CHRONOTOPE AND CARNIVAL IN THE NOVEL OF PER LAGERKVIST "BARABBA"

Full Text

Введение. Роман Лауреата Нобелевской премии 1951 г. шведского писателя Пера Лагерквиста «Варавва» (1950) очень близок к жанру апокрифа, хотя и создан во второй половине ХХ в. События библейской истории становятся точкой отсчета для воображения писателя, рисующего характер и судьбу евангельского персонажа, одного из участников сакральных событий, связанных с распятием и воскресением Христа. История вопроса. Творчество Лагерквиста всегда привлекало внимание литературоведов и критиков как из Северной Европы (К. Хенмарк [10], Г. Мальмстрем [12]), так и из других стран (Р.Д. Спектор [14], В. Клаэс [9], К.B. Мурадян [6], Д.В. Кобленкова [3], Х. Ризенфельд [13], К.Р. Андрейчук [1]). Критики стремились предложить собственные объяснения необычным символическим и одновременно взятым из общеизвестной мифологии образам романов, видя в Лагерквисте последовательно символиста, романтика, модерниста, экзистенциалиста, христианского религиозного мыслителя, реалиста, борца с тоталитарным государством, создателя собственного философски-религиозного контекста. Исследовательские приемы исторической поэтики М.М.Бахтина и традиция плутовской, то есть трикстерской литературы не была применена к исследованию романов писателя. Методы исследования. Для анализа этого мифологического романа мы воспользуемся литературоведческим инструментарием, созданным М.М. Бахтиным в работах «Формы времени и хронотопа в романе» (1975) в части исследования пространственно-временной структуры романа, и «Творчество Франсуа Рабле и народно-смеховая культура средневековья и Ренессанса» (1990) в разделе, касающемся архетипа главного действующего лица романа Вараввы. Результаты исследования. Хронотоп романа Лагерквиста сакрализован и имеет амбивалентную природу: с одной стороны, перед читателем развернут агиографический подход к Варавве - «темному двойнику» Христа. В тексте воссоздано «житие» Вараввы в полном объеме от зачатия безымянной рабыней, изнасилованной предводителем разбойников Елиаху, до финального распятия в Риме времен Нероновых гонений на христиан после спровоцированного императором поджога Рима. С другой стороны, центральное событие - распятие на Голгофе и смерть Христа - всплывает как лейтмотив в каждом явлении романа, поскольку автор избирает способ изложения событий в форме внутреннего монолога самого Вараввы. В основе композиции текста принцип повторяемости концептуального замысла, «развертывание по спирали» [7, с. 17]. Христианство, подобно многим предшествовавшим ему мифологиям Востока и Средиземноморья, имеет дуальный характер, и оттого мотив двойничества органично присущ воплощению верховного божества, сына небесного бога, управителя громами [5, т.1, с. 174-176]. Действительно, Лагерквист обращается к архетипу демонически-комического дублера культурного героя, наделенного чертами плута и озорника [5, т.2, с. 28]. «Они вот болтают, будто он умер за них, вместо них. Что ж! Возможно. Но вместо Вараввы-то он умер уж точно, этого-то никто отрицать не будет! - размышляет про себя отпущенный разбойник. - И выходит, Варавва ближе ему, чем они, чем все вообще, он совсем иначе с ним связан, и они еще не подпускают к себе Варавву! Он избран, можно сказать, - избран, чтоб не страдать, чтоб избавиться от мучений. Он и есть настоящий избранник, его отпустили вместо самого Сына Божия - тот сам так пожелал, так повелел. Просто они ничего не знают!» [4, с. 228]. Разбойник Варавва [8] - один из тех преступников, приговоренных к страшной казни через распятие на Голгофе, но освобожденный толпой, когда Пилат предложил ей выбрать, кого из узников отпустить в честь праздника. Чернь дарует свободу и жизнь Варавве, хотя он разбойник, грабитель и «убийца». Так говорит о нем ап. Петр, в книге Деяний апостолов (3:14). Вот как этот эпизод передан в Евангелие oт Луки 23:13-256 «Пилат же, созвав первосвященников и начальников и народ, сказал им: вы привели ко мне человека сего, как развращающего народ; и вот, я при вас исследовал и не нашел человека сего виновным ни в чем том, в чем вы обвиняете Его;[…] и ничего не найдено в Нем достойного смерти... А ему и нужно было для праздника отпустить им одного [узника]. Но весь народ стал кричать: смерть Ему! а отпусти нам Варавву. Варавва был посажен в темницу за произведенное в городе возмущение и убийство. Пилат снова возвысил голос, желая отпустить Иисуса. Но они кричали: распни, распни Его! […] и превозмог крик их и первосвященников. И Пилат решил быть по прошению их, и отпустил им посаженного за возмущение и убийство в темницу, которого они просили; а Иисуса предал в их волю». И далее греческий проповедник продолжает от себя: «Но кем же был Варавва? Я расскажу вам. Это я и вы. В лице Вараввы предстали мы все, «что все согрешили и лишены славы Божией» (Послание к Римлянам 3:23), говорит Слово Божие. Все мы были осуждены. Все мы могли отправиться на крест. Но приходит Иисус Христос, невиновный ягненок, ягненок Божий и Он занимает место Вараввы. Варавва теперь свободен. Вы и я были освобождены и теперь свободны! Вот как это описывает Слово в Послании к Ефесянам 2:1-10» [2]. Жизнеописание, домысленное Лагерквистом, внешне имеет линейную композицию, но на самом деле смерть Христа на кресте, как и в Новом Завете - важнейшее в романе событие, к которому герой и автор