает с кровати, ударяя себя ножом, принимает смертельную порцию спиртного, пролезает над крутым обрывом к кусту цветов: «Затем он перелез подоконник, прошел, несколько трезвея, вдоль стены, к кусту белых цветов, оборвал их, вернулся и лег, раздевшись, под одеяло, бросив предварительно на него все брюки и пиджаки, какие нашел в шкафу. Сделав это, он вытянулся, приятно вздрогнул и, - вдруг - потерял сознание» [6, с. 210-211]. С одной стороны, следуя за фольклорной логикой, Лорх должен был бы умереть, ведь он оборвал цветы с куста, который символично выступает неким его двойником в рассказе (куст располагался прямо напротив кровати больного). С другой стороны, Лорх как бы обмирает, теряет сознание, теряя последние силы, совершая свои отчаянные поступки, и рискует в онтологическом плане. Но стоит учитывать и особенности колоратива «белый», семантически связанного со смертью, и тогда на символическом языке герой как бы побеждает, преодолевает смерть, обрывая белые цветы. Кроме того, размышляя о фольклорной традиции в литературе, мы всегда подразумеваем ее трансформацию и латентный характер. В рассказе Грина происходит своеобразный спор с фольклором, или то, что, по словам фольклориста В.А. Смирнова, может означать диалектическое «“отрицание”, разумеется, с элементами “снятия”, то есть продуктивного усвоения тех потенциальных возможностей, которые таятся в фольклоре» [14, с. 4]. Вывод. Рассказ Грина «Борьба со смертью» интересен прежде всего с культурфилософской точки зрения, с точки зрения выявления апофатической стороны феномена сна, который как прием получил широкое распространение в художественной практике начала XX века. Однако сон в произведении воспринимается не как пограничное болезненное состояние, а как необходимое условие для выздоровления больного и прорыва от тьмы к свету. Здесь продуктивно обращение к популярному в творческой среде Серебряного века антропософскому учению Р. Штайнера, к его лекциям о сне, болезни и исцелении. Сон не только излечивает физическое тело, но и дает новые силы для жизни души, что было необходимо Лорху, оставленному своими нечестными жадными до наживы родственниками. Параллели с фольклорной традицией, латентно выразившейся в рассказе, также продуктивны и необходимы: сон приравнивается к временной смерти, которая носит инициационный возрождающий характер. Однако вопрос о фольклоризме творчества Грина является сложным теоретическим вопросом и требует отдельных уже филологических разработок.

About the authors

M. A Dudareva

Peoples ' friendship University of Russia

Email: marianna.galieva@yandex.ru
Moscow, Russia

References

Supplementary files