Today’s library psychology in the context of N.A. Rubakin’s legacy

Full Text

2022 год ознаменовался тремя юбилейными датами, связанными с великим русским библиотековедом, ученым-энциклопедистом Н.А. Рубакиным (1862–1946): 160-летием со дня его рождения, 100-летием выхода первого обобщающего труда по библиопсихологии на французском языке и 115-летием речи, произнесённой мыслителем при пожертвовании библиотеки матери в дар Петербургскому отделу Всероссийской Лиги образования. Библиотечная психология Н.А. Рубакина, получившая признание современников, представляется особенно актуальной и своевременной сейчас, в эпоху цифровизации. Она важна для развития библиотечной отрасли во всех трёх сферах (научной, образовательной, практической), поскольку интегрирует знания многих наук и научных дисциплин, решающих задачи организации информационно-когнитивной деятельности различных социальных субъектов.

В рубакинской библиопсихологии многие термины сегодня воспринимаются не совсем адекватно и не всегда ясно (прозрачно), особенно в части теории мнемы, что приводит к аморфности понимания теоретических основ данной науки. В 20–30-е гг. XX в. апологеты марксистско-ленинской идеологии критиковали Н.А. Рубакина за излишний «психологизм» и «субъективность» при дифференциации наследственной, индивидуальной и социальной мнемы. Вероятно, излишняя «психологизация» была обусловлена сложностью объекта и предмета библиопсихологии, которые включали и врождённое, и приобретённое, и генетико-психологическое, и социальное. Давать интерпретацию в одной формулировке, в одном определении весь конструкт восприятия текста и текстовой деятельности оказалось весьма затруднительно и проблематично. Сопоставим в качестве примера концепции читателя С.Л. Вальдгарда и Н.А. Рубакина.

Характеризуя свои взгляды на чтение, С.Л. Вальдгард отмечал: «Читаю я, читатель, я интересуюсь, понимаю, соглашаюсь, усваиваю, эмоционально реагирую. Все это происходит в моем головном мозгу, в моем сознании, во мне как в субъекте поведения. Но в то же время я воспринимаю от другого человека, он мне передает, и в этом состоит социальная сторона чтения, которая налагает особый социальный отпечаток и на все мои индивидуальные процессы интереса, понимания и пр.» [1, с. 9].

Нетрудно заметить, что на первом месте у С.Л. Вальдгарда всё те же «психологизм» и «субъективность», за которые он критиковал создателя библиопсихологии, но в его концепции они поставлены в зависимость от социальных факторов. Критик почему-то забывает, что восприятие текста осуществляется через другого человека, заложившего в текст собственную субъектность, психологизм и субъективизм.

Аналогично по смыслу, но другими словами, эта же концепция формулируется Н.А. Рубакиным: «Что ты, книга, можешь дать мне, личности человеческой, мне – такому, каков я есть, моему уму, моему чувству, моей жизни, борьбе, которую я веду, работе, которую я делаю или намерен делать, в тех условиях, в которые меня поставила судьба-фортуна или судьба-злодейка? <…> Я, личность, – судья всякой книги, и только я могу решить, что ты мне даёшь или можешь дать…» [2, с. 130-131]. Заметим, что любая книга (текст) является объектом деятельности другой личности, отражающей ту социальную среду, в которой она живёт или жила. Так что вряд ли мнение критиков «психологизма» Н.А. Рубакина в библиопсихологии выглядит убедительным.

Просветитель чётко обозначил свой взгляд на природу библиопсихологии, полагая, что это «…одна из социальных наук. С непростительной узостью взгляда некоторые авторы видят в библиопсихологии один из отделов индивидуальной психологии… Литература, книга, писатель, читатель и все книжное дело, суть явления социальные, равно как и человеческий язык. Создавание¹, циркуляция, утилизация библиопсихологических ценностей – явления социальные. Нет и не может быть в области книжного дела ни одного психического явления, которое не было бы обусловлено социальным фактором» [3, c. 39-40].

Научные оппоненты Н.А. Рубакина отдельные его мысли либо замалчивали (не увидели или не захотели увидеть), либо искажали. Внимательный и непредвзятый читатель-профессионал легко обнаружит сочетание психологического и социологического в самом определении библиопсихологии и его интерпретации: «Библиологической психологией, или, короче, библиопсихологией, мы называем психологию книжного дела² в процессе его эволюции и диссолюции, то есть развития и упадка, в связи с условиями окружающей социальной среды – места и времени… Авторство и читательство неотделимы от книжного дела вообще и находятся в функциональной зависимости как от него в целом, так и меж собою. Вне гигантского социального механизма, называемого книжным делом, ни авторство, ни читательство существовать не могут. От количественной и качественной стороны авторства зависит количественная и качественная сторона читательства. С другой стороны, стоит лишь, в ходе истории, измениться читательским вкусам и запросам, интересам и потребностям, нравам, обычаям и привычкам, – неизбежно приспособляется к этим переменам и авторство, и весь механизм книжного дела.

Поэтому изучать психологию того и другого можно лишь в связи с психологией книжного дела, – будь это издательство, или книготорговля, или библиотечное дело, или все другие его отрасли» [3, c. 16].

В этих суждениях Н.А. Рубакина есть весьма важный тезис, на который не принято обращать внимание. Он касается оценки качественной и количественной стороны авторства с читательством в контексте объективных изменений, происходящих в социально-психологическом плане. В связи с этим в библиопсихологии оказалось возможным использование научного потенциала квалитологии и квалиметрии (науки о качестве и методах его количественной оценки).

Н.А. Рубакин констатировал: «…мы не можем не считаться с самым фактом наличности субъективных переживаний. Но совсем другое – вопрос о их объективном значении.

Интроспективные знания всякого субъективного переживания всегда и неизбежно остаются заведомо известными только тому, кто их переживает. Никакие точные знания о их качестве и количестве не могут быть переданы, объяснены никакому другому Я» [3, с. 18].

Вместе с тем он отмечал: «Стремясь к максимальной объективности и не доверяя никаким интроспективным данным, библиопсихолог ставит своей задачей борьбу с субъективностью и пристрастностью. С библиопсихологической точки зрения ещё вовсе недостаточно не доверять субъективности исследуемых; вместе с тем необходимо не доверять субъективности и самого исследователя: необходимо изучать и его самого, тоже по объективным проявлениям, а не по интроспективным его мнениям и вообще переживаниям…» [4, с. 42]. Поэтому поправка на субъективность в библиопсихологической теории развёртывается и на исследователя (наблюдателя), и на читателя, и на автора.

При этом не учитывается ещё один аспект субъективности, связанный с текстом. Традиционно текст рассматривается как объект. Но любой текст создаётся человеком (оставляем сейчас за скобками тексты, создаваемые с помощью компьютерных технологий), т. е. субъектом, а значит в тексте (интеллектуальном или интеллектуально-художественном продукте) отражается психология субъекта. И в зависимости от ценностей, намерений, желаний, смыслов и других психологических составляющих автора определённая субъективность наличествует в тексте как объекте (созданном продукте). В настоящее время наметилась тенденция рассматривать взаимодействие автора и читателя (субъектов) с текстом как субъект-объектным явлением, что своевременно, логично и продуктивно в контексте коммуникации, которая трансформируется в условиях цифровизации всей интеллектуально-информационной деятельности.

Вместе с тем данный подход создаёт определённые трудности, о которых, в частности, писал Ю.А. Сорокин, критикуя мнематическую теорию Н.А. Рубакина за отсутствие четкого разграничения трёх сторон мнемы, особенно наследственной и индивидуальной. Границы между ними показались ему слишком расплывчатыми. Тем не менее, Ю.А. Сорокин признает, что это «совершенно естественно, если принять во внимание, что наука и до сих пор не может предложить удовлетворительного решения проблемы психического» [5, с. 20-21].

Отметим, что данная проблема не только остаётся, но и усугубляется созданием и широким распространением с помощью цифровых технологий мультимедийных продуктов, сложных семиотических конструктов. Их «утилизация», согласно терминологии Н.А. Рубакина, требует синтеза всех когнитивных явлений, что и происходит на самом деле. Но проблема их исследования в силу разных причин – весьма трудоёмкая и неопределённая, пока слабо решаемая ввиду трансдисциплинарности библиопсихологии. И здесь нельзя обойти вниманием взгляд Н.А. Рубакина на библиопсихологические ценности. Удивительно, насколько он был прозорлив и футуристичен в полисемиотическом подходе к их определению.

Процессы «создавания» и изучения библиопсихологических ценностей чрезвычайно важны для современной библиопсихологии. К ним Н.А. Рубакин относил не только вербальные тексты, но и произведения драматического искусства, музыки, живописи и даже пластику человека, речь во всех её проявлениях, обосновывал психологию всех видов искусств (в том числе фотографию и кинематографию), их взаимосвязь. Он отмечал и ту громадную роль в понимании, которую играют в книжном деле иллюстрации к текстам, диаграммы, чертежи и разная другая графика [4, c. 49].

При этом Н.А. Рубакин акцентировал особое внимание на дифференциации психических и материальных библиопсихологических ценностей. К «создаванию» ценностей психических он относил психологию всех видов творчества: художественного (в том числе и литературного), научного, технического, общественного и т. д. Конечный эффект воздействия духовных ценностей на человеческую культуру и цивилизацию Н.А. Рубакин рассматривал в связи с действием других социальных факторов и как итог библиопсихологического творчества жизни.

К созданию ценностей материальных причастны профессии, формирующие материальную сторону книжного дела, те, кто участвует в процессе производства бумаги, краски, шрифта, печатных машин и т. п. Но их влияние сказывается и на психической стороне. Н.А. Рубакин констатировал, что «процесс создавания книги, обнимающий как создавание “содержания” её, так и её ореола, есть процесс единый, целостный, а его психология – одна из глав библиопсихологии» [4, с. 57].

Следующий процесс после «создавания» библиопсихологических ценностей – их распространение и циркуляция. Под этим термином Н.А. Рубакин понимал три формы перехода библиопсихологических ценностей: от индивида к индивиду, от индивида к коллективу и от коллектива к индивиду.

Замыкает триаду процесс утилизации библиопсихологических ценностей. Под этим процессом понимается превращение их в жизнь. Чтение и слушание, как отмечал Н.А. Рубакин, – только первые шаги в процессе утилизации, а не сама утилизация; она лишь «приоткрывание дверей». Учёный приводил интересные примеры, связанные не только с умственным трудом, недостаточно организованным и нуждающимся в усовершенствовании, но и, с нашей точки зрения, когнитивностью мыслительной и мнемической деятельности. Данные примеры демонстрировали сравнительную потерю информации от предъявляемого объёма на стадиях восприятия, а затем понимания и запоминания [4, с. 61]. Н.А. Рубакин доказывал, что до читателя доходит очень небольшая часть текста, но никогда весь текст целиком. В утилизации важным этапом является создание текста от себя, который употребляется лично либо выходит в публичную сферу, что означает создание нового библиопсихологического продукта и следующий виток спирали в логике «создавания», распространения и утилизации. Это триединство во взаимодействии всех библиопсихологических процессов вызывает чрезвычайные трудности для исследования в целях дальнейшего выбора стратегии для гармонизации и экономизации всего цикла.

В настоящее время не устарели и методологически значимы в контексте библиопсихологии основные задачи библиотечного дела, которые мыслитель сформулировал в 1907 году.

Уже тогда Н.А. Рубакин говорил о принципе демократизации в организации библиотек, утверждая, что «демократизация – это вопрос сближения книги с читателем, с толпой, это вопрос общественного служения всякой книги». Поэтому, открывая домашнюю библиотеку для читающей публики, учёный доказывал, что она «…должна быть организована на самых широких демократических, общественных началах» [6, с. 131].

Н.А. Рубакин писал о необходимости присматриваться к читающей публике, то есть изучать ту среду, в которой и для которой существует библиотека. Он отмечал системную организацию наук и каталогов в демократичной библиотеке, способную дать «практическую возможность для каждого читателя по любой науке идти вперед и вверх, с любой ступени лестницы, куда угодно самому читателю» [6, с. 137].

Ученый сформулировал фундаментальный принцип развития читателя (принцип «лестницы»): «…целая лестница ступеней, ведущая на самые верхи человеческого знания, понимания и настроения, или, выражаясь терминами Гюйо, за началом жизни каждой отдельной личности следует расширение этой жизни, углубление, возвышение, интенсификация её. Пусть читатель спрашивает для своего чтения что угодно» [6, с. 139-140]. При этом явно просматривается ещё один принцип – «читателецентризм», борьба за который в противовес «клиенториентированности» идёт на современном этапе для того, чтобы библиотеку как социальный институт окончательно не превратить в сферу услуг. Рубакинский читателецентризм заключался в следующем: не отгонять читателя, показать ему ту лестницу, по которой он может идти вперед и вверх; показать ему значение этой лестницы в деле его личного общего образования; дать возможность идти по этой лестнице вперед и вперед, все выше и выше, не теряя из виду значения этого восхождения для практической жизни.

Он упоминал и о бережном отношении к личности каждого читателя, раскрывая перед ним кругозор, широкие и светлые перспективы, указывал ему длинные ряды лучших книг. Самому же читателю мыслитель оставлял право решать – пользоваться ему или не пользоваться данной рекомендацией, читать рекомендуемое или не читать. Квинтэссенция читателецентризма была заключена в девизе Н.А. Рубакина: «Цель библиотечной работы – всегда и везде служить возвышению читателя».

Библиопсихология на современном этапе как никогда важна и нужна для библиотек в сочетании с библиопедагогической и библиотерапевтической работой. Библиотекам в контексте социокультурной политики государства предписывается осуществлять инклюзивную деятельность, расширяя её спектр, что далеко непросто на практике. И в этом плане библиопсихология содержит значительный эвристический потенциал. Особенно актуальным она представляется для библиотек, обслуживающих различные категории читателей. Определённый опыт, связанный с библиопсихологией, в России уже накоплен и требует специального осмысления [См., напр.: 7-8].

Заметим, что любые практики чтения существуют не сами по себе, а зависят от всех социокультурных, экономических, общественных условий. И они должны опираться в своей деятельности на базовую закономерность, сформулированную Н.А. Рубакиным: «Ничто так не характеризует степень общественного развития, степень общественной культуры, как уровень читающей публики в данный исторический момент» [9, с. 35].

В настоящее время нет теоретических подходов к описанию и сравнению практик, методик, технологий чтения, обучения и продвижения чтения, выстроенных на общих методологических принципах. Особая острота проблемы обусловлена цифровизацией, изменением носителей, технологий и текстов, что влияет и на интерпретацию термина «чтение». Оно рассматривается не только как чтение вербальных текстов с бумажных и электронных носителей, но и как комплексное восприятие мультимедийных текстов в разном сочетании разнообразных знаков и их семиотических конструктов. Практика чтения определяется социокультурной и психолого-педагогической миссией в интересах личности и общества. В свою очередь, миссия, содержание, процесс и результат практик чтения обусловлены выбором теоретико-методологических основ их обоснования и реализации.

В настоящий момент чтение в мультимедийном пространстве противостоит традиционному чтению. Данная ситуация связана со многими факторами, среди которых появление сложных семиотических текстов, сочетающих многообразие библиопсихологических ценностей. Изменился «канон» текстов, доминируют креолизованные тексты, а не вербальные. И в этой ситуации библиопсихология представляется богатейшим концептуальным ресурсом.

Вектор теоретико-методологического обоснования должен быть направлен на семиотическую парадигму чтения, которая была обозначена Н.А. Рубакиным в его библиопсихологии.

Н.А. Рубакин разработал основы вербальной, интервербальной и супервербальной психологии [4, с. 160-186], методологически значимой для практик чтения в условиях цифровизации. Он выделил три главнейшие ступени библиопсихологического изучения любого текста: изучение отдельных слов, их библиопсихологические реакции на читателя; обоюдное влияние и зависимости каждого слова от всех других; синтезирование отдельных слов в мысли или переживания, какие зарождаются в читателе или слушателе при восприятии всей совокупности отдельных слов речи.

В эпоху цифровизации идеи Н.А. Рубакина могут стать методологической базой для осмысления особенностей работы с креолизованными (мультимедийными) текстами и чтения, базирующегося на библиопсихологических ценностях и цифровых технологиях. Правомерно говорить о семиотической, интерсемиотической, супрасемиотической психологии. Она позволяет более продуктивно конструировать и развивать читательские практики, взращивать современного читателя, служить его возвышению в сложном цифровом мире [10].

Библиопсихология призвана занять особое положение в сфере образования, поскольку способна создавать человеческий капитал высшего качества независимо от возраста, интегрируя научное и практическое знание, а также приумножая его.