возвращается на протяжении всей жизни. Варавва, не умерший в Страстную Пятницу, ритуально умирает в течение жизни несколько раз. Этот мотив назойливо повторяется в тексте: например, любовница Вараввы Толстуха рассуждает «…не диво, если Варавва кажется чудным: он так долго томился в застенке, почти что умер, ведь, раз кого приговорили к смерти, тот уже умер, и, если его потом отпустили и помиловали, он все равно умер, потому что был мертвым. И только воскрес, а это, мол, вовсе не тоже самое, что просто жить-поживать, как другие». [2, с. 209]. Не случайно отпущенный разбойник, ощущая свою связь со смертью, ищет встречи с Лазарем и пытает его о царстве мертвых. Его не волнует чудо воскрешения, а только вопрос: что там, за гранью бытия? Ему неприятен Лазарь с пустыми глазами, твердящий: «…царство мертвых - ничто. Но для того, кто там побывал, и все остальное - ничто» [4, с. 231]. Если Христос сеял жизнь и веру, то деяния Вараввы порождают только смерть без всякой веры в последующее воскрешение. Он безмолвно наблюдал казнь соблазненной им девушки - Заячьей губы - и в отместку зарезал книжника [2, с. 241]. Только после ее смерти он оказывает ей последние почести, похоронив вместе с ее умершим младенцем. Среди разбойников он - самый умный и храбрый, и успех сопутствует его затеям [4, с. 245], но его затеи сеют только смерть. Брошенный во тьму меднорудной шахты, из которой редко кто поднимался на поверхность, он заживо погребен и помещен в самый ад, поскольку «был заперт в самом себе, в своем царстве мертвых. И как из него вырваться? Один-единственный раз был он соединен с другим человеком. Да и то железной цепью. Только железной цепью, и больше ничем, никогда. [4, с. 275].». Он присутствует на распятии своего «брата по цепи» Саака [4, с. 268] только потому, что отрекся от веры и позволил наемнику перечеркнуть на своей бирке знак «Хи-Ро», любовно выведенный мучеником-армянином. Смерть как будто играет с Вараввой, посылая ему испытания: в поисках веры заблудиться в римских катакомбах, попасть в тюрьму в Риме, потому что хотел помочь христианам, а сыграл на руку их врагам. Сбывается проклятие матери, умиравшей в родах с мыслью, что «он зачат и рожден в ненависти ко всему творению на земле и на небе и к Творцу неба и земли!» [4, с. 271]. Варавва, несомненно, темный двойник, близнец Христа. Он трикстер - универсальный архетипический образ «парадоксально соединяющий черты культурного героя и эгоистичного шута» [8, с. 11]. В нем есть все трикстерские черты: похоть и обжорство, человеко- и отцеубийство, изгнанничество и предательство, грех во всем, к чему прикасался: «… молиться он не стал, он был злодей, молитвы злодеев вообще не доходят, а Вараввин грех вдобавок не был искупле» [4, с. 208]. Трикстер, карнавальный тип, со всеми присущими карнавалу комическими и гротескными особенностями. В конце концов Варавва умер на кресте, но не обрел веры. Ничто из виденных чудес - сияние вокруг Христа [4, с. 205], страшная мгла на Голгофе в момент смерти Спасителя, присутствие у отверзтой могилы воскресшего, беседа с Лазарем и две встречи с Петром, мученические смерти Заячьей Губы и Саака - не разрушило его сомнений. «- Мессия? Ну, нет...- бормотал он про себя. - Да какой же он мессия, - сказал один из мужчин, - ведь ка бы так, разве б его распяли? Да тогда б эти недоноски сами полегли на месте. Видно, ей невдомек, что значит-мессия! -Ну ясно! Он бы сошел с креста и всех их перебил! - Что б мессию - да распяли! Слыханное ли дело? Варавва все сидел, зажав бороду в кулаке и уставясь взглядом в земляной пол. - Нет, он не мессия...Чудной, странный» [4, с. 211]. При всей точности исторических декораций, воссозданных писателем в романе, образ главного героя Вараввы выпадает из исторического контекста и непосредственно отражает нравственные искания человека ХХ в., потерявшегося в лабиринтах идеологий и верований и неспособный уверовать в даже лично виденное чудо: «-А ты? Тоже веришь в этого любящего Бога? Варавва ничего не ответил. -Ну? Веришь ты или нет? Варавва покачал головой. - Нет? Так зачем же тогда ты носишь на бирке его имя? И опять промолчал Варавва. - Твой он бог или нет? Не это ли означает надпись? - У меня нет Бога, - наконец ответил Варавва […]. - К чему же тогда «Иисус Христос» у тебя на бирке? - Потому что мне хочется верить, - отвечал Варавва, не поднимая глаз». [4, с. 265-266]. Выводы. Созданный Лагерквистом образ выпадает из исторического контекста романа. В античном мире даже среди самых образованных философов нет атеистов. Прославленный Лукиан, противопоставляющий верованиям своего времени кинизм и эпикуреизм, не был атеистом. Варавва не атеист - он агностик, ищущий веру и не находящий ее. Это позиция человека ХХ в., еще и достаточно образованного. Разбойник Варавва, в силу своего образовательного уровня (даже если допустить, что он сын рабби, то есть учителя) и в силу рода занятий, мог молиться языческим богам, демонам и даже властителям преисподней, но агностиком быть не мог. Лагерквист в своей мифопоэтической притче решает проблемы человека ХХ в. и отвечает на свои собственные экзистенциальные вопросы. Поэтому в Голливуде была осуществлена экранизация романа под одноименным названием.

About the authors

E. N Kornilova

M.V. Lomonosov Moscow State University

Email: ekornilova@mail.ru
Moscow, Russia

References

Supplementary files