Библиопсихология – трансдисциплинарная наука, статус и корректность названия которой в настоящее время остаются предметом серьезных дискуссий. В частности, обсуждается вопрос о переименовании библиописхологии в ноокоммуникологию, выдвинутый А.В. Соколовым. На наш взгляд, предложение о переименовании выглядит голословным, недостаточно обоснованным. Просто констатируется, что библиопсихология якобы устарела. При этом достаточных аргументов в пользу этой терминологической модернизации не приводится. Нельзя допустить, чтобы специалисты вслед за А. В. Соколовым, бездумно, без опоры на все достижения в различных науках (книговедении, библиотековедении, библиографоведении, социологии, теории коммуникации, психологии, филологии и др.) вводили этот термин в научное пространство. С одной стороны, это внесёт путаницу в дискурс трансдисциплинарной мысли о тексте и его восприятии, с другой – предаст забвению теоретическое наследие Н.А. Рубакина, что далеко небезобидно с точки зрения научной достоверности и нравственности. Библиопсихология должна оставаться именно библиопсихологией.

Если предлагается некая обобщающая метатеория для системы наук и научных дисциплин, тогда и надо обосновывать эту систему наук, не упраздняя прежние названия, произвольно заменяя другими. Следует доказывать органичность встраивания прежних теорий в «новую» метатеорию. К тому же предлагаемая дефиниция ноокоммуникологии как обобщающей метатеории, выявляющей основные закономерности смысловой коммуникации в духовной сфере человека и человечества, не только не перекрывает проблематику библиопсихологии, но и определённым образом сужает и искажает её.

А.В. Соколов считает, что «достоинство этого определения видится в том, что оно не ограничивает объект ноокоммуникологии массовой информацией или даже социальной информацией, а распространяет его на духовную сферу человека и человечества, которая по существу и является ноосферой. Тем самым решается вопрос о месте ноокоммуникологии (бывшей библиопсихологии) в грядущей ноосфере» [11, с. 384]. Какое это имеет отношение к библиопсихологии Н.А. Рубакина? Вся его библиопсихология пронизана духовностью и отдельной личности, и человечества в космическом и ноосферном смыслах. И этого нельзя не увидеть, читая труды учёного.

Сомнительным представляется утверждение об установлении вопроса о «месте ноокоммуникологии (бывшей библиопсихологии) в грядущей ноосфере». Ноосфера только грядёт, а библиопсихологические проблемы надо решать на практике «здесь и сейчас». К тому же пока и «коммуникология» находится в стадии становления и неопределённости, несогласованности терминологии в межпредметном и внутрипредметном контекстах [12], не говоря уже о «ноокоммуникологии», пока заявившей о себе лишь в сфере документологии. Да и «ноосфера», надо признать, до сего времени является интерпретационной и дискуссионной категорией [13].

На наш взгляд, «бывшая библиопсихология» никуда не исчезла и не исчезнет. Надо признать, что Н.А. Рубакин дал гениально точное название своей теории, которая живёт, приумножается и будет жить. Более того, сам учёный создавал свою теорию с истинной духовной составляющей, что отражалось и в языке его текста.

Несмотря на значительный вклад в библиопсихологию последователей Н.А. Рубакина, приходится констатировать, что его идеи освоены недостаточно, особенно в трансдисциплинарном плане. Ещё предстоит тщательный анализ рубакинской теории с привлечением методологического инструментария учения о ноосфере, коммуникологии, когнитивной психологии, психолингвистики и других наук наряду с архивными материалами учёного из фондов РГБ, введенных в научный оборот Ю.Н. Столяровым [14].

Понятно, что в рамках данной статьи рассмотрены лишь отдельные, наиболее важные аспекты библиопсихологии. На современном этапе необходима системная и обстоятельная работа профессионалов, способных выйти за рамки одной науки, не связанных узкопрофильной тематикой. Такая научная деятельность, с одной стороны, требует полидисциплинарного и междисциплинарного знания, с другой – трансдисциплинарного мышления, поскольку сам объект библиопсихологии по своей сущности является трансдисциплинарным.

¹ Именно так Н.А. Рубакин обозначал процесс создания.

² Здесь и далее курсив Н.А. Рубакина.

About the authors

Valentina A. Borodina

Author for correspondence.
Email: sevaread@yandex.ru

Doctor of Pedagogy, Professor at the Department of Library Studies and Theory of Reading

References

Supplementary